глубокоуважаемый Тутанхамон Ферапонтович?». «Ну, наверное, то же, что и вы, наипочтеннейший Рамсес Геннадьевич. Как инструктор пытается обучать езде на лошади толстого и неуклюжего мужика. Вот только что насилу ему удалось на нее влезть».
Я расхохотался. Проверять уже не требовалось. Неповоротливый ученик, подталкиваемый наставником, секунду назад, наконец, одолел самого себя и, взмахнув каким-то своим плащом, наподобие крыльев, плюхнулся в седло.
Лошадь терпеливо ждала, пока все это происходит, и ее, казалось, это вовсе не беспокоит. Она смотрела при этом внимательно на меня. Смотрела умными глазами какой-то телеведущей. Не помню, какой.
У меня почему-то при виде этой сцены возникла ассоциация с порнофильмами. Там актриса во время всех этих дел тоже очень пристально глядит в камеру, то есть на зрителя, как будто бы занимается сексом именно с ним, а не со своим реальным партнером.
И тут я понял, что недавно - до разоблачения — прибавилось к моему восприятию собаки (когда она, якобы, взмахнула крыльями) и свербило, и не давало покоя. Я видел изображение пса с крыльями на стене в храме бога Ра рядом со всей прочей нарисованной там кама-сутрой. При чем, было это над сценой совокупления фараона с лошадью: внизу происходил этот противоестественный секс, а над ними парил летающий бультерьер.
К трем часам ночи к нам присоединились Эхнатон Вячеславович и его жена Нефертити Васильевна. Эхнатон Вячеславович пришел с работы в семь часов вечера и сразу же позвонил, что они скоро выезжают, но собрались они реально ехать только где-то к часу ночи.
Нефертити Васильевна переобнимала и перецеловала всех, тараторила, не останавливаясь, с порога начала рассказывать, как вчера она всю ночь читала в интернете статьи про маньяков-убийц, потом выдала всю информацию о своих родителях и подругах, потом о ситуации на Украине и т.д.. Все это, только переступив порог и не успев еще переодеться.
Прервал ее самым неблагородным и мрачным образом никто иной, как Тутанхамон Ферапонтович: «А не будете ли вы так любезны, глубокоуважаемая Нефертити Васильевна, сообщить нам, намерена ли ваша почтенная семья откушать приготовленных на костре куриных грудок. Если да, то я быстро сделаю. У нас тут еще не жаренные остались».
«Конечно, Тутанхамосик!» - вскричала Нефертити Васильевна и расцеловала его еще крепче, чем в первый раз – «Сейчас мы три минуты переоденемся. А ты жарь, жарь». И она начала пинками подгонять Эхнатона Вячеславовича, который уже давно с сумками в руках переминался рядом с ней с ноги на ногу в ожидании.
«А другие грудки тоже будут также ругаться?» - поинтересовался у Тутанхамона Ферапонтовича Хеопс. «Никто ничем не ругается, Хеопс. Это все выдумки Рамсеса Геннадьевича». «Как выдумки, когда я сам слышал?!».
«Кто чем ругается, Тутанхамон Ферапонтович?» - не поняв, обратился к Тутанхамону Ферапонтовичу Эхнатон Вячеславович. «Да вы сами скоро это все услышите, глубокоуважаемый Эхнатон Вячеславович,» - весело ответил ему Тутмос Владимирович вместо Тутанхамона Ферапонтовича.
«Давай, вали! Не фиг тут ляса чесать,» - ударила коленом Эхнатона Вячеславовича Нефертити Васильевна.
Тутанхамон Ферапонтович развел новый костер и добросовестно поддерживал его, но жарить начал только минут через сорок, когда Эхнатон Вячеславович и Нефертити Васильевна наконец изволили пожаловать.
Она опять затараторила, а он выглядел несколько обалдевшим — то ли от работы, то ли от жены.
Лошадь с седоком и инструктором с просеки давно ушла. Но у меня остался от этого случая какой-то осадок. Я с опаской поглядывал на фонарь и пространство вокруг него и ловил себя на мысли, что не вполне уверен, а не было ли там на самом деле летающего бультерьера.
Предположение это было не просто произвольной мыслеформой, которую при желании можно было бы просто взять и отбросить. Оно было весомо и осязаемо, как будто бы, я что то взял в руку и теперь не могу выпустить.
Оно самим своим способом существования уже давало доказательство своей реальности. А это открывало такие горизонты, то есть, правильней сказать, такие бездны, наполненные не поддающимися счету вариантами действительности, что лучше бы было в них не заглядывать.
Получалось, что все, что тебе представилось, все это в какой-тот степени и существует. Я начал бояться самого себя. Мало ли что вдруг может выскочить. Я знал, что мысль материальна, что она оставляет следы в пространстве. Но здесь явно сработал какой-то усилитель этого эффекта.
В том месте, где стояла лошадь (или висела в воздухе собака) был какой-то провал, брешь в ткани нашего мира. Я старался не попадать на него взглядом, но его туда словно притягивало.
Стоило мне на секунду расслабиться, перестать следить за направлением своих глаз, как они, словно по ледяному склону, помимо моей воли соскальзывали в том направлении.
Первые несколько таких раз меня пронесло. Но вот настал момент, когда у меня возникло ощущение, что я буквально телом напоролся на неведомо откуда торчащее острие.
За забором опять кто-то появился и стоял. Но теперь это была уже не морда животного. Мне показалось, что я различил фуражку. На этот раз из соображений безопасности я не стал эксплуатировать образность своего мышления и сразу встал и пошел выяснять.
На просеке чуть поодаль от фонаря стоял Гитлер. Я посмотрел на часы. Было ровно четыре. Педантичный немец пришел вовремя, как положено. Вернувшись к костру, я рассказал о случившемся.
«Хайль Гитлер!» - сказали куриные грудки, которых жарил Тутанхамон Ферапонтович. Тутанхамон Ферапонтович затрясся от бешенства, и как я видел, был близок к тому, чтобы вышвырнуть их в кусты, но сдержался.
«О, Гитлерчик!» - выскочила Нефертити Васильевна и вприпрыжку подбежала к забору – «А подари мне вот этот крестик, который висит у тебя на груди. Он мне так нравится!». Гитлер молча снял со своего мундира награду Третьего Рейха и подал ей. Нефертити Васильевна радостная подскакала обратно к своему мужу: «Эхнатусик, смотри, какой мне Адольфик подарил крестик!».
Но Эхнатон Вячеславович, со ссылкой на необходимость снять накопившееся за неделю нервное напряжение потребовав водки, уже употребил ее первые сто грамм, разбавленные соком, и хрустел чипсами, глядя перед собой на белую скатерть.
«А не разрешите ли мне, уважаемая Нефертити Васильевна, взглянуть на ваш трофей?» - попросил я. «А руки у вас чистые, Рамсес Геннадьевич?» - подозрительно взглянула на меня Нефертити Васильевна. «Сейчас вымою,» - сказал я и пошел к умывальнику.
По возвращении я получил на ладонь орден. Он был достаточно большой и занимал ее практически всю. Но самое интересное располагалось в центре него.
На пересечении составляющих мальтийского креста красовался круг. Но в нем была не свастика, как этого логично было бы ожидать, а изображение летающего бультерьера тигрового окраса. Пес широко развернул крылья и хищно оскалил пасть.
Нещадно изжариваемые Тутанхамоном Ферапонтовичем куриные грудки пели хрипло и фальшиво на два голоса (а их на решетке то и умещалось всего две): «Дойчен зольдатен нихьт капитулирен».
«Свинство какое с их стороны!» - сетовал Тутанхамон Ферапонтович и сокрушенно качал головой. У него было не поймешь: то ли слышит он все произносимое грудками, то ли нет; то ли верит во все, что слышит, то ли не верит. Ну, по крайней мере, пребывание здесь и эта работа пошли ему на пользу. Он перестал зацикливаться на том, что куриные грудки разговаривать не могут потому, что этого не может быть никогда.
«Почему ж свинство?» - пожал плечами Эхнатон Вячеславович - «Эту песню еще Марлен Дитрих пела». «В топку Марлен Дитрих,» - решительно махнул головой Тутанхамон Ферапонтович - «раз про дойчен зольдатен пела. А кто это, собственно такая?». «Да, была...,» - ленясь рассказывать, со ртом, набитым чипсами, пробурчал невнятно Эхнатон Вячеславович.
«Должны быть принципы!» - продолжал горячиться Тутанхамон Ферапонтович. «Какие же, позвольте полюбопытствовать?» - осторожно вмешался я, желая развести Тутанхамона Ферапонтовича и Эхнатона Вячеславовича и предотвратить конфликт между ними.
«Да у вас то вообще сроду никаких принципов, Рамсес Геннадьевич,» - отмахнулся от меня презрительно Тутанхамон Ферапонтович.
Надо заметить, что у него всегда была манера вступать с кем либо в какого либо типа противоборство. Без этого жизнь не казалась ему достаточно полноценной.
Например, он не мог просто найти себе женщину. Ему обязательно надо было ее у кого-то отбить. А тех, с кем у него не получалось пикироваться и соревноваться (как, например, со мной), кто не велся на эти его призывы, он и вовсе не уважал, считал принадлежащими к низшей, нежели он сам, касте.
Но на меня эти его закидоны не действовали, заносчивость не задевала, и поэтому я продолжил тему: «Так почему Марлен Дитрих то в топку? Чем она вам не угодила, Тутанхамон Ферапонтович? Хорошая была, вроде, певица...». «А чему от нее научится молодое поколение, если она поет про дойчен зольдатен? О последствиях вы подумали, Рамсес Геннадьевич, ее деятельности?». «Так что же, если чье-то искусство не заточено под воспитание молодежи, оно и не имеет право на существование?». «Разумеется,» - произнес Тутанхамон Ферапонтович таким тоном, словно его спросили, круглая ли земля, и он ответил утвердительно.
Я хмыкнул, но пустился в дальнейшую дискуссию (ни в коем случае нельзя было позволять, чтоб Тутанхамон Ферапонтович сцепился с Эхнатоном Вячеславовичем, или, уж совсем не дай бог, с Тутмосом Владимировичем): «Вот вы говорили о последствиях, Тутанхамон Ферапонтович, о том, как какое-то произведение на кого-то воздействует. Но согласитесь, что все люди разные, и одна и та же книга или песня может вызывать у них совершенно противоположные реакции». «Это плохая книга или песня. Правильная книга или песня должна действовать абсолютно на всех одинаково и позитивно и чтоб от них была однозначная польза обществу!». Лицо его при этом выражало такую уверенность и непоколебимость, что казалось каменным, и было похоже на бюст какого-нибудь римского императора.
«Но вы же сами понимаете, Тутанхамон Ферапонтович, что для того, чтоб было так, как вы говорите, в голове у всех должны стоять процессоры, выпущенные на одном конвейере по одному техническому заданию. Но ведь мозги у каждого человека свои, как отпечатки пальцев. Одинаковых не попадается». «Это все отмазки,» - бросил Тутанхамон Ферапонтович небрежно и повернулся ко мне вполоборота. В этом замечании я почувствовал его желание перейти на другую тему разговора. Так и произошло.
Тутанхамон Ферапонтович на какое-то время задумался, а потом произнес: «А-а! Я вспомнил про эту Марлен Дитрих. Я читал ее переписку с мужем Рудольфом Зибером». «Надо же, как вы запомнили, Тутанхамон Ферапонтович, имя ее мужа. А про нее саму-то изначально забыли». «Да, моя память в некоторых случаях работает странно. Я сам иногда удивляюсь. Вот сейчас именно за этого Рудольфа Зибера, как за ниточку, я и вытащил из памяти эту Марлен Дитрих. Про него четко помню: и имя, и то, что он был ассистентом режиссера. А вот про его жену начисто вылетело».
«Ну хорошо. Переписка — это прекрасно. А вы слушали ее песни,
