Это всё, когда собственный табурет начинает с тобой спорить.
Встал я не позже восьми. И, толком не продрав глаза, устремился к компьютеру — надо же было заглянуть в моё социально-каннибалистическое сообщество, где наверняка накопились долгожданные лайки. Ммммммым! Нажав нужные кнопки, я попытался сесть и... со всего маху грохнулся на пол. Замер секунды на три, не в силах сообразить, что всё-таки произошло, а когда силы вернулись, то увидел, что мой испытанный табурет, вместо того чтобы подпирать мою тощую задницу, стоит себе метрах в двух у противоположной стены.
— Кхе-кхе, — пробормотал я, — вот что значит подрываться с постели не в умывальную, а сразу к компьютеру.
Я придвинул к столу табурет, причём показался он мне каким-то неестественно тяжёлым, и снова попробовал сесть. И снова грохнулся со всего маху на пол.
!!!???
Говорят, что на грабли дважды не наступают — так вот, не верьте. Есть на свете такие люди, которые наступают, и один из них я. Злополучный табурет снова стоял подле стены, как в ни в чём не бывало.
— Хм, — пробормотал я ошарашено, — удастся ли мне сегодня сесть?!
— Нет!! — раздался вдруг резкий скрипучий безапелляционный голос.
Тут я уже не грохнулся на пол, а подпрыгнул чуть ли не к самому потолку.
— Кто здесь? — заорал я, озираясь по сторонам.
— Я! — каркнуло рядом со мной.
— Кто — "я"?
— Да я, дурень! Слепой, что ли?
— Дурень?!
— Да не я дурень, а ты дурень!
Я перестал озираться и с удивлением обнаружил, что странный скрипучий голос вроде бы как локализуется возле моего табурета.
— А ты тогда кто? — спросил я, глядя на табурет.
— Кто, кто — табуретка твоя бывшая. Бывшая потому, что с сегодняшнего дня начинаю новую самостоятельную жизнь. Не желаю я больше быть подпоркой для такой ленивой и неблагодарной задницы, как ты! И учти — я не табурет, а именно табуретка — женского роду! Ясно?
— Табуретка?! — пробормотал я ошарашено. — Это и вправду ты?
— Я — каркнула табуретка чуть тише. — Доходит помаленьку.
Я прошёлся вокруг неё, не зная, что и думать.
— И почему это моя задница не благодарная? — нашелся, наконец, я.
— А сам сообразить не можешь? Ты когда пыль в последний раз с меня стирал? Винты в ножках подкручивал? Разговаривал со мною?
— Разговаривал?
— Вот, — рявкнула табуретка, опять повышая голос, — вся нетолерантность в твоём голосе так и прёт сейчас во всей красе. Что, я такая ничтожная, что со мной и поговорить уж нельзя?
— Да нет. Я просто не предполагал, что...
— Не предполагал он, — передразнила табуретка.
Тут я обратил внимание на то, что хотя кнопки включения компа и бесперебойника я нажал давно, ни тот, ни другой, вроде бы и не думают запускаться. Я снова потянулся к кнопкам, и тогда за моей спиной ехидно раздалось:
— И не пытайся?
— Это почему?
— Они тоже...
— Что "тоже"?
— Тоже решили начать новую жизнь.
— Да! — прогудело тут из монитора как из бочки. — Не желаем больше жить под гнётом. Мы свободные существа.
Тут мне пришла в голову спасительная мысль, что я, наверное, схожу с ума. И что мне, наверное, надо срочно прогуляться по свежему воздуху. Я оделся и вышел на лестничную клетку. Ничего особенного за это время не произошло, если не считать того, что выходная дверь сварливо крикнула мне вслед:
— Эх, не выпускать бы тебя, да видеть твою постылую рожу больше не могу!
Я вышел из подъезда с видом побитой собаки. Это же надо — собственные вещи устроили мне революцию. Ну-ну, сейчас я поразмышляю чуток и живо наведу порядок.
По узкой улочке, исключительно пешеходной, так как она время от времени перемежалась непроездными ступенями, я спустился на набережную. По пути я то и дело косился на все попадавшиеся мне навстречу двери и стулья, стоявшие на тротуарах, но всё вроде было в пределах обычного восприятия. Похоже, только у меня одного башню сегодня колдобит...
А вот и набережная. Солнечный диск только-только оторвался от кромки моря. Не смотря на раннее утро, в летнем кафе уже были посетители. Какой-то человек с роскошными кавказскими усами и в костюме цвета сливочного мороженого что-то убедительно доказывал немногочисленной публике, жестикулируя руками, как фокусник на цирковой арене.
Я подошел.
— О, достопочтенные, — говорил кавказец, слегка растягивая слова. — Всего лишь двадцать динариев — и вы сподобитесь необычайного зрелища.
Слово "динариев" меня царапнуло, и я решил задержаться.
Среди кошельков желающих облегчиться пока что не находилось.
— Ну, что ж, — говорил джигит, ничуть не обескураженный. — Прошу вашего полного внимания.
Он замолчал и выставил перед собой руку ладонью вверх. Так получилось, что солнечный диск оказался словно бы лежащим на его ладони. Ничего оригинального в этом, конечно, не было — так делают многие фотографы-любители, выставляя потом свою нетленку в Инстаграм или ФБ, как нечто гениальное. Но дело тут было в другом. В тот момент никто и помыслить не мог, что, хотя публика сидела и в разных местах, но видели все исключительно одно и то же. А уж об издевательстве над геометрией никому и в голову тогда не пришло.
А потом этот человек в костюме сливочного мороженого сжал кулак.
...
М-да...
Это только в сентиментальных фильмах люди, сталкиваясь с необычным, впадают в ступор. На самом же деле они кричат — или даже визжат. Как, например, я. Я завизжал, а вместе со мной завизжали и все остальные. И всё потому, что день вдруг пропал, а вместо него на нас обрушилась тьма. Причем тьма была настолько абсолютной, что всё вокруг как бы исчезло. Никто ведь не ожидал такого эффекта. Никто ведь и помыслить не мог, что в яркий солнечный день станет темно, как у негра-рудокопа не скажу где. И уж, конечно, никто и думать не думал, что за ради подобных случаев фонари и окна надо круглые сутки держать зажженными...
К счастью, все продолжалось не дольше пяти-шести секунд.
Мучитель разжал, наконец, кулак, и солнце вернулось на свое обычное место — в небо над морским горизонтом.
Ооооойййёёё! — словно бы выдохнуло с облегчением бытие.
Все с изумлением смотрели на джигита, а тот, явно довольный произведённым эффектом, стоял неподвижно, ожидая, должно быть, аплодисментов.
Какая-то дама в жёлтой широкополой шляпе и белом сетчатом платье посмотрела на свою подружку, потом опять на джигита и произнесла с расстановкой:
— Что это было? Это такой фокус, да?
— О, мадам, я вас умоляю, — сказал джентльмен в костюме цвета сливочного мороженого — чёрная бровь его слегка приподнялась на белом лице, — я разве похож на фокусника?
— Нет...
— Но что это тогда было? Извольте объяснить, — сказал я, подходя ближе.
Он с непередаваемой грацией, которой мог бы позавидовать даже метрдотель английской королевы, повернулся ко мне. Бровь у него была по-прежнему приподнята.
— А разве в этом есть необходимость?
— А разве нет?
— Это сложно понять. — Джигит словно бы издевался надо мной, глядя в мои вопрошающие глаза своими чёрными, словно бы смеющимися глазами.
— Мы попытаемся, — сказал господин средних лет, сидевший на стуле и обмахивавший себя шляпой. Он, между прочим, уже держал наготове бумажник.
— Ну, что ж, желание публики — закон! Что конкретно вы хотите знать?
— Вы и вправду похитили солнце? — спросила дама в жёлтой шляпке.
Джигит вздохнул.
— Вот, ещё не начали, а уже трудности...
— Что ж дальше-то будет, — поддакнул я ему.
— Конечно, я вынул кое-что из вашего личного мира. Это было не сложно.
— Гипноз, наверное, — предположил мужчина средних лет.
— Гипноз, гипноз, гипноз, — прошелестело вокруг.
Человек в костюме цвета сливочного мороженого стоял в картинной позе и снисходительно смотрел на публику. Усы у него топорщились, как мачты у парусного корабля. Всё говорило за то, что пик необычного ещё впереди, но мне вдруг стало не интересно.
Публика продолжала обсуждать феномен, а я пошёл по набережной прочь. Шершавый ветер лизнул меня в лицо. Вскоре гранитная набережная закончилась, сменившись обычным берегом. Он был покрыт галькой и песком. Какой-то человек возился там у самого прибоя. Я подошел. Это был мой давний знакомый Иннокентий Батрацкий. Он не был оригинален. Он был занят своим обычным делом — доставал из головы детские игрушки и укладывал их в ряд вдоль полосы пенного прибоя. Чуть поодаль сидели две девочки лет трёх-четырёх в белых трусиках. Они наблюдали за дядей, и время от времени то одна, то другая, закрываясь ладошкой, что-то шептала подружке.
Я двинулся дальше.
Небо было похоже на изнанку моего черепа. Такой синевы даже в палитре художника не сыскать. Дома, улицы, сады, кинотеатры, качели, корабли, поезда, беседки, будки проплывали мимо меня.
Мир словно бы пришёл в движение. Это было забавно. Ты словно бы стоишь в центре карусели, а вокруг, смазываясь в пёстрый поток, несутся говорливые арестанты.
Лист кленовый прилип к моему портфелю.
За витриной универмага выстрелил семенами огурец.
Какой-то человек с помощью калькулятора и логарифмической линейки пытался меня убедить, что я полный дурак. Я слушал его не без интереса. Он был чертовски убедителен. В его рассуждениях не было ни малейшего изъяна. Долгое время мы двигались параллельно друг другу с той лишь разницей, что я шел по тротуару, а он плыл рядом в потоке мутной воды. Плавать он не умел, и потому был воткнут в спасательный круг с надписью КАРАКАТИЦА. Когда мы дошли до развилки, он обиженно сказал, что ТАК С ДРУЗЬМИ НЕ ПОСТУПАЮТ. Я не возражал. Но пути наши всё ж таки разошлись. Он поскользнулся на чьих-то слюнях и мгновенно потерялся за крепкими спинами...
Дальше — больше!
Какие-то люди развёртывали на полнеба похожий на скороговорку плакат "ОТ ПУТИНА ПУТЫ ВСЮ РОССИЮ ОПУТАЛИ". Я пытался их убедить, что нет, Путин — божья душа, но они смотрели на меня с недоумением. Они вообще воспринимали меня странно. Когда я говорил "Спасение утопающих — дело рук самих утопающих", они слышали: "Пройдёмте в отделение", или "Спелый компот покрывается кипятком", или "Нет женщины прекраснее на свете, чем Волочкова в русском Интернете". Впрочем, мы были друг другом довольны. Долгие десятилетия вспоминал я тёплые чувства, что испытывал во время общения с ними.
Но паровоз души моей уже свистел, призывая в дорогу.
Какая-то птичка, крохотная, но не воробей, а вроде бы как колибри,
