За верность заплатишь!

об стенку, и нет никакой возможности ни вздохнуть, ни пошевелиться?
«Надо сделать уборку. А ещё – постирать и завести хлебопечку».
Но ни стирка, ни уборка не отвлекали от грустных мыслей. Хлеб, тёплый и мягкий, также не обрадовал девушку.
Тогда Тоне пришло в голову зайти в Интернет и посмотреть ролики про животных. Там она увидела двоих лисят. Какой-то мужик массировал им животики. Рыжие плутовки смотрели на него, прищурив хитрые глазки и, по-видимому, получали удовольствие. И какое им дело, «пламенный патриот» он или оппозиционер!
Ну вот, опять вспомнила про «своих баранов» - и глаза на мокром месте! Песни Натальи Орейро (благо, Тоня по-испански не понимала ни слова) также не смогли отвлечь её надолго.
Что же ещё сделать? Чем себя занять? Не напиваться же, в самом деле! Если бы рассказать кому-то о своём горе – тогда было бы хоть чуточку легче. Но кому? Родные не поймут – скажут: нечего было трепать направо и налево про переписку с Васей! Васе тоже не напишешь – и так человеку досталось, зачем ещё ему знать, какую грязь на него вылили те, кого он считал своими товарищами? К тому же, так он станет невольно осознавать себя причиной её страданий.
А вот Андрей Борисович… Сам отсидевший при советской власти за инакомыслие, он, пожалуй, смог бы понять девушку.
Последний раз она видела библиотекаря года три назад – в день похорон Вацлава Гавела. Зал культурного центра, где проходил вечер его памяти, был забит правозащитниками, бывшими диссидентами, теми, кто знал покойного при жизни или имел к Чехии какое-то отношение. В сети, наверное, до сих пор гуляют фото и видеозаписи мероприятия. На одном из них – Андрей Борисович беседует с рыжеволосой девушкой в строгой чёрной юбке и в кроссовках. В тот день было «Лебединое озеро», и после выступления жутко устали ноги. Не прийти же показалось девушке преступлением. Не перед Гавелом, но перед той девочкой Тоней, которая живо им интересовалась.
Три года… Как быстро летит время! Сколько она уже не навещала Андрея Борисовича! А ведь школьницей каждый день бегала к нему в библиотеку – не столько книги почитать, сколько его интересные истории послушать.
Память тотчас же преподнесла сказанные тогда слова – обещание писать письма ему и Домбровскому.
- Не зарекайся, Антонина! – сказал ей в ответ библиотекарь. – Ох, не зарекайся!.
Но она зареклась. А высшие силы, видно, не любят праздных разговоров. И если что пообещал, рано или поздно заставят доказать на деле. Конечно, судьба не стала воскрешать Домбровского и Андрей Борисовича снова в тюрьму не упрятала. Но знакомого политзэка ей обеспечила. Давай, Исламкина, мечтала писать письма диссидентам – теперь отвечай!
Только по чьему злому замыслу за верность приходится платить любовью и дружбой? Как можно в обществе, где столько слов про нравственность, про духовные скрепы, подвергаться шельмованию за то, что не бросил товарища?
- Жизнь – это экзамен на порядочность, - вспомнились Тоне и другие слова библиотекаря. – Кто-то его с честью сдаёт, а кто-то с треском проваливает. А вопросы часто бывают непростыми. Потому и воспринимаются как наказание.
А ведь Васю, получается, жизнь не наказывала, позволив недобрым людям засадить его в тюрьму. Но решила испытать на прочность. И эти испытания ранимая душа служителя искусства выдерживает с поразительной стойкостью. Догадывается ли Вася, как поступают с ним товарищи по балету? Выдержала бы всё это сама Тоня, если бы, не дай Бог, оказалась на его месте? Она ведь не Домбровский, не Гавел и не Андрей Борисович. А если бы да, что стало бы с ней потом? Библиотекарь говорил, что вынести все несчастья с гордо поднятой головой – это ещё не самое трудное. Гораздо труднее после этого не впасть в гордыню, не думать, что ты лучше всех.
Тоня вдруг поймала себя на мысли, что крепко соскучилась по мудрым разговорам с Андреем Борисовичем.
«Завтра зайду в библиотеку, - решила девушка. – А сейчас, может, волосы покрасить?»
Хна отлично легла на светло-русые локоны, придавая им живой цвет меди. К зелёным глазам – самое то!
Следующие полчаса занял маникюр, потом – поиск малахитовых серёжек и бус, подаренных родителями в связи с окончанием школы.
Спать Тоня легла в первом часу ночи. Снилось ей, будто она танцует с Васей «Лебединое озеро». Но когда Одетта и Зигфрид выходят на поклон, зрители сидят с каменными лицами, и никто не думает аплодировать. И вдруг в мёртвой тишине слышатся одиночные аплодисменты. Это Порпорина, именно такая, какую Тоня видела на обложке романа «Консуэло». Следом начинает аплодировать и Гавел, сидящий радом с ней на балконе. Домбровский, Сахаров, Синявский, Даниэль – они тоже здесь. Солженицын, Шаламов и даже Радищев, и другие вольнодумцы, чьих лиц она не знает. Крики: «Предатели!» - тонут в гуле бурных оваций. И вот уже «фанаты стабильности» начинают робко аплодировать. Максим и Марина в костюмах Альберта и Жизель тоже принимаются хлопать, громко крича: «Браво!» и досадуя, что их голосов почти не слышно. Но их аплодисменты отнюдь не обрадовали девушку. Напротив, захотелось высказаться такими словами, которых от милой и женственной Одетты меньше всего ожидают. Лучше бы освистали, ей Богу!

Когда Тоня проснулась, солнце рассеяло свои лучи по всему небосклону. Один из них и разбудил девушку.
Наскоро позавтракав, Тоня надела льняное платье с ажурной накидкой, босоножки на каблуках с серебристым бантиком, вставила в уши серьги и, дополнив ансамбль бусами, подошла к зеркалу. Оттуда на неё смотрела вполне эффектная дама. И это ею, такой красоткой, Максим пренебрёг!
«Ну вот, Антонина – ещё не вынесла толком всех страданий, а уже считаешь себя лучше других! – подумала девушка с укоризной. – Порпорина, в отличие от тебя, обладала такой добродетелью, как скромность. Во всяком случае, красотой точно не хвасталась».
Мысль о Максиме не осталась безнаказанной. Тоска по утраченной любви и дружбе тотчас же накатила с новой силой… Ну нет, сходить с ума и умирать, как Жизель, Тоня не собирается!
«Катитесь вы оба к чёртовой бабушке! И без вас проживу!»
И по-видимому, Жанна Рождественская, чья песня звучала по радио, была с ней полностью согласна.
«Эту боль перетерпя,
Я дышать не перестану.
Всё равно счастливой стану!
Всё равно счастливой стану,
Даже если без тебя!»

Здание библиотеки с прошлых времён почти не изменилось. Лишь вместо облупившейся розовой краски её стены теперь украшала свежая белая. Тоня зашла вовнутрь, уже мысленно представляя себе, как через минуту увидит Андрей Борисовича, скажет ему: «Здравствуйте!».
Но вместо него за столом сидел незнакомый молодой человек.
- Здравствуйте, - рассеянно пробормотала девушка. – А где Андрей Борисович?
- Папа в больнице, - ответил парень после приветствия. – Увезли с сердечным приступом. Вчера прооперировали. А у меня пока есть время свободное, решил его подменить.
- А как он сейчас?
- Уже лучше, спасибо! Как раз думаю сейчас в больницу наведаться.
- Можно, я с Вами?
- Пожалуйста. А вы знакомы?
- Да. Я ещё школьницей к нему в библиотеку бегала.
- Ох, небось, папа Вас так заговорил, что мама не горюй! Я представляю! – молодой человек улыбнулся. – Кстати, меня зовут Егор.
- Очень приятно. А я Тоня. Только не пулемётчица.
Егор, услышав это, взглянул на неё с удивлением.
- Как-то Вы на пулемётчицу и не похожа. Даже не представляю, кому пришло бы в голову так Вас называть.
- Любимому человеку. Бывшему.
- А, ну если бывшему, тогда всё понятно. Девушка отвергла, вот он и бесится.
- Так это не я его, - зачем-то призналась Тоня. – Это он меня.
- Рискну предположить, что человек просто бесится от жира.
Тем временем они вышли из зала, и Егор запирал дверь на ключ.
- И снова не угадали. Ему не понравились мои отношения с Васей.
- Ревность? Ей Богу, не встречал на свете ничего глупее! Когда любишь – доверяешь человеку. А если подозреваешь измену на каждом шагу…
Они уже были на улице, когда Тоня, сама не зная, почему, стала рассказывать малознакомому человеку про Василия Лапонкина, про их переписку, про предательство балетной труппы. Упомянула и «замечательную» подругу, пожелавшую ей и Василию смерти.
- Тоня, да Вы безнадёжны! – воскликнул Егор, когда девушка закончила.
- Безнадёжная идиотка? – спросила Тоня.
- Нет, напротив. Вы безнадёжно верный товарищ. Это не лечится. Жаль только, что это не заразно. Но Вы, Тоня… Совершенно точно, что Вы обречены.
- Обречена на что?
- На то, чтобы рано или поздно стать счастливой. Жаль, люди начинают ценить верность только когда их прижмёт к стенке. Хотя папа – исключение. Когда его посадили, мама была его невестой. И она его не бросила, хотя красавицей была (она и сейчас красивая, а тогда, в молодости…). Женихи вокруг неё так и бегали. А она любила папу. Как её только ни клевали за эту верность! Типа, с «врагом народа» связалась, значит, сама такая же! Но мама всё равно от него не отказалась. Ещё у мамы тогда подруга была, тоже любила папу и обижалась, что он выбрал не её. А когда папу арестовали, она его и знать не захотела. Более того, поносила его, как только фантазии хватило. Вот так, выходит, не ошибся папа в выборе невесты. Теперь они уже сколько лет вместе. Мама его, кстати, и оперировала.
- Так Ваша мама врач?
- Да, хирург.
- Да, повезло Андрею Борисовичу! – вздохнула Тоня. – А я вот ошиблась и в любимом, и в подруге.
- Папа тоже в друзьях ошибся. Те, кого он считал друзьями, очень многие его тогда и бросили, и обгадили. А казались такими хорошими людьми!.. Ну вот, мы почти пришли.

Когда Егор и Тоня, одетые в белые халаты, вошли в палату к больным, коих было четверо, Андрей Борисович оторвался от газеты.
- Привет, папа! Смотри, кого я к тебе привёл!
- Тоня, да ты ли это? – библиотекарь явно обрадовался девушке. – Здравствуй, здравствуй! Присаживайся!
- Как Вы, Андрей Борисович?
- Да ничего, нормально. А ты-то как, балерина? Живёшь, танцуешь?
- Танцую, - ответила Тоня. – И с диссидентом переписываюсь, как и хотела.
- И с которым, если не секрет?... Лапонкин? Да, слышал про такого. Так это твой партнёр по балету? Да уж, Антонина, конкретно тебе жизнь вопрос поставила! Можно сказать, в лоб. Но я рад, что ты ответила на него так, как велит совесть. Как остальная труппа? Не сильно обижают?
Тоня вдруг поняла: уже не обидят. Ибо обидеть могут только друзья и любимые. Ни тех, ни других у неё среди коллег больше нет. Так, не кривя душой, девушка и ответила библиотекарю.
- Не расстраивайся, - Андрей Борисович похлопал Тоню по плечу. – Такие люди всё равно не были бы тебе хорошими друзьями.
Это точно – не были бы. Хорошие люди товарищей не бросают, не отрекаются.
Они ещё поговорили о жизни, об истории, потом в палату вошла симпатичная женщина средних лет, в белом халате, поздоровалась с гостьей, сказала Егору, что сегодня опять придёт поздно – два пациента очень тяжёлые, и откладывать операцию нельзя.
- Не беспокойся, мам, - ответил Егор. – Сготовлю, поужинаю.
- Андрей, ты там осторожнее, - обратилась она уже к мужу. – А то заговоришь барышню до полусмерти… Он же как заведётся про свой Самиздат, - это уже Тоне.
- Барышня в курсе, - улыбнулся библиотекарь.
Врач хотела ещё что-то сказать, но тут вошла медсестра и сказала, что пациенту Медведеву неожиданно стало плохо. Конечно, пришлось оставить