Каждый наш день в Нише был счастливым…
Начинаться он мог по-разному. Изредка опрокидывался на крышу дождь ведром. Барабанил по черепице, а казалось – по голове, потому что рядом совсем крыша. Под самым уже небом жили, на последнем этаже. Мансарда в квартире-дуплексе, скошенные оконца…
Реже дождь мог зарядить надолго, проливался монотонно, очень нудно. Тим-дам, тим-бам, тим-пам, спать не дам…
Чаще заглядывало солнце в окошко на крыше. Вдруг взрывалось в глазах ослепительным блеском, настаивая на пробуждении.
Каждый день и впрямь был счастливым. Дождь, стучащий по крыше, быть может, был скучен кому-то. Я же мог лишь поначалу сердиться, что разбудил; но скучна его музыка мне не была. Все равно же просыпаться, новый день настал. Сейчас увижу, как Машка приоткроет один глаз, потом другой, как обычно, как вздохнет, поморгает сонно. И спрошу:
– Ты как?
А она улыбнется. Потому что ей тоже не надо бежать на работу, строчить протоколы врачебных заключений. Не надо встречаться с бедой людской, с болезнями. Со смертью, что подстерегает всех нас, но то когда еще будет; а она, моя жена, будучи на «передовой», могла бы встретить в любой из дней. Взглянула на экран, где снимок, и встретилась с бедой вплотную: опухоль!
Мы расстались с Москвой и работой по обоюдному согласию. Но все еще не привыкли к той свободе, которую это решение принесло.
Не привыкли к тому, что можно проснуться утром вместе. Полежать молча, прижимаясь друг к другу, каждой клеточкой тела ощущая возрождающуюся былую близость. Никуда не спешить, не рваться. В распахнутое окно залетают запахи ванили, корицы, расплавленного сыра. Ниш проснулся давно, он трудяга. С четырех часов утра уже варят, пекут, готовят. Мы – блаженные лентяи, гости Ниша, его баловни, и это ради нас он работает с ночи. Должны же мы позавтракать и вовремя!
Откуда-то издалека несется звон колоколов. Должно быть, от церкви Константина и Елены. Или от парка Чаир, там тоже невдалеке церковь. В Нише их много. Утренний перезвон церковных колоколов, если вплетен в музыку дождя, то звучит как симфония. Симфония блаженства, условного ничегонеделания, нашей близости там, где нас никто не знает, где мы затеряны в чужой жизни, в чужой стране.
А вот это не так, неверно. Сербия нам не чужая.
***
– Мы едем завтра, – сказала жена категорическим тоном, но во взгляде, брошенном на меня, была просьба. Это примирило меня с тоном, но отнюдь не с тем обстоятельством, что ехать надо. Отбиться, как всегда не удалось.
И вот мы в пути. День выдался солнечный. Небо над головой синее, без единого пятнышка. Сплошной голубой ковер.
Осень. Золото деревьев по краям дороги, и кроваво-красные заросли шиповника с облетевшей листвой. Пахнет дымком многочисленных в Сербии коптилен. Пролетает мимо нас крестьянская Сербия, кричат что-то вслед ребятишки. Поднеся руку козырьком к глазам, смотрят вслед женщины в черных платках и черных же одеяниях. Город далеко позади.
Навигатор довез нас до центра Андроваца, объявил, что мы прибыли в пункт назначения. На этом счел свои функции исчерпанными. Мне показалось, что девушка, живущая в нем, облегченно вздохнула…
Я, по мужскому обыкновению, не стал расспрашивать никого из тех, кто был на площади. Поехал по наитию, куда глаза глядят. Невелик ведь Адровац, неужели не отыщем церковь? Однако не отыскали. Вроде проехали селение вдоль и поперек, даже дважды.
Маня фыркала, но не насмешничала вслух. Она усвоила советы психологов: мужчина расценивает прилюдное обращение за помощью как поражение свое. В таком сугубо мужском деле, каким является нахождение дороги, к примеру, или охота.
В конце концов, остановился возле одного из дворов, где за оградой из кольев немолодая женщина собирала яблоки. Нерослое дерево с круглой кроной было усыпано ими, красными, кругленькими, такими праздничными на бедном крестьянском дворе.
Я вышел, поздоровался, спросил дорогу к русской церкви.
– Добар дан, – ответила она. И подарила улыбку из-под платка, надвинутого по самые карие очи; стало очевидно, что совсем не старуха.
Она махнула рукой в сторону от дома.
– Тамо, на врху. Граф Вронский…
– Шта е то? – послышался мужской голос из дома.
– Руска брача, – отвечала она. – Потражите Руске цркве…
Я поблагодарил ее, в глубокой задумчивости уселся за руль.
Было приятно, конечно, что мы, ищущие русскую церковь, приходимся «русскими братьями» этой молодой женщине. Но мысли мои были не об этом. «Граф Вронский», – сказала она, кажется.
Мы искали русскую церковь Святой Троицы в Адроваце. Хотя ни я, ни жена к воцерковленным христианам не относимся, но в каждой стране, где мы бывали, в каждом уголке земном мы приходили во Храм. Зачем?..
Я не спрашивал у Маши, зачем это ей. Так повелось. Про себя знаю: искал в каждом из них укромный уголок, чтоб присесть и подумать. Искал тишины, покоя. Я не хотел говорить с Ним, скорее, помолчать на пару. Жена говорила, я знаю. А мне не удавалось никогда. Но наше взаимное молчание я ценил; потому прятался в больших храмах вечно где-то у дальней иконы, в углу.
Но она же, Маша, не просто церковь искала. И отнюдь не по национальному признаку. «Граф Вронский», это многое мне сказало.
Прежде чем завести машину, взглянул на Машу. Догадалась, конечно, что я понял. Блестит повлажневшими глазами, высунула язык: «Ага! Дошло, наконец?».
Я люблю историю и именно потому, что я люблю историю, я догадался. Мы ехали к Николаю Раевскому, герою сербской войны. Той самой войны, что позднее поставила точку в многовековом подчинении Сербии Османской империи турок…
***
«Мемориальная церковь Святой Троицы воздвигнута на месте гибели русского полковника графа Н.Н. Раевского добровольца в освободительной войне 1876 г. на средства его семьи. Памятник находится под защитой государства», – гласила надпись. Без знаков препинания, привожу, как есть.
Липовая аллея, ведущая к церкви, изрядно поредела уже, осень ведь. Ветви устремлялись к небу, чертя воздух черными штрихами. Листья зашуршали под ногами, когда мы пошли по аллее к церкви. Калитка открыта, никого вокруг. Тишина невероятная, почти абсолютная; порывы ветерка иногда перемешивают листья, но этот шорох едва слышен. Церковь на вершине холма, справа красиво ложится к ногам округа, видна¸ как на ладони. Холмы еще зелены, да и вокруг церкви трава, овцы пасутся совсем рядом, временами доносит ветер до уха едва слышный звон колокольчика.
Церковь на фоне голубого неба и зелени округи смотрится красно-розовым, почти веселым пятном. Однокупольная.
Мы подошли к маленькому каменному кресту-памятнику у церкви. Прочли надпись на сербском. О том, что русский полковник Николай Раевский был убит турками на этом месте 20 августа 1876 года.
Я взялся за ручку двери, будучи убежден, что она закрыта. Мемориальная церковь в обычном сербском селе, будний день, еще до полудня как минимум час…
Тяжелая дверь распахнулась на удивление легко. И мы вошли. Никого здесь не было, пусто. Только много фресок на стенах, картин и подсвечников. Наверно, это было неправильно, недопустимо. Но я присел на ступеньки, ведущие к алтарю, не найдя скамьи. Маша бродила от стены к стене, проникаясь. Пару раз щелкнула аппаратом, я пригрозил ей пальцем…
Огляделся по сторонам. Несмотря на малые размеры, все кажется величественным. Золото и пурпур, и царственный, распадающийся на радугу свет из оконец под крышей – на мраморе, на красной дорожке.
Конечно, это истинно русская церковь. Не поймите меня превратно. Я проехал Болгарию и Сербию вдоль и поперек. Я видел много храмов и церквей, касался многих стен, зажигал свечи у многих икон. И Россию я, бывший чиновник, объездил всю. Не было места, где бы я не зашел в Храм, чтобы подумать. Чтобы послушать особую тишину, тишину, где царит Неведомое.
В Сербии и Болгарии удивляли меня голые белые стены, в милой, бедной, многострадальной Сербии еще и изувеченные, покрытые ударами сабель или горевшие. Русская церковь, построенная на деньги семьи Раевских, тоже знавала трудные времена. Но как только, так сразу: поднималась и украшалась. Возвращала былое великолепие, позолоту, блеск. И сейчас она отмыта, очищена, блестит, поражает.
Но не только в этом разница, страна наша богаче, верно, значит, ей и строить, и белить, и золотить. Но в том внутреннем смысле, который придает моя родина строительству и украшению церквей. Сюда не только лучшее несут. Здесь люди отражаются от стен. Каждая несет свой смысл. Тот, кто знает, как знает водитель дорожные знаки, тот прочтет, чтоб не заблудиться. А не прочтет, так сердцем угадает.
Эскизы к фрескам на стенах рисовал сам Васнецов. Я видел здесь «Крещение Руси», от золотой вышивки одежд Владимира отражался солнечный свет, струящийся с небес. Поверьте, Владимир светился…
Александр Невский смотрел на меня со стены, очень внимательно, изучающе.
Некий сербский святой, держа в руках собственную голову, пронзал мне сердце взглядом своим вдвойне. Лазарь сербский ? Который пленен, изрублен, обезглавлен, последний независимый правитель Сербии. Или Иоанн-Владимир , сам привезший свою отрубленную голову в церковь.
Машкины мысли текли в том же направлении, по-видимому. И склонялась она именно к Лазарю. Потому что процитировала песню о погибели царства Сербского:
– Краткое есть царствие земное, небесное ж царство будет вечно …
Да, Видовдан , Видовдан сербский. Как сербы поют, «куда б я не пошел, опять сюда вернусь, никто из души моей не может вырвать Косово»! С некоторых пор, с тех самых, как стали жить в Сербии с Машей, у нас это тоже важная тема. И долгих разговоров, и долгих размышлений. С кем поведешься, как говорится?!
Много веков лежала Сербия под турками. И сербы в день святого Вита до сих пор жгут костры. И не поют, и не празднуют, и не веселятся в этот день. Да что сербы, кукушки в лесах сербских не кукуют в Видовдан! И в глухую ночь накануне Видовдана реки сербские краснеют от крови, потому что много ее пролилось когда-то на поле Косовом. Пятьсот лет османского плена. Пятьсот лет страданий, крови и боли. Говорят, если голову Лазаря вернут турки, и изуродованное, хранимое сербами тело соединится с нею, восстанет и Сербия, и станет едина, сильна, а пока… А пока мы с Маней перебираем в памяти страшные сербские сказки.
Полковник Раевский тоже присутствовал здесь, в церкви, портретом на стене, быть может, не по церковному праву: не был причислен к лику святых, да и впрямь, куда ему: полковник-то в отставке, ополченец по зову сердца. Даже в день гибели своей гусарствовал, ел свой завтрак на травке под пулями. Бравада знакомая.
[i] Лазарь Хребелянович (серб. Лазар Хребељановић; 1329-28 июня 1389) – последний независимый правитель Сербии (1370-1389), святой Сербской православной церкви. В битве на Косовом поле князь Лазарь был пленён, изрублен, а потом обезглавлен. Его мощи были перенесены в монастырь Раваница. Отрубленная голова до сих пор находится в Турции (турки отказываются вернуть её сербам). По одному из преданий, Сербия возвратит себе былую мощь только тогда, когда голова князя Лазаря вновь соединится с его мощами...
Иван Владимир или Йован Владимир (сербско-хорв. Јован Владимир / Jovan Vladimir (ок. 990-22 мая 1016, Преспа) – сербский правитель государства Дукля в период затянувшейся войны между
