спеши. Сложи на зиму, что у тебя и что у меня скопилось. В подполе ящик с персиками. На северном крыльце сушёные сливы. Хватит до января. Эти январи стали, как клещи, трескаются стены, свистит в щелях пурга...»
Приобернувшись к нему, молчит другой старик под гранатовым деревом. На книжном развороте темнеют коричневые руки. Они посадили гранатовый саженец когда-то. Кожа сухая, старческая, когти сточенные от земледельческих работ. Совсем плоское, широконосое лицо. Брови остались черными, а ресницы, как сожгло, нет ресниц. Небу раскрытую книгу читает. Спит? Да наверняка. Улыбается.
Над степью молодой месяц, небывалой величины серп. Низко-низко полулежит, тонкий до осязаемый остроты. Просится в руку, заглядывается на сухие метёлки колосьев, но все сроки вышли.
Там в сумраке, где в одну сторону волнами причёсана степь, проходящий ноябрь встретился со своей не рождённой сестрой. Оба холодные, оба ветреные. Смотрят мимо, кто на луну, кто под ноги, тихо спорят о чём-то под шорох степной травы.
