ПОДРАЖАНИЯ

                                                                                          ПОДРАЖАНИЯ
                                                      (Гоголь,  А.Франс,  Пушкин, В. Ирвинг, Л.Толстой, автор)

ЗАПИСКИ ЗДРАВОМЫСЛЯЩЕГО  

Salve (Здравствуй).
Вчера я узнал (возможно, от Киселёва), что меня избрали королём Вануату. (Подобное ко-гда-то стряслось с одним петербургским чиновником. Ему повезло больше: в тот раз это была Испания.)
Тут же я бросился к зеркалу, желая получше рассмотреть, как выглядит король Вануату. Ничего особенного не увидел. На меня растерянно смотрело довольно обыкновенное лицо. Могло бы быть и лучше, но не было.
Иной был бы немало польщён и тем, что есть, но я, поразмыслив какое-то время, решил отказаться от предложенной чести.
Хотите узнать, почему?
У меня испортился характер!
Кто в том виноват?
Не говорите мне, что я один в том повинен. Существуют и другие причины, и особые роковые силы. Сострадательные (не всегда) небеса имеют в запасе много шуток, которые мы не в состоянии оценить − не умеем, не хотим − эти забавы, совсем несмешные, заставляют нас ёжиться, как при порыве холодного ветра.
Будьте безумными, если хотите стать мудрыми, говорит Павел в своём Первом послании к коринфянам. Я поверил ему                           и попробовал побезумствовать, но мудрости моей не прибавилось даже на маковое зёрнышко. Интересно − а коринфяне последовали совету апостола? Ничего интересного: наверное − нет!  
Годы проскакали с резвостью ахалтекинцев.
Я начинаю догадываться: у меня никогда не портился характер.
Просто уже с самого начала он был не сахар. До чего же дурацкая оценка − не сахар! Так или иначе, или, а впрочем, всё не так уж          и плохо. Не могу представить себя сладким, сиропистым, приятнейшим образом любезным. Господи, благодарю тебя за то, что Ты не сделал мне такой подарок. Заметь, раньше я никогда не обращался к Тебе. Опасался зря побеспоко-ить своими нелепыми просьбами. Прими также во внимание мою нерушимую, похвальную сдержанность. Величие её вмиг исчезнет, если я когда-нибудь решусь умолять Тебя укрепить мой слабеющий дух.
Даже если судьба предназначит мне поддерживать страусов, я не стану роптать.
У каждого своя мера, и каждый меряет на свой арксинус.  Вот откуда ошибки!
Истинная мера человека − вкус его.
Не будем суетиться. Что толку безрезультатно спорить о вкусах, если один лишь мой вкус совершенен? Он безупречен, как наивность Джульетты. Не все с этим согласны, и это меня смущает.
Посадите меня на любого осла, и мы обгоним любого коня, несущего на себе всадника, дер-зающего соревноваться со мной по части тончайших движений сознания.
Кажется, я ещё не рассказал о своей неописуемой скромности. Да ладно: в другой раз расскажу. Другого раза не представилось.             Я упустил прекрасный момент.


ОГОРЧЕНИЕ

Вот что огорчает: снова вошло в моду поклонение золотому тельцу. Напрасно рассвирепев-ший Моисей (обычно он хорошо владел собой) во гневе разбил скрижали. А ведь они были совсем неплохи, и текст заповедей на них выглядел вполне разборчивым. Но богоизбранный народ, в принципе ничего не имеющий против вполне очевидных пожеланий престарелого пророка, всё же предпочёл посвятить всю свою энергию и сноровку накоплению совершенно бессловесных, но необыкновенно заманчивых и желанных денежных знаков. Ну а нынешний человек уже целиком опростился и стал подобен флейте, на которой может бойко сыграть каждый прохвост. Все социальные и экономические теории, предложенные им (нынешним), смешны и нелепы, как детская игрушка, которой вчера поигрались, а сегодня забыли в песочнице. Некогда великие народы бессмысленной толпой повалили вслед за новыми проро-ками, которые с трудом сдерживают смех, глядя на свою неуклюжую паству. Скажи уроду, что он прекрасен, и тот позволит тебе до конца жизни стоять перед ним на задних лапах.


СКАЗКА О ЗОЛОТОЙ РЫБКЕ

Завтрак в то утро был невкусным. То ли от того, что старуха в этот раз пребывала не в лучшем расположении духа, то ли по иной столь же уважительной причине.
Закончив нехитрую трапезу, дед не стал засиживаться, а со скрипом выкарабкался из-за стола и поспешил в сарай за сетью.
Главный необходимый инструмент, как обычно, был порван в трёх местах. С таким много не наловишь. А нам много и не надо.
Пошёл старик к морю, поздоровался с ним по привычке, а потом закинул сеть раз, дру-гой. Ничего, кроме осклизлых, ненужных, неприятных водорослей, не уловилось. Зато в третий, последний, заброс попалась золотая рыбка.
[Учёные, с энтузиазмом выступающие по телевизору, − старик очень уважал их, потому что даже ерунду они говорили убедительно и с честным выражением лица, − красиво, используя тьму нужных и ненужных слов, объясняли, что золотых рыбок быть в природе не бывает, потому что, если бы и могло такое случиться, то через короткое время все рыбки, чрезмерно отягощённые благородным металлом, благополучно утонули бы в пучине морской.]
− Гравитация − гравитацией, оно-то конечно, а всё ж, получается, наука не всё знает, − вздохнул рыбак, с интересом рассматривая необычный улов, и решил в дальнейшем поменьше обращать внимание на мировые константы и на бозоны Хиггса тоже.
− Отпусти меня, старче, в море, − молвила рыбка.
То ли попросила, то ли приказала.
Оттого и растерялся дед, что не уразумел свой статус в этой истории. Всякого рода мысли пронеслись в его давно нестриженой голове, и не все они были благородны, потому что отпустить прекрасную рыбку за спасибо не сильно хотелось. А всё по той простой причине, что деду была бы очень даже кстати новая сеть, а бабе − новая кофточка, о чём добрая женщина намекала муженьку по семь раз на дню и даже чаще, и было очевидно, что предел её ангельскому терпению не так уж и далёк.
− Я жду ответных слов, − не самым нежным голосом напомнила о себе драгоценная рыбка. И для большей убедительности топнула ножкой. В переносном смысле, разумеется.
Разум подсказывал деду, что рыбы речью никак не владеют. Но привычные с детства образы сказок уверяли, что, когда сильно прищучит, все организмы, имющие отношение к ихтиологии, начинают вполне внятно разговаривать, поскольку подлинная и неизбежная необходимость в том случае появляется.
− Эх! − сказал удачливый рыбак и почесал затылок.

Всё, рассказанное до этой точки (она чуть выше, сразу после затылка), подлинно и литературно, как могучие камни Стоунхеджа, как изысканные баллады Осcиана. А вот остальное, что случилось после того, покрыто туманом, отчего возникают томительное непонимание, удручающее недоверие и общая бессистемность. Всё было бы кстати, да вот старуха стала выступать                                с неоправданными претензиями, да ещё позволила себе непозволительные выражения в адрес покладистого супруга. Грустная,               в общем, история. Оттого растерянный автор кладёт перо и умолкает.

НЕТ, НЕ ХАДЖИ-МУРАТ

Жил-был мальчик, который очень боялся собак. Достаточно было появиться самому благодушному псу, с любовью взирающему на весь род человеческий, как мальчик сразу устремлялся на противоположную сторону улицы.
Мальчику очень не хотелось, чтобы его пугливость заметили. И обычно это ему удавалось. Он так убедительно объяснял, отчего            в данный момент только противоположная сторона улицы заслуживает устремления к ней, что слова его всегда были очень похожи на правду, хотя всё выглядело немного странно.
Прошли годы, и мальчик вырос. Он уже не боялся собак, потому что начитался хоро-ших книг и сумел убедить себя, что мужчине чувство страха должно быть неведомо. И вот однажды в конце лета ближе к вечеру он встретился с белым медведем в Арктике, на далё-ком острове Врангеля. Розовое солнце стояло совсем низко над горизонтом и не собиралось заходить. Длинные тени невысоких каменных гряд лежали на тундре, придавая ей новые оттенки. Впереди из-за небольшого развала камней выглянул белый медведь. Его голова была хорошо видна, особенно тёмные глаза и чёрный нос.
− Кажется, мои дела плохи, − подумал расстроенный путешественник, − зря я не послушался доброго предупреждения. Потом он стал думать, что хорошо было бы вернуться назад, туда, откуда он пришёл. Но идти далеко, и медведь, если в нём проснётся животный интерес, легко догонит свою беззащитную добычу.
Путь назад не имел смысла, оставалось идти вперёд. И путешественник пошёл вперед, с большим трудом переставляя тяжёлые ноги, не гнущиеся от страха. При этом желудок его медленно и неприятно поднимался вверх, и стало казаться, что он вполне может выскочить на свободу совсем.
Голова медведя шевельнулась и… полетела. То была белая полярная сова. Как много интересного дарит нам богатое воображение!
Мир снова стал прекрасным.  Нежный розовый цвет понемногу сгущался, всё шире захватывая бледнозелёный край неба, по тундре, по каменным россыпям. Без медведя пейзаж был изумительно красив.


ПОДРАЖАНИЕ САМОМУ СЕБЕ

Однажды решился я заняться самосовершенствованием, но вовсе не по очевидности то-го, что бесчисленные недостатки, а тем более величественные пороки, осеняющие их, заставляют меня краснеть каждый раз при встрече с самим собой, а лишь потому, что самым естественным образом пришло подходящее время попробовать свои, ещё не угасшие, силы   в великом деле укрощения растущего вкруг нас невежества, а также в работе по укреплению нравственности, изрядно расшатавшейся в наш смутный век.
Для начала я коротко остриг свои волосы, чтобы не мешали думать, подправил, как мог, общее выражение лица, а потом обратился       к своему гардеробу, справедливо подозревая, что он не столь хорош в данное время, каким был лет тридцать назад. С искренней грустью я заметил, что прожорливая моль не поленилась оставить свои очевидные разрушительные следы на моём лучшем костюме, который я всегда почитал парадным, хотя на разные парады и шествия меня обычно не приглашали.
Подавив рыдание, я отошёл от шкафа. Наверное, его стоило просто запереть, а ключ выбросить в какое-нибудь Средиземное море.
Как доблестный рыцарь, чьи доспехи безнадежно заржавели, перестаёт мечтать о покорении Иерусалима и с тихим вздохом обращается к выращиванию репы и разведению до-машней птицы, так и учёный ум (этим словом я решил польстить самому себе, хотя не уверен, что имею на то достаточно оснований) в надлежащий час отказывается от дальнейших попыток улучшить кинетическое уравнение или получить надёжную вакцину против вируса Эбола.
Да, великого, и даже не очень великого, учёного, из меня не получилось. Бог знает, по какой причине. Я же не знаю. Но остались ещё искусство и литература. Уж здесь-то ничто не помешает мне развернуться и в длину и во всю ширь, явив при том неожиданный талант, поражающий необыкновенностью и, до известной степени, непостижимостью. Взял я тогда в руки подходящий кусок дерева, наточил острó нож и принялся за работу с немалым терпе-нием (неведомо откуда появившемся) и сноровкой (о существовании которой я и не подозревал). Успех моего творения был неожидаемым и весьма громким.
И в литературе попробовал я свою энергию. Несколько читателей (их было совсем немного) великодушно обронили несколько поощряющих