Произведение «А Ваня-то идет пешком» автора Фоп

Для меня лично Копаоник стал символом Сербии.
Так получилось, это трудно объяснить. Я ведь не путеводители пишу. В путеводителе написал бы четко: городок с населением численностью такой-то, преимущественно зимний курорт. Высоту над уровнем моря уточнил бы. Рассказал бы о местных достопримечательностях. Все как надо, все путем.
Но мои путевые заметки, эти рассказы о мимолетных впечатлениях, с трудом поддающихся анализу, а тем более словесному выражению…
Запах распаренных на солнце елей – как об этом? Аромат черничного варенья, которое в июле-августе варится повсеместно в Копаонике, разве он подается учету и описанию?!
Попробуйте записать в путеводитель ощущение, которое возникает в утреннем тумане в конце августа… а именно в это время туманы появляются в Копаонике уже значимо часто, и потом на всю осень и до самой зимы ну хоть рваными лоскутами, хоть обрывками, а чаще всё же одним большим покрывалом – ложатся в ущельях. Сижу, ломаю голову, но ничего более подходящего тому, что ползет, стелется, изо всех щелей просачивается, кроме как «щупальца», придумать не могу. Это так затерто. А хочется же рассказать, как из леса ползёт-наползает на тебя чудовище, съедающее метр за метром ели, дома, дорогу… и как это таинственно, и как страшновато впрямь…
Нет, совершенно не представляю, как передать свое ощущение от вкуса молодого сыра, купленного на мызе у Миланки, крепкой женщины неопределённых лет; или от малины, уже перезревшей, падающей с куста, на котором ягоды висят гроздьями, почти виноградными в своей полноте и завершенности. А чернильный цвет созревающей ежевики? И достойна ли путеводителя фраза о том, как горит расцарапанное в её зарослях тело?
Нет, увольте, я не путеводитель создаю. Я о своих впечатлениях. О том, что Копаоник – символ Сербии. Для меня лично.
Я это понял, взобравшись на Треску. Тут гора такая в Копаонике, самая высокая из окрестных. Ничего особенного, почти скала лысая, у подножия стелется травка, а наверху нагромождение камней. Верх неприличия не забраться на неё хотя бы однажды, вся местная туристическая публика непременно одолевает Треску. Прямо паломничество в выходные, стар и млад.
Серб, взобравшись на вершину, непременно махнет рукой в ту сторону, где колыбель сербская. И скажет: «Там – Косово»… И такая щемящая тоска будет в этой короткой фразе, в которой вся предыстория, и сама история, и душевная боль! Это страшней, чем ползущий изо всех щелей туман, это тоска вселенская и такая же вселенская боль…
Если ты не серб, и печаль твоя иная, да и печалиться не хочется в тот миг, когда пыхтя и сквернословя про себя по-русски, ты, наконец, поднимешься с колен, на которых полз последние метры, то глаз твой порадует окрестная зелень, многообразие веселых полянок – прорех на густо поросших ельником склонах. Или игра пары соколов внизу, чуть ли не над облаками, посреди облаков. Ощущение всемогущества на вершине горы, на самом её острие, почти гарантировано. Особенно тогда, когда солнце где-то там внизу касается линии горизонта, а ты этаким Хоттабычем взираешь на него сверху, гордясь собой…
Нет, Копаоник не вся ещё Сербия, но часть её, которая очень… скажем, сербская. Пойдёшь вечером мимо домов, а во дворах накрыты столы. Здесь собираются всё еще расширенным составом, патриархально: дети, молодёжь, люди среднего возраста, пожилые, старики. Вся родня собирается в пятницу, субботу и воскресенье под открытым небом. Нередок и приход соседей, кумовьёв. Нет, сербского языка я не знаю, но, однако, могу разобрать, что говорит красивая смуглянка, поднявшая бокал с вином. Она говорит, ни много, ни мало, вслушайтесь, славяне: «Буди здрава и активна нация»… Вот как-то так говорит. И, кивая, соглашаются с ней старики, пригубив из малого стаканчика с ракиицей, и улыбаются дети, вкушая черничный сок, высовывая наружу совершенно черные языки…
Говорят, сербы любители выпить. Если оно и так, а оно так, конечно, потому что в любом доме предложат тебе на выбор «кафу» или рюмочку ракии, и сами с удовольствием опрокинут такую же рюмочку… Только рюмочку, может, две. Три. Но не больше. Никто не позволит себе напиться, возмутить покой Копаоника, вести себя перед детьми и внуками, любимой женщиной разнузданно и глупо. Мне не удалось увидеть пьяного серба. А я был на этих застольях! Тут ещё принято усадить за стол всех, кто в обозримом пространстве. Особенно русского гостя…
А байка про Ваню, это такая по-сербски русская история!
От моего сербского друга Драгана, дарю вам. Лично я ощутил прилив любви к родине и гордости за неё, спасибо тебе, Сербия…
Драган рассказывал, что был у него друг в молодости. Когда Драган ещё только лейтенантом был, мечтал о звании полковника, тот друг им уже давно был. С русской фамилией, из дворян, из «белых»; теперь-то уж почти серб. Как-то так получилось, история сложная. Много по миру раскидало русских после революции, и становились они почти сербами, почти французами, почти американцами… почти. Всегда оставаясь русскими.
И была у друга поговорка на все случаи жизни, особенно трудные случаи. Не очень понятная для сербов поговорка. «А Ваня-то идет пешком!». «Пешки», так по-сербски звучит. Расспрашивали у него, что это значит, тот только рукой махал в ответ, какая вам разница, мол.
А однажды шёл разговор о войне, второй мировой. О том, что пол-Европы, полземли на Россию пошло войною, да все же на машинах, всё вокруг механизированное, всё на кнопочках, и все, кто с техникой этой пришёл, все же привыкли в тепле, в холе да в неге…
Только развернулись все, и домой пошли, не пошли – побежали. «И знаете, почему?», – спросил Драганов друг, глазами весело сверкая. «Пришла зима. Начались морозы, все вокруг снегом занесло, по самое никуда. Танки и машины остановились, кнопочки залипли. Люди окоченели; кто не совсем еще заледенел, тот пошел, пополз в ту сторону, где тепло. И где можно в холе да в неге пожить. Ну, а Ваня-то идет пешком! Он идёт пешком, несмотря на холод, и как идет! Как шли суворовские солдаты через Альпы»…
Други мои, вы вдумайтесь…
От топота сапогов, обрушивающихся на землю, когда русская пехота в строю, печатая шаг… Ваня наш родимый… от грохота этого пол-Европы когда-то убежало в страхе, а другая половина не успела!
Мне всё равно, кто и что по этому поводу думает; не сомневаюсь, найдутся те, кто меня ненавидит за то, что думаю иначе. Некоторые теперь назовут по моде «ватником», или «колорадом», да мне не привыкать! Привилегия думать, в конце концов, не принадлежит отдельно взятым странам или народам, и от географических координат не зависит.
Где-то там, на Западе, и ещё западнее, от моей страны отталкиваясь, придумали свод правил. Сочли, что вот так оно надо, так ведет себя человек в таком случае, а вот этак в другом…
Потом додумались до того, что вот именно этот свод правил – общечеловеческий. И если кто этому своду правил не соответствует, тот уже не человек вовсе.
А потом придумали отворачиваться от тех, кто не соответствует этим правилам. А потом пошли дальше: стали убивать, бомбить тех, кто так не думает. Вот как сербов, друзей моих сердечных…
А я вот отвечу им, тем, кто грозит мне войной, от экономической до самой реальной, просто весёлой фразой, той, что нашла меня в Сербии: «А Ваня-то идет пешком!». Если не сразу, то когда-нибудь они всё равно поймут её глубинный смысл.
Что же касается Копаоника, то он для меня – символ страны, в которой я нашёл эту байку о Ване. Путеводитель по Сербии с точными данными о Копаонике напишет кто-нибудь другой…