метель

менее жестоких предшественников, а вместе с ними и тех, кто, по их мнению, мог посягнуть на преподнесенное им революцией  право на беспредельную власть над несчастной, забытой Богом страной.
Мещерский жил все эти годы относительно спокойно.
Работая грузчиком на складе, он зарабатывал себе на жизнь кусок хлеба, головку лука, котлету или кусок селедки, и бутылку водки или вонючей сивухи на ночь.
Пил он всегда один, и обитатели ночлежки, где чаще всего проводил ночи Мещерский, не любили его за эту привычку, и часто, сговорившись, отбирали у него всё, что удавалось ему добыть за трудовой день.
И тогда Мещерскому предстояла трудная ночь.
В такие, вынужденно трезвые ночи ,к нему возвращалось его прошлое. Его мир, который , как казалось ему, он навсегда покинул.
Он видел себя в залитых электрическим светом залах за длинным, уходящим в бесконечность, столом, заставленным сверкающими графинами с водками , наливками и коньяками в обществе  блистательных дам и сверкающих эполетами господ. Но стоило только приблизится ему к  столу , как появлялся  перед ним молодой , заколотый им в крымской, горючей степи  офицер и тянул к нему руки,  словно  хотел спросить о чем-то, а он все пытался достать его штыком своей трехлинейки и не мог.
Наступило утро, а с ним и облегчение.
Днем он работал  на своем складе. А вечером, опустошив  бутылку, засыпал умиротворенный и успокоенный.
Больше от жизни он не желал ни чего.
Ему казалось, что так будет всегда. Но …
Однажды , во время  работы  в склад  зашли двое молодых мужчин  в низко надвинутых на глаза шляпах и в светло серых плащах.
- Мещерский? Владимир Алексеевич? - скорее утверждая, чем спрашивая, тихо сказал один, заступая дорогу.
- Да, - ответил поспешно Мещерский осевшим почему-то голосом - Да, я Мещерский.
- Офицер. Дворянин. Активный участник  белого движения. В плен попал  в Крыму, - заученной скороговоркой рассказал второй, оставаясь в тени, за спиной  заступившего дорогу Мещерскому чекиста.
- Думали не найдем, забудем? - по лицу чекиста скользнула легкая, почти дружеская улыбка, и только глаза остро кольнули Мещерского  из-под низко надвинутой шляпы: - Зря старался , ваше благородие. От нас не скроешься!
Он шел через двор , а сбоку  бежал кладовщик и, заискивающе заглядывая  в глаза  идущим  за Мещерским  чекистам , кричал визгливым , прерывающимся  от страха  голосом :
- Не знал я, товарищи, что сволочь он! Не знал! Кабы знал, сам   бы контру  эту! Своими  руками!! На части!
- Разберемся, - коротко обронил один из чекистов, закрывая перед выбеленным  страхом лицом кладовщика, калитку.
- Мы  во всем разберемся.
"Шел третий год. Начиналась объявленная коммунистическим
режимом компания  против бывших.
Уничтожили тех, кто еще нес на себе"  отравляющее  дыхание проклятого прошлого России. Чья память  еще  могла хранить  былое величие  державы.
Мещерскому повезло.
По счастливой  случайности, или была  тому  виной воля Бога, только пронесла его судьба мимо камер пыток, где  сначала  увеличили, ломали, отрывали,  дробили и только после  добивали.
Пронесла  мимо страшных подвалов, где просто убивали.
Не мучая.
Пронесла  мимо стрельбищ, где  обучали молодое пополнение Красной Армии метко стрелять, правильно колоть штыком, правильно рубить саблей, используя  вместо  чучел  соломенных и мишеней тех, кого власть лишила права на жизнь, а заодно  учили  ненавидеть врагов  советской власти. Вливали  ненависть к врагам  народа  в души  новобранцев . Да и  выгода налицо. С чучелами возни много. Штопай, ремонтируй. А тут все готовое. Бери  и  убивай, сколько нужно. Еще  и спасибо  скажут  за  помощь, оказанную органам  в борьбе с непримиримым  врагом.
Но щадила Мещерского судьба. Мяла беззубым старушечьим  ртом. Мяла, жевала, давила и выплюнула, наконец, увы, живым…
Спасла его покладистость.
Мещерский  ни от чего не отказывался. Ни чего не отрицал. Когда требовали, рассказывал все чистосердечно о своем прошлом. О вербовках разведками сопредельных  государств. О совершенных вредительских акциях . О своей причастности к всевозможным  вредительским  группировкам. О саботажах и планах мифических, контрреволюционных  организаций.
Он беспрекословно называл  фамилии сообщников  своих преступлений . фамилии тех , кого требовал назвать следователь. Его часто использовали  в качестве подсадной утки, подсаживая в камеры к полит - заключенным, на языке следователей, "включали в работу"  и он так же  беспрекословно выполнял и эту роль, предавая  и отдавая  в руки  палачей тех, кто имел несчастье довериться ему .
На очных ставках, он хладнокровно выслушивал проклятья. Преданных им людей, словно и не к нему были они обращены, не мало  удивляя  своим равнодушием  даже  видавших  виды следователей НКВД. И ни кто - ни опытные следователи, ни проклинавшие его заключенные - не догадывались  об  истинных причинах его поступков. Они не могли и предположить, что ему одинаково были и те, и эти.   Он смотрел  на них глазами  человека, наблюдающего стаю омерзительных стервятников, с неуёмной  жадностью пожирающих друг друга.
Он не принадлежал  к их миру. Он давно ушел из него.
Почти два года длилось следствие.
И в результате  Мещерский, получив всего десять лет заключения, оказался в Сибири. В Лагерях  для лиц , кого советская власть еще надеялась спасти, перевоспитав трудом.
Лагерь, в котором попал Мещерский, был не простой. Особый.
Начальником лагеря, с самого первого дня его образования, был назначен товарищ Шинкарь. Верный товарищ. Настоящий коммунист. Закаленный в боях  с белой сволочью командир.
Не мало порубал он белых гадов в лихих  кавалерийских  атаках ,за что был награжден Орденом Красного Знамени. Золотыми, массивными, с копыто годовалого жеребенка, карманными часами с толстой цепью и именем  маузером из рук  самого товарища  Троцкого.
Была еще и сабля, тоже овеянная славными легендами. И не менее славная  бурка, в которой  товарищ Шинкарь  Самуил Михайлович прошагал , то бишь, проскакал, по кровавым дорогам гражданской войны от начала  до самого конца.
Каждое утро, не взирая на жару летом и лютый мороз  зимой, товарищ Шинкарь появлялся в лагере во всей своей прославленной амуниции и в сопровождении двух бойцов  с винтовками, взятыми на плечо, и замначлага товарища Загорадзе.
Обходил плотный строй заключенных , переваливаясь на своих, специально кавалерийских, кривых ногах, кривизну  которых  не могли скрыть  необьятно широкие,   с черное море шириной , сшитые по  спец заказу, комсоставские  галифе.
Отдав таким образом дань порядку, товарищ Щинкарь останавливалсяу высокой мачты, где ждали его еще четверо бойцов со свернутым знаменем, и принимал рапорт от дежурного старшего надзирателя.
Затем звучал приказ о поднятии флага.
Пока алое полотнище, украшенное серпом и молотом, медленно ползло в верх, к вершине  мечты, красноармейцы, вместе со своим командиром, дружно пели        "Интернационал". А заключенные, сняв головные уборы, со своих, на голо стриженых голов, стояли, не шевелясь  и одухотворенно  молчали, растроганно глядя  на поднимающееся  все выше  и выше  революционное, обильно политое  кровью рабочих  и крестьян, большевистское  знамя. Петь "Интернационал"  и кричать "Ура!" им не разрешалось,  так как они  еще  не прошли до конца  весь путь очищения  от скверны  прошлого и не могли понять великих устремленных в будущее минут.
Но как не  внушительно, как не грозно звучала  песня! Как бы ни были  торжественны  голоса  бойцов  - комсомольцев, товарищ Щинкарь, все же не испытывал  во время пения полного удовлетворения , свойственного настоящему  партийцу. Всему виной  была давняя мечта, какую лелеял  в своей  душе героический  начлаг.
Не раз, с затаенной  надеждой  обращался  товарищ Щинкарь в органы с просьбой, выдать ему, для  постоянного  пользования  духовой оркестр.
В ожидании  ответа  он уже видел себя марширующим  светлой  дорогой  к победе  мировой  революции в окружении блистающего  медью  духового  оркестра, изрыгающего громовые раскаты  революционных  маршей.
Но мечте, к великому  огорчению, не удалось сбыться. Не смотря на горячие просьбы героического  начлага, вышестоящие  органы  оркестра  не дали,  видимо, он оказался нужнее на более ответственных участках строительства коммунизма. Но к просьбе  товарища Щинкаря  отнеслись с пониманием  и имея  в виду  его преданность делу великой пролетарской  революции, приказали  выдать огромный, в два  обхвата, барабан. Дабы  он будил своим пролетарским гулом привыкший к благостной тишине, таёжный люд и поднимал бы их на кровавый, страшный и правый бой во имя торжества идей мировой революции.
Вынул товарищ  Щинкарь из кобуры свой овеянный легендами, маузер и чуть тронул тонким, хищным стволом его тугую поверхность инструмента. Барабан тихонечко  гуднул в ответ, словно поприветствовал своего нового хозяина, чем привел в неимоверный восторг товарища Щинкаря. И лишь  одно портило настроение начлага. Весь гнутый каркас великолепного инструмента был пестро раскрашен в желто- бело- голубой цвет.
- Не годится так, - в слух подумал товарищ Щинкарь - Не годится, что бы боевой, революционный инструмент имел такую, легкомысленно мещанскую окраску.
Подумал товарищ Щинкарь над этим вопросом . Подумал.
И приказал.
- Обтянуть каркас  барабана красным кумачом.  А по нему написать большими белыми буквами: " Весь мир насилья мы разрушим!"
После  этой операции великий инструмент приобрел  настоящий, боевой вид.
Укрепленный на сооруженном местными умельцами  постаменте барабан, призванный будить своим могучим  гулом рабоче-крестьянские массы и поднимать  их на борьбу за правое дело, занял достойное место в строю борцов - революционеров.  
С  этого дня  жизнь лагеря вошла в новую колею. Теперь каждое утро  заключенные  просыпались от мощного гула,  который  издавал  приведенный  в боевой порядок инструмент. И воодушевившись и плотно сомкнув  ряды, шли в сопровождении охраны совершать трудовые подвиги.
Шли строить коммунизм.
Правда, первые дни барабанного порядка, настроение начлагу портили несметные стаи ворон, ранее мирно расклевывающие трупы умерших или погибших при попытке к бегству заключенных.
Хоронить их было некому да и некогда, и трупы просто сваливали  в овраг на радость воронам и прочему лесному зверью.
Но с прибытием  революционного инструмента мирное  существование  администрации лагеря  и ворон кончилось. Вспугнутые мощным гулом, вороньи  стаи, взметнувшись  в воздух, затмили  небо над  лагерем, заглушая  пламенный революционный призыв, заполошным, не сознательным карканьем, То же самое  повторилось на второй  и на третий  день. Стоило только  раздаться  барабанному бою, как небо над лагерем просто темнело от воронья.
И тогда, после долгих и тяжких раздумий, товарищем  Щинкарем было принято ответственейшее решение. Расплодившемуся белогвардейскому отродью, то бишь, проявляющему вопиющую  несознательность, воронью, дать генеральное сражение.
По всем близлежащим деревням неугомонные комсомольцы провели конфискацию дробовых ружей  и   огне запаса . Операцией    руководил  лично  замначлаг   товарищ Загорадзе.
Сам же товарищ Щинкарь наблюдал