ставшее ненавистным ему лицо победителя. Подождав, когда Хильдерик уберет от его груди свой меч, Дагоберт поднялся с земли, и все еще тяжело дыша, вдруг зычно произнес: «Хильдерика Длинноволосого в вожди!»
Дагоберт считал, что он рожден для того, чтобы быть королём. Что с того, что он не родственник Меровея? Он был уверен, что всегда сможет найти подход к воинам. Но он проиграл, и слава его втоптана в землю. Воины от чего-то предпочитают этого темноволосого, и теперь Дагоберту хотелось узнать – настолько ли они предпочитают его, насколько он думает? Настолько ли велика их любовь к нему, что они готовы признать его первым над собой? Если нет – о, если бы только нет!- тогда осознание этого прольется бальзамом на зияющую рану в сердце проигравшего.
Пару секунд остальные воины молчали. Почему бы, действительно, не поставить Хильдерика над всеми остальными? Он находчив, у него репутация смелого и сильного воина. По всему видно, что он достойный представитель рода Меровингов. Кого ещё выбирать вождём, если не его? Всем известно, что в его жилах течёт славная кровь.
На Хильдерика устремились десятки пар глаз. Секунды молчания вновь показались Дагоберту рыжеволосому вечностью, и про себя он боялся того, что воины ответят на его предложение согласием. Что-то, какой то внутренний голос, подсказывал ему, что именно так и будет. Если бы этот голос можно было заставить замолчать, Дагоберт воспользовался бы такой возможностью. Сердце его сжалось. Дагоберт с трудом разобрал, как кто-то произнес: пустим стрелу! Его предложение подхватил рёв голосов– «Пустите стрелу!». Решение было принято единогласно. Мужчины, признанные сильнейшими воинами племени, должны были устроить соревнование по стрельбе из лука, целью соревнования было выявление самого сильного мужчины, который и назначался вождём. Новая надежда на то, что не все ещё потеряно, расцвела в душе Дагоберта– он, словно утопающий, из последних сил хватался за мысль, что стрела, пущенная дальше всех остальных, не будет принадлежать Хильдерику, и вождем станет кто-то другой из тридцати сильнейших, в число которых входил и Дагоберт. Да и негоже такому молодому вести за собой войско – у него мало опыта.
Воины метили свои стрелы знаками на деревянных древках, а потому не было труда разобрать, какая стрела кому принадлежит. Происходящее уже не носило былого оттенка весёлой забавы, но в лице Хильдерика поначалу не было того напряжения, которое бывает у кандидатов в вожди.
Мирно трещала в кострах древесина, языки пламени колебались на ветру; со стороны полноводной реки повеяло прохладой. Хильдерик наслаждался каждым своим прожитым днем и не думал о будущем. Но сейчас, в его разгоряченной после боя крови вспыхнуло нечто, заставляющее рваться к власти, хотеть её, чувствовать на языке её привкус. Что-то перевернулось внутри у этого франка, никогда не стремившегося так сильно к статусу первейшего, когда он услышал из уст Дагоберта: «Хильдерика Длинноволосого в вожди!». Сначала появилось ощущение нереальности происходящего, длившееся секунды. Потом, уверенность в том, что это очередная шутка и что товарищи встретят предложение Дагоберта взрывом хохота – но никто не смеялся, и это было тем более странно; на какое-то время Хильдерик растерялся и не знал, что ему дальше делать. Перед ним вдруг во весь рост встала такая перспектива, о которой он так скоро не мечтал. Да, он как и всякий воин был полон решимости доказать в бою свою доблесть; как и всякий воин, он мечтал о роли вождя, но сейчас все было так нереально; казалось – через мгновение он проснется и поймет, что это был сон. Но вскоре это ощущение прошло – и на смену ему пришло осознание происходящего. Хильдерик необратимо переменился за эту минуту – теперь он не собирался упускать свою возможность взять власть. Теперь он хотел её ещё более, чем прежде. И его рука не дрогнула, когда он натянул тетиву своего лука, а затем выпустил вдаль стрелу. А что, если он не окажется первым? Что, если власть ускользнёт из его рук, когда он так и не успел хотя бы немного подержать её, изучить, рассмотреть?
Со своей стороны Дагоберт изо всех сил старался уверить себя в том, что Хильдерик не будет вождём. Ему так хотелось дать молодому сопернику почувствовать то же, что чувствовал он, когда падал наземь, отомстить за направленное в грудь острие меча. Дагоберт надеялся на победу – а в результате проиграл. Что может быть ещё более жестоко, чем отомстить, подав человеку надежду и отобрать у него её, когда желаемое будет почти маячить перед носом! О, если бы Дагоберту удалось отомстить именно таким образом!
Но сегодня ему было суждено проиграть дважды. Когда франки побежали собирать стрелы, уже начинало темнеть, но их зоркие глаза быстро высматривали искомое в сумерках. Каково же было изумление Дагоберта, когда уже сотни голосов грянуло: «Хильдерика Длинноволосого в вожди!». Он услышал звон оружия, которым потрясали франки, увидел, как взметнулись вверх их руки. Смесь гнева, удивления, ощущение невосполнимой потери и горечи наполнила сердце проигравшего воина. Проиграть рядовому неприятно, проиграть вождю - почётно. Злость должна была бы схлынуть, но Дагоберт не собирался внимать голосу разума, позволяя ярости проникать все глубже в сердце. Едва не дрожа от холода расползающегося в груди ледяного гнева, Дагоберт неохотно поднял вслед за остальными свою правую руку, выражая готовность подчиняться новому конунгу. Теперь Хильдерик вождь. Дагоберт будет вынужден слушать его и защищать, пока он король. Его власть священна. Но если случится так, что он потеряет её – Дагоберт будет в числе первых претендентов на первенство. А если этого не случится – что ж, рыжеволосый поможет Хильдерику уронить то, что само так охотно пришло ему в руки.
А новый конунг уже чувствовал себя в своей стихии, хоть и не верил до конца в происходящее с ним, когда воины подняли его на щиты. Ушла из под ног земля. Небо, наоборот, стало ближе. Прямо над Хильдериком горела первая звезда, проступившая на небе. Его нёс на щитах единый живой организм - ЕГО дружина, и они пойдут туда, куда он захочет повести их. Теперь он вождь. Он первый. Он самый сильный, самый ловкий – иначе они не выбрали бы его. Запах вечернего воздуха опьянял, весь мир вдруг приобрел совсем иные, сочные, яркие краски. Хильдерику казалось, что теперь он – хозяин всего и вся земля принадлежит ему, как и всё небо. Молодой вождь был пьян своим ощущением внезапно свалившегося на него счастья. Исчезли воспоминания о бое с Дагобертом, исчезли сомнения, тайные страхи - и Хильдерик утонул в рёве голосов, прославляющих его.
