Пятицарствие Авесты

проще объяснить, поскольку любой сикарий мог ждать в отношении себя таких же действий, какие он проявлял к своим врагам. Сикарий согласился с сыном, и в его сердце закралась тревога вместе с догадкой, неприятно подействовавшей на него; но, понимая, что сугубо личное восприятие случившегося, а тем более догадки о причинах, его вызвавших, меньше всего адекватны истине, он не спешил делать выводы, решив, что время в итоге лучший свидетель происходящего.
На следующий день стало известно, что начальник храмовой стражи, Элеазар сын Анании, запретил принимать дары и жертвы от не иудеев; это был вызов римлянам, так как означало прекращение принесения жертв за римлян и императора. Первосвященники и городская знать отреагировали моментально, созвав народ на собрание, с тем чтобы отговорить решительно настроенных от подталкивания к войне. Ни уговоры, ни ссылки на древние обычаи, ни даже пространная речь царя Агриппы, прибывшего на собрание со своей сестрой Вереникой и убеждавшего не начинать войну с империей, не дали никакого результата; а царя закидали камнями, поэтому тот вынужден был убраться в своё царство вместе с сестрой.
Бывший свидетелем собрания и отъезда царя и Вереники Марк решил проверить свою догадку о происшедшем на него нападении с помощью Петра, которого он, проинструктировав, попросил войти в комнату нападавшей на Марка, когда тот будет там, словно бы беспокоясь о её здоровье, и сообщить о бегстве Агриппы и Вереники из города. Ведя себя доброжелательно, что не стоило больших усилий, принимая во внимание то впечатление, которое произвела на него пленница, Марк поинтересовался её самочувствием, но не удостоился ответа ни на этот, ни на последующие вопросы. Она лежала так же, откинувшись на изголовье, закрыв глаза и не говоря ни слова, причём была бледна, но совершенно спокойна, что особенно поразило сикария, потому что благополучный выход из той ситуации, в какой находилась пленница, мог казаться ей проблематичным, но, очевидно, эта проблематичность не сильно беспокоила женщину. Когда вошёл Пётр и тревожным тоном сообщил новость о бегстве царя и Вереники, Марк, наблюдавший за ней, заметил, как дрогнули закрытые веки, как напряглось всё её тело, и понял, что догадка была правильной и что Вереника всё узнала и решила отомстить таким образом.
— Итак, она Вас бросила, — произнёс он с некоторой долей насмешки, смотря в лицо лежащей на постели, дрогнувшее на этот раз более откровенно.
— За что она решила меня убить? — спросил он вновь.
— Вы сами знаете — за что, — прозвучали наконец-то первые слова незнакомки, произнесенные с невыразимо прекрасным тембром, заставившим ёкнуть сердце Марка.
— Что с Роксаной? — спросил он, уже понимая, что ей известно всё или, по крайней мере, многое.
— Она поплатилась за своё предательство и вашу измену, — ответила пленница и впервые открыла глаза при Марке.
«Боже, как она прекрасна!» — подумал тот, окончательно сражённый её красотой.
— Почему Вы осуждаете меня, ведь Вы ничего не знаете. А может быть, всё-таки знаете, что Вереника сожительствует со своим братом Агриппой? — спросил Марк. — Знаете или нет?
— Она — царица, — отвечала пленница.
— Для меня она — человек, и я полюбил её как женщину, а не как царицу, и разлюбил так же.
— И всё же она — царица.
— Так что же с Роксаной?
— О ней можно забыть.
— Как я понимаю, Вы — близкий человек царице. Сколько лет Вы с ней?
— Со второго её замужества.
— Вы, очевидно, новичок в делах такого рода, как убийство человека? — спросил Марк, уверенный в утвердительном ответе.
Она улыбнулась насмешливо:
— Думайте, как Вам будет угодно.
— И что же теперь Вы намерены делать?
— Я пока не знаю, что Вы намерены делать со мной.
— Резонно, — отвечал он, обескураженный, и добавил: — Я подумаю о Вашей судьбе, а пока — выздоравливайте. В этом доме Вы можете требовать всё, кроме свободы… Пока…
Думая о том, в какой ситуации оказался, Марк понимал, что отпускать пленницу на свободу сейчас было бы опасно для Роксаны, если она ещё жива, и для него, поскольку Вереника, узнав результат первого покушения, скорее всего, предпримет новое, более серьёзное; да, признаться, он не хотел так быстро расстаться с женщиной, которая ему очень понравилась.
Непонятным было для него, как могла Вереника узнать о его связи с Роксаной, так как в течение двух месяцев с тех пор, как сикарий встретился с царицей, не произошло — это можно было утверждать уверенно — ничего такого, что бы вызвало подозрение женщины, которую он любил до последнего времени, пока не стало известно о её связи со своим собственным братом. Ему нужно было вспомнить всё с самого начала их знакомства, происшедшего совершенно случайно, по крайней мере для Марка. Тогда он находился по каким-то делам в Верхнем городе, где его и увидела Вереника, прогуливавшаяся в одежде простой горожанки в сопровождении жены одного из начальников охраны и своей подруги, а также рабыни Роксаны. Царица была в разводе со своим вторым мужем, киликийским царём, и, понуждаемая то ли обретённой свободой, то ли развращённостью своей натуры, устремилась навстречу приключениям, жертвой чего оказался Марк. Видный, красивый, хотя уже и не молодой грек понравился чувственной женщине, приказавшей своей рабыне проследить за мужчиной до самого дома, а через пару дней Вереника вместе с ней была у его ворот под предлогом деловых отношений, от коих хозяин дома не мог отказаться. Он провёл их в дом в расчёте на переговоры, касающиеся его торговых дел, которые не мог игнорировать, несмотря на то что этим занимались его люди с предоставленной им всей свободой действий, чем они и пользовались охотно, не давая оснований сомневаться в своей порядочности. Войдя в дом, гостья удобно расположилась, скинув лёгкую накидку с головы, и Марк обомлел: перед ним сидела прекраснейшая из женщин, что он когда-либо видел, но необычайная красота её была дополнена достоинством, даже высокомерием, чего, правда, хозяин не заметил в её разговоре по отношению к себе.
Пётр принёс вино и фрукты, а гостья сделала знак рабыне, и та тотчас же ушла из комнаты вместе с Петром. Она назвалась Саломией, её интересовали благовония, к чему Марк имел непосредственное отношение, поскольку в Скифополе и в Пелле у него было несколько участков земли, где выращивалось сырьё для их изготовления, в основном мирры и розового масла; и в этом, было видно, она хорошо разбиралась, ведя разговор уверенно, непринуждённо и даже весело. Хозяин дома, очарованный её красотой и обаянием, был в восхищении от собеседницы, когда, несколько разгорячённый выпитым вином, он вдруг увидел, как та разделась и начала танцевать тот откровенный танец, что танцуют женщины знатного общества Сирии и подобный которому видел не однажды, находясь по торговым делам в Тире, на пирах у местных сановников. Её роскошное, ухоженное тело благоухало теми же запахами, о которых они с ней говорили, когда Марк с помутившимся рассудком взял её, приблизившуюся к нему, на руки и унёс в соседнюю комнату.
Несколько дней подряд она приходила вместе с рабыней, а вечером, почти в сумерках, уходила обратно, провожаемая двумя вооружёнными рабами, выпрошенными Марком у Александра, купленными им у своего надёжного товарища.
Рабов она отсылала в Верхнем городе, неподалёку от замка Агриппы. Марк уже был полон подозрениями, когда однажды, устав от любви, они лежали, тихо ласкаясь и так же тихо переговариваясь, переплетаясь ногами и руками, и она вложила раздвинутые пальцы своей руки между пальцами руки Марка и вдруг, вздрогнув, замерла, разглядывая перстень на его руке.
— Что такое?! — недоумённо спросил Марк.
— Откуда у тебя этот перстень?! — взволнованно прозвучало в ответ.
— Мне подарил его в день свадьбы мой дед. А что?
— Твой дед?! — она была словно в раздумье. — Этот перстень принадлежал моей прабабке.
Марк понял, что его подозрения не были напрасны.
— Царица?! — произнёс он полувопросительно или словно обращаясь к ней.
— Кто — царица? Какая царица? — притворилась она непонимающей.
— Я подозревал, что ты Вереника, не надо отпираться. А кольцо, точно, подарила моему деду твоя прабабка,  Мариамма.
— Но как это могло быть: твой дед и моя прабабка?! Какие причины, что могло свести их вместе?
— Как ты узнала, что этот перстень — Мариаммы?
— Вот видишь этот вензель?
Марк давно знал эту гравировку на перстне, принимая её за часть общего оформления.
— Это её личный знак, и на некоторых моих украшениях он тоже есть, но я хочу знать, как попал перстень к твоему деду, — в её голосе прозвучали повелительные нотки, и она даже несколько отстранилась от него.
— Милая моя, я — не твой поданный, а уж с женщиной, которую люблю, я не намерен говорить в таком тоне.
— Я знаю, что ты — зилот, что ты — сикарий; всё это я выяснила уже давно, поэтому мне интересно, кем был твой дед и что его связывало с моей прабабкой. Ты ведь знаешь, что прадед казнил её по подозрению в измене?
— Так же, как твоего деда, его брата и их сводного брата Антипатра, на что даже Август сказал: «Лучше быть свиньёй Ирода, чем его сыном».
— Милый, прошу не забывать, что я всё-таки царица.
— Если бы я знал это изначально, как ты думаешь, были бы мы вместе?
— Ну, хорошо, хорошо! Расскажи же мне всё-таки, что ты знаешь?
Марк молчал, раздумывая, а думать было о чём. Она всё знала о нём — это ясно, — учитывая интерес к нему и её возможности, но не проявила враждебных к нему действий — исходя из каких соображений? Страсть — это понятно, но до каких пределов? Когда ей всё это надоест, она просто выбросит его из своей жизни в угоду политическим ли, меркантильным ли интересам; он уже сейчас понимал всё это, подготовленный бессонными ночами раздумий, подозрений и сомнений. Ему просто не оставалось ничего другого, как положиться на волю случая, в надежде на то, что её возможности ограниченны, а её интерес к зилотам ограничен интересом к нему, да и история его семьи вряд ли послужит основанием для преследования его и его детей, а также друзей. Марк укорял себя в таких мыслях, искренне уверенный в своих и её чувствах, а уверенность была полная; он знал, он чувствовал, что она любила его, любила…
Он знал.
— После того как твой прадед Ирод Первый, идумеянин по происхождению, а не твой прапрапрадед Гиркан или брат твоей прабабки, Аристовул, законные наследники престола, последние из Маккавеев, стараниями Антония и Августа был назначен царём Иудеи, прапрабабка твоя Александра, вынужденная, скрепя сердце, выдать за него замуж Мариамму, всё-таки не теряла надежды когда-нибудь возвести на престол своего сына Аристовула. Поэтому ещё при его жизни имела связи с патриотами, воевавшими ранее в войсках её дяди и свёкра, Аристовула, и в войсках её мужа, Александра, твоего прапрадеда.
— Но как же это было возможно при подозрительности Ирода?
— Всё же это было. Однажды на такой встрече присутствовала Мариамма, и там же был мой дед Александр. Как уж там всё произошло и сколько продолжалась их связь — я не знаю, но только однажды, как рассказывал мне отец, он случайно оказался свидетелем их встречи и невольно слышал сцену неистовой ревности Мариаммы, плач и жалобы на свою судьбу, проклятия в адрес мужа,