пропорциях. Не влияет. Инстинкт кричал без вариантов: естественный враг, кромешный ужас.
Природа сыграла против интеллектуального преимущества, поставив на инстинкты, и выиграла партию за них, играя с самой собой. Вот мораль: интеллект, не взявший власть над эмоциями, – херовый инструмент, предательское оружие.
Ухищрения хамелонцев выжить рядом с дольчами не шли в сторону нападения, контратаки. Они не могли, не получалось думать в ту сторону. Взрослые хамелонцы по отношению к заврам оставались перепуганными детьми. Страшный бабай не имел слабых мест, будучи инфернальным злом.
Бэн живо вспомнил, почему он сбежал отсюда! Вспомнил, как счастлив был, сбежав.
Вой... Рёв...
Сельва окружена им, как гудением ульев. Кокон рёва. Циклоны и антициклоны рёва. Наползание воя, вдвойне страшное затихание. Кромешная психическая атака. Чёрт их знает, о чём! Но характер их таков, что стада и одиночки завров переговариваются беспрерывно.
Вой дольчезавров держал Сельву в клещах, тоскливый, хриплый, взлетающий до ультразвука, падающий до инфразвуковых басов, не прекращающийся ни днём, ни ночью. Лишь в лоскутных просторах жёлто-изумрудной пустыни, куда прорваться ещё дела стоит, не слышен их рёв. Как же я вас ненавижу.
9.
Бэн Торо вслушался, превозмогая ужас, с десятикратным усилием подавляя ярость на себя, на природу, не позволяющую хамелонцу превзойти этот унизительный страх, и прикинул, что шансов добраться к родовому гнезду маловато. Приземлился он весьма от нужных мест далеко. Но и ближайшие завывающие хрипы тоже порядочно далеко. Замолкают же дольчи на расстоянии всего нескольких шагов от добычи.
Что мы имеем? Если никто не уставился прямо сейчас из готической зелени в путешественника, – а на таком расстоянии Бэн учуял бы его, смрадного дольча, – есть время освежиться.
Недотроги цветут, следуя линиям грибницы, последовательно раскрываясь от царицы нектара. Под ногами Бэна гряды холмиков, вдалеке конический бутон, за ним обязаны быть спелые цветки. Да!
За рывок и два кувырка Бен достиг ближайшего, начавшегося раскрываться бутона недотроги.
Лилейные наружные лепестки горбатыми мостиками призывно раскинуты. Сердцевина ещё сомкнута, покрыта сиреневым пушком незрелости. Сойдёт.
Шепча приветствия Сельве, Бэн раздвинул хрустящие лепестки и нырнул. Головой вниз, по пояс окунулся в тёмно-сумеречно-жёлтый хаос тычинок.
Практически, готовый хлеб хамелонцев. Мёд, свежий, неспелый мёд, хрустящие на зубах жуки. Вымазаться пыльцой для него – очень плохо... Неспелой пыльцой – глупей нельзя... Но Бен Торо за этим и прилетел! А ещё вот ради чего...
Старшие пацаны научили когда-то. Какую пасеку они перепортили тогда! Как их только насмерть не искусали пчёлы, а затем сторожа! "Да раскрывайся же ты обратно! Не хочешь?! И к дольчам тебя тогда!"
Бэн Торо надкусил и вырвал из сердцевины бутона нежные, вертикально стоявшие лепестки. Согнул и надломил пестик. Упругий, широкорылый, крест-накрест разрезанный там, куда Бен с протяжным стоном погрузился - на раз... пауза... два и три... - припомнив былое.
Глубоко до упора, так что мягкое, влажное рыло пестика чмокало его в бёдра при каждом толчке. Привычка к трансформации под людей неожиданно усилила эффект. Не то самое, когда расплавляются кости, но его пестик в пестике цветка, прохладном, пружинящем, нагревающемся с каждым ударом, затмил на сладострастные минуты и Сельву, и вопли дольчей, и Бена Торо, и все его страхи.
На плантациях – прогретая земля, такие же и посадки, тёплый для зубов и бёдер урожай. Лесной бутон подсасывал холод земли, студил, замедлял рептилию, но всё же проигрывал ей борьбу. Страсть победила. И то сказать, стосковался.
Бен сорвал одежду, душившую его во все земные годы. На коже проступил рисунок сетки. Когда кончит, шкура рептилии преобразится к армированной упругости, пока же она невыносимо чувствительна. Острое содрогание луча, пробившегося сквозь кроны, от слабых дуновений ветра, заплутавшего в парнике нижнего уровня Сельвы. Ветер Хамелона дождался Бэна Торо, разыскал его, чтобы гладить по спине, целовать холодком мускулистую спину. Подталкивать и отвлекать изгорающего в долгожданном, ненасытного ящера.
"Сельва! Сельва, где не надо притворяться!.. О, Сельва покрывающая, восстающая из огня и воды, из собственных костей и праха!" Чтоб изнутри он тёк и сочился, Бен ломал принявший его пестик недотроги. Сокращения цветка, неспроста получившего своё название, подхлёстывали его, смешили, будили гнев и азарт. Пытаясь оттолкнуть, все наружные лепестки завернулись к тычинкам, протискивались под бёдра, щипались ядовитым соком. Как же! Сейчас!.. Не раньше, чем.
Взвыл и откинулся на спину.
Так всегда. Оно просто прекращается, как отрезало. На пике, да, но чего-то главного не достигая.
10.
"О, какая вонь!.. О, какие зубы..."
Два сверлящих чёрных уголька по сторонам дьявольской ухмылки.
Вблизи – никогда. Не доводилось. Не видел. Вблизи завр молчит. Иначе Бэн рехнулся бы.
Отнюдь не утративший сил, преумноживший их исполнением желанного, Бен Торо сделал бросок под зловонную тяжёлую морду. Лязгнули клыки. Мимо. Он вкатился завру под ноги, обвил коленный сустав шершавой лапы всем телом и по рукоять вонзал тонкий широкий нож. Сустав щёлкнул. К полной неожиданности Бена, дольч рухнул на бок целиком, разом, как гора, как дерево в бурю, едва не придавив его.
"Один? Дольч выследил меня один?! Уверен, что это ранение не смертельно. Он сумеет подняться?" Дольч пытался извернуться, изогнуть шею и увидеть, что с ногой. "У них высочайший болевой порог, – вспомнил Бэн. – Завры почти не чувствительны к боли. Надо тикать... Бегом под тёрнами на восток!"
Именно.
Вместо этого Бэн Торо подошёл к громадной башке и вперился в уголёк круглого глаза, стараясь не вдыхать глубоко. Пореже. Лучше вообще не дышать.
Дольч смердел сладким запахом плотского разложения. Глаз умно, бесстрашно и любопытно осматривал Бэна. Изнури по длинным, с промежутками растущим зубам гулял туда-сюда красный язык, прищёлкивал, дрожал. "Завр нюхает им... Но встать, скотина, не может! Чего, добегался?!" Дольч с готовностью отозвался сиплым вздохом, именно на вдохе Бэна, и он просто упал в этот запах! Признал? Понял? Сладкий, душный, смертный... Именно он и заставил Бэна Торо удовлетворить внезапную плотскую страсть цветком недотроги, так вкусно и так не вовремя! "Как ни крути, а дольчи концентрат всего для нас, и жизни и смерти, всего Хамелона. Ничто – мимо них".
Добить завра Бэн не мог и не хотел, живучесть их феноменальная общеизвестна.
– Душный ты гад, вонючий, – сказал он в помаргивающий круглый глаз, – передай своим: вонючки, мы вам ещё покажем!
Подмигнул и рванул в Сельву под громоподобный, скачущий железными шарами рёв.
Недалеко убежал.
В норе какой-то гигантской личинки Бена настиг жутчайший отходняк. Сутки: рвота, колотун, пот, пропитавший землю. Яркая галлюцинация зловонной морды, затмившей горизонт.
Цветок был недоспелый для еды, и в принципе неподходящий для того, что Бэн сделал с ним. Нора спасла хамелонца, колючие заросли над ней.
Всё в дольчах мощно, брони, однако, на них нет, а Сельва – суровое место. Растения Сельвы и всеядные дольчезавры, вот между кем и кем идёт настоящая борьба на Хамелоне... Шипы, опушённые иглами, взрывающиеся ядом плоды одних не уступают челюстям и желудкам других. Завры нашли своего, растолкали, подняли. Затем обнаружили без труда укрытие Бена, но разрыть не сумели. Потоптались и ушли, решили, сдох.
Нет, Бэна Торо ждал родовой лабиринт и дождался.
11.
Мало зрелищ сравнится в пронзительной тоске с запустением родных мест.
Бэн вышел на утоптанный плас. Как он ряской подёрнут монетками лишайников и мха.
Солнечные часы...
Они подкосили Бена, совмещённые с календарём часы. Не знал, не помнил... Вне всякого сомнения - знал! Безо всякого календаря помнил! Чёрный Фавн - завтра.
"Это не мой срок. Но моего и не наступит. Мой Чёрный Фавн, о, ирония, настоящий! Он упускает всех купальщиц небес! Я не хочу возвращаться. О, как же я этого не хочу!"
На пласе Бен побыл. Осталось родное гнездо. Лабиринт рода Торо даровал ему горькой скорби полной мерой, как и ожидалось.
Чем дальше, тем медленней Бен шёл закоулками, туннелями под колючим плющом, загогулинами входов-выходов... Вспоминал? Вспоминалось само...
Брат и двоюродный брат, и неразлучная тройка сестёр... Злодейская компашка вылетала из-за поворота, прыгала с потолка. Всё сволочи, старше его и сильнее! Но Бен в восторге! Ну кусаться, ну кубарем! В ожидании настоящих, взрослых драк на пласах мелочь хамелонская отрабатывала с детской неутомимостью всё подсмотренное и угаданное. На последнем издыхании расцеплялись! Ржали, толкались, подначивали друг дружку, брали на слабо, выручали, делились хлебным крошевом в тайничках... Ещё не отдышались, а уже планируют, из соседей, чей род задирать отправятся: на бахчу с тыквами горлянками или на праздник хлебного урожая? Для тыкв он наступит поздней. Они долго спеют, накапливая сок, и безо всякой порчи он год в тыкве храниться. "Айда на бахчу! Не будет вам сока, а будут нам сладкие, восковые семечки!" Как их лупили, как они удирали!
Может быть, сладости чужой планеты, дынную жвачку Бен оттого и невзлюбил, что слишком напоминала...
Обняв колени, Бэн томился и вспоминал, вспоминал, вспоминал... Поплыл...
А когда совсем стемнело, он лёг туда, куда укладывали в холодные ночи лишь раненых хамелонцев и слабых малышей – прямо в очаг, в остывающую мягкую-мягкую золу. Восхитительное для ящерицы место. Устроенное так под наклонами сводов, чтоб всё тепло осталось в норах, а дым шире рассеялся, чтоб дольчи не нашли.
Зола – ценное удобрение, её берегут ради грядок с лекарственными растениями. Золу редко убирали из очагов, копили до предела.
С терморегуляцией у них порядок, готовить на огне приходилось лишь грубую и терпкую в сыром виде пищу. Несмотря на то, что огонь хамелонцы зажигали редко, очаг – священное родовое место. Вокруг него собираются потомки, добежавшие в Сельву. У первого попавшегося рода отдыхают, едят и пьют несколько дней, затем убегают к своим. Так роды становятся побратимами.
И огниво, и топливо были на месте. На месте и вой завров над лабиринтом. Бэн мог развести огонь, положившись на судьбу, но не стал. Это было бы уже слишком.
Он лёг в холодную, отсыревшую золу, не убирая впившихся камешков из-под бока, и тихо завыл. Прошлое невозвратно. Для того и прилетел – удостовериться.
12.
Пункт третий, непредвиденный, должен был быть пропущен. И, конечно, не был.
Чёрный Фавн над пустыней. Гипнотичный Чёрный Фавн. Из Сельвы его не увидать. Карабкаться на вершину дерева, ничуть не меньшее безумие, чем с дольчезаврами бок о бок любоваться на опушке.
"Вдруг туриста встречу либо их челнок..." Пускаясь в авантюру, даже наедине с собой надо чем-то оправдаться, каким-то вздором!
Не совладать с жаждой. По пути Бен пил из чаши каждого подходящего цветка, прокусывал кору лиан и тоже пил.
Бен Торо отправился на опушку Сельвы, едва занялось утро Чёрного Фавна. Прошёл и за опушку, вихрем мчался! Стадо завров с одной стороны, стадо с другой, пронесло. "Взяли, вонючки?! Отсюда можно не
