метель

только глаза, с ненавистью глядящие на пленных офицеров из- под жесткого козырька кожаной фуражки, оставались живыми.
- А за что мне вас презирать, господа хорошие? - Едва заметная усмешка скользнула по губам командира : - Вас уже нет, господа. Вы уже - тлен и прах на ногах мировой истории.
- И тем не менее вы не имеете права унижать нас! - страшно растягивая слава, повторил Невсеровский.
Внешне он оставался спокойным, и только по бледности , проступившей сквозь темный загар, можно было судить о страшном напряжении разума и воли, руководившими его поступками в эти, последние для него, минуты.
Время , отпущенное комиссаром на размышление истекло.
- Господа! - Это полковник Невсеровский Обратился к своим товарищам по оружию. Обратился  к тем , с кем ходил в  штыковые атаки. Кому верил. Кого любил, как любят братьев родных.
- Господа! Я русский офицер. Я присягал России и присяги своей не нарушу. Страхом перед смертью не унижу себя. Вы же вольны в своём выборе.
- Прощайте господа!
- Прощайте и простите !С нами Бог!
Ни тени страха на благородном лице. Голос тих и спокоен. Так и подобает принять смерть русскому дворянину.          
Попрощавшись со своими друзьями, Невсеровский направился туда где  почую кровь, собирались добровольцы, изъявившие желание принять участие  в расправе над безоружным врагом.
За ним, так же не торопливо двинулись те, для кого поступок полковника Невсеровского стал  примером мужества и презрение к врагу и смерти.
Мужество всегда вызывает уважение ,даже если это мужество врага.
Над избравшими смерть не смеялись. Не оскорбляли. Их даже не ограбили перед смертью.
Перед ними расступались красногвардейцы, пропуская их к месту казни.
Им дали возможность проститься с друг другом. А после, экономя патроны, перекололи штыками.
Те же, кто не нашел в себе силы  шагнуть в бессмертие, стояли молча на прежнем месте, не решаясь поднять глаза   и взглянуть на окрававленые тела  своих товарищей.
Они понимали что предали их.
Тогда они еще не знали, что чувство вины перед мертвыми своими товарищами будет угнетать их всю отпущенную им судьбою жизнь.
И чем дальше будут уходить они от этого страшного для них дня, тем тяжелее будет эта ноша.
Новые товарищи срезали с их плеч погоны. Сняли с фуражек кокарды. Дружески хлопали по спинам. Говорили, что теперь они вместе пойдут дорогой  революционных свершений! Биться за великих вождей мирового пролетариата. Против мирового капитала!
Слова их были теплыми.
И дружески, но в глазах таилась настороженность. Да они и не скрывали её. Предупредили  что они теперь должны быть вместе. Только вместе! Иначе гибель! Иначе смерть! Революция не терпит предательства и жестоко карает преступников.
    Выпив за победу над золотопогонной  сволочью жгучего спирта, они рассадили новых  товарищей по тачанкам и, не обращая внимания на круживших уже над трупами убитых ими белогвардейцев степных стервятников, понеслись в степь.

                     Наступал конец братоубийственной войне.
Разбитая, расчлененная русская армия,  проигрывая одно сражение за другим, стремительно отступала.
Белая гвардия, единственное спасение России, начала в те дни писать одну из самых трагически, самых кровавых глав истории своего движения.
Изменило ли русским военное счастье? Или сама история ополчилась против них? Но только гениальные, стратегические  планы боевых операций, составленные  опытными генералами - штабистами, могущие служить вершинной боевого искусства,  в вдребезги разлетались под ударами конных полков Буденного. На полях сражений, в адском пламени гражданской войны сгорал цвет русской нации.
Пройдут годы, десятилетия. Сменятся поколения. Боль и скорбь за погибших в войну гражданскую, затмятся и поблекнут  перед жертвами, которые принесла Россия на алтарь  своей свободы в годы Великой Отечественной. И только каменные изваяния вождей той эпохи будут напоминать потомкам о победах, одержанных Красной армией в конце второго десятилетия первой  половине грозного двадцатого века. О тех самых победах, которые новые поколения, пришедшие на смену отжившим, расценят как поражение.          
Кавалерийский отряд, разбивший и уничтоживший полк незабвенного полковника Невсеровского и захвативший  в плен поручика Мещерского вместе с десятком офицеров того же полка, не нашедших в себе сил принять достойную их званию смерть, шёл в голове одной из наступающих колон красных. Все чаще и чаще на их пути  попадались брошенные белыми в спешке  отступления, повозки, а  порой и целые  обозы, наполненные разным армейским скарбом. Измученные длительными переходами и бескормицей, лошади, лишенные тягла орудия.
Но самыми страшными находками тех горячих, прокаленных жарким солнцем дней, были люди.
Раненые, обессиленные, опустошенные. Не верящие уже никому и ни во что. Тех,  кто  до встречи с красными успевал срезать со своих плеч погоны и снять  с шеи  крестик, не трогали. Их отправляли в обоз и там поили спиртом, желая ускорить процесс становления на путь борца за великие идеи мирового пролетариата.
Тех же, кто  попадал в плен, не сняв погон и креста с шеи, как правило, кололи штыками или рубили шашками. Даже безоружные  они оставались врагами, а участь у врага одна. Смерть.
Иногда белые, желая оторваться от наседающих преследователей, оставляли на дорогах заслоны. И тогда рвали воздух трескучие, винтовочные залпы. Ревело грозное : "Даешь!"  Лилась кровь.  
На один такой заслон и наткнулся пленивший Мещерского отряд. С пронзительным  ржанием  валились скошенные плотным пулеметным  огнём кони.
В глубоком, по - летнему высоком небе распускались белые бутоны шрапнельных разрывов.
Льющийся с неба горячий ливень выбивал из сёдел и валил красных бойцов под копыта бешено несущихся коней.
Атака захлебнулась.
Вглубь наступающих колонн полетели тревожные  сигналы:
- Белые! Белые! Белые!
- Убитые ! Убитые! Убитые!
- Искалеченные! Раненые! Молодые!
- Потерянные для жизни на всегда.
А из штабов шли приказы:
- Вперед! Вперед!
- Не жалеть крови! Сбить заслон! Уничтожить! Сломить!
Еще дважды бросались конная лава на дымящиеся пороховым дымом  окопы былых,  угрожая сверкающими над головами бойцов острыми саблями, оглушая грозным: "Даёшь!"
И дважды откатывалась назад посеченная огнем. Поредевшая, окровавленная.
И тогда комиссар отряда товарищ Закльцер отдал приказ: "Всех взятых в плен белогвардейцев ( а набралось их более трехсот человек) поставить впереди готовых броситься  в атаку красных кавалеристов."
- Вы должны  искупить свою вину перед революцией. Заслужить доверие народа и оправдать это доверие ! - решительно рассекая рукой воздух, проревел комиссар, багровея от натуги.
Им выдали винтовки, предварительно вынув затворы.
- Вперед ! иначе ты не товарищ! Иначе ты враг! А участь у врага одна. Смерть!
И нет выбора. И нет спасения. Всех прах. Жизнь. Родина. Честь. Шагнуть бы вперед! Бросится! Вцепится в комиссарову глотку. Зубами порвать её.
Но … Качалась в пыльном, жарком мареве степь. Впереди терялись в пороховой, голубой  дымке, окопы белых.
Еще совсем недавно они были вместе. Поднимали бокалы за спасение  России. За дружбу. За офицерское братство. Может, в  окопах  сидит кто-то из родных, близких друзей. Может …
- Но,  Господи ! Все кончено! Все рухнуло! Нет чести, отечества, России. Все в прошлом. Безвозвратно кануло в бездну времени.
Сейчас они должны  подняться  из окопов. Обязательно должны. Должны  попытаться взять их на штык.
Вечная жажда русских воинов. В каждом! С раннего детства! С молоком матери! Потребность в проявлении личного мужества. Отваги. Честного подвига. Стремление поразить врага своим оружием. И вера. Неистребимая вера в победу.
- Они появились совсем  неожиданно. Словно вынырнули  из - под земли.
Молодые, сильные  опьяненные отвагой и предстоящей схваткой.
На Мещерского бежал высокий ладный офицер.
- " Видать недавно из юнкерского  корпуса," - подумал поручик, цепляясь  глазами за безусое , разгоряченное, удивительно русское лицо.
- О Боже! - Ведь совсем недавно он, будучи юнкером, мечтал так же  бесстрашно  броситься на врага.
- За Россию! За царя! За веру! И еще Бог знает, за что! Только Бог знает. Да полно. Знает ли?
- " ОН же свой! Свой! " - кричал разум. А  руки … Его руки, подчиняясь чужой воле, делали свое дело.
Страшно лязгнули, столкнувшись, штыки. Нацеленное в грудь Мещерскому стальное  остриё  отклонилось в сторону.
Ш
     Штык же Мещерского, направленный более опытной рукой, беззвучно вошел в обтянутую офицерским кителем  грудь. Как раз туда, где под сукном русского мундира билось жаждущее подвига сердце.
     Обессилев вдруг, Мещерский упал рядом со сраженным им офицером и уже не видел , как из-за их спин вывернулась конная лава красных.
Алой кровью окрасились острые жала сабель. В плен не брали. Опьяненные дикой , замешанной  на крове злобой , рубили с плеча. На смерть! Мстя за убитых ранее товарищей.
     Изрубив  заслон, кинулись дальше, преследуя по горячим следам уходящих за перешеек  белых.
Долго, долго еще будут белеть в колкой, опаленной зноем степной  траве  черепа русских воинов, пугая путников мертвым оскалом зубов и черными провалами пустых глазниц, И не кому будет делить их на красных и белых , ибо оплакивать и хоронить их будет только одна мать - Россия.
    Очнулся Мещерский не скоро.
Рядом с ним  стыл в луже черной  крови труп убитого им офицера. Рядом - еще один с разрубленной страшным сабельным ударом головой, утонул лицом в кровавом озерце.
Дальше ещё и ещё, и ещё …
Чем выше поднимался Мещерский, тем больше  трупов  появлялось  перед его глазами.
Только трупы. Много трупов на плоской, как стол, равнине.
И никого живых.
Несколько минут он стоял , покачиваясь  на неокрепших  еще ногах, вглядываясь  безумными глазами в пустоту огромного, ставшего  вдруг  чужим  мира, с усилием вдыхая пахнущий пороховым  дымом и кровью воздух.
Наконец, решившись, сделал первый шаг.
Он не знал, куда шел. Не знал, к кому. Да и был ли на земле тот человек, кому он мог быть нужен?
Он шел потому, что был еще жив и просто хотел уйти из этого помертвевшего вдруг мира.
Тогда он еще не знал, что это и был тот настоящий мир, к которому он принадлежал, в котором должен был остаться и от которого никогда не сможет уйти.
К вечеру  на него, изнывающего от жажды и голода, набрел красногвардейский разъезд.
Свой дальнейший путь по кровавым дорогам войны Мещерский прошел с обозом, где за котелок  каши из красногвардейского котла он грузил и разгружал мешки, ящики, бочки и еще бог весть знает что, без чего не может  обойтись ни одна  армия в мире.
- Рехнулся его благородие, - говорили о нем  обозники, в основном, не молодые, набранные из деревень мужики.
- Ишь,  как старается хлебушек-то  свой зарабатывать…
И посмеивались над ним, не таясь. Но не обижали. Жалели. Кормили и поили, и постепенно привыкли к нему, как привыкают к вызывающей  жалость бездомной дворняге.


Кончилась гражданская война.
Обескровленная, обнищавшая Россия, уже ни кому не нужна, влачила жалкое существование.
Где-то наверху шла борьба за власть. На смену менее жестоким лидерам приходили новые и вновь лилась кровь. Более жестокие  убивали своих