Поле

Поле

Всё, что произошло с полем, пером не описать. Разве, что в сказке сказать?..
Жило-было поле – широкое и светлое. Есть поле Куликово, поле Бородинское… А это  Мать-история  не назвала пока. Люди трудились, поле кормило. В страшное лихолетье войны приходилось не только коров дойных в плуг запрягать, но и бабы деревенские впрягались в него. Сколько пота и тоски впитала в себя земля-кормилица, сколько надежды людской и радости!
И вдруг…
Держава рухнула.  И всё, что раньше было нельзя, стало «можно», а что можно – вдруг сделалось невозможным. То есть, ни горючку купить, ни запчасти к тракторам. Колхоз развалился, а люди поразъехались. Кто в охрану подался, кто в торговлю… Каждый человек лично захотел узнать «Кому на Руси жить хорошо?»
А поле было засеяно пшеницей.
Заволновались колосья, зашелестели.
- Как будем жить?
Тут-то и заговорили диссиденты.
- О чём шумите, братья колосья? – вернулся из-за межи осот колючий. Сколько раз его выдергивали с корнем, а он возвращался и возрождался вновь. – Ветер великих перемен над нами. Вы хотели жить сообща и одинаково. Утопия! – наставлял он. – Посмотрите: Бог лес не уровнял. Одно дерево в поднебесье вымахало, другое – от земли не может подняться… Все одинаковые вы, одинаковыми рядками растёте, одинаково питаетесь, одинаково шумите. Скука!
- И верно! – закивали ему растения, что поближе к навозным разбросам ютились.
- Не одинаковые, - возражали другие. – У меня, например, девятнадцать зёрен зарождается, а у соседа – двадцать шесть…
Начался раскол в посеве.
Выросший чернобыльник организовал свою партию «Наш дом Поле». Появились либералы, демократы… Образовалась даже партия «Любители пива», хотя поле было не ячмённое, а пшеничное.
И началось!
Всё из-за  межей потянулось сюда, поползло и посыпалось. Запросто пожаловало растение иван-да-марья. Оно в любых условиях приживётся. Если выгодно быть Иваном, оно – Иван, удобно Марьей, оно – Марья. Мать-и-мачеха пожаловала. То же характерец! Пырей семена забросил. А тут и повилика приползла. Очень деликатное и обаятельное растение.
- Вы только позвольте опереться на ваши пшеничные стебли, а уж я вас расой со своих листьев поить буду…
- Да ради Бога цепляйся!
Всюду на поле появились колокольчики. И зазвенели «светики степные». на всех волнах… Им не важно о чём звенеть. Лишь бы перегноем сыто кормили. Они-то и поведали пшеничному полю, что в природе есть рыльца и пестики, а, значит, и секс должен быть. Вот уважили! Тысячи лет жила пшеничка, тоннами зёрна рождала, а про такое и знать ничего не знала.
Вместе с этим заморским словечком другие непонятные слова послышались: рэкетир, киллер, импичмент, дефолт, консенсусы и нонсенсы… Всё слабее становилось шуршание колосьев на ветру. Поле шумело непонятными звуками.
Всех увереннее и наглее плодился вёх-дурман. И днём, и ночью он неустанно распространял свои чары.
- Пейте, нюхайте, колитесь, колосочки несмышленые, и вам откроется Истина…
Местами бледные поганки взошли.
- Вы-то, зачем тут? Какая от вас польза, однополые, - возмущалась пшеница, - только перегной последний доедаете…
- А какое вам дело до нашей  ориентации?
- Свобода! - неустанно звенели колокольчики.
Всё труднее становилось пшенице. Некоторые стебли от росы до росы еле концы сводили. Нелегко жилось и тем, кто посытнее устроился: повитель задавила. И уж совсем плохо стало преуспевающим. На поле объявилась медведка-киллер. Что ни час, то новые жертвы. За корешки свои сладкие падали стебелёчки.
- Что делать будем? Без урожая остаёмся, - беспокоилась оппозиция. - Хоть бы на семена зёрна выстоять
Да кто её слушал?!
Колокольчики звенели, что жизнь налаживается. Главное – спокойствие и терпение.
А красавец иван-чай задумал новую реформу – жилищную. За место под солнцем, за тепло и уют сполна платить надо.
- Инвестиции! - потребовали другие реформаторы.
– Даешь инвестиции! – громом пронеслось над полем и раскатами ушло за тридевять земель.
А коли, был гром, то, Бог даст, и дождичек прольётся.
Первым из-за межи пожаловал суслик. Встал столбиком перед полем, осмотрелся – ни людей, ни птиц не видно. И юркнул в пшеничку.
- Ты куда? – забеспокоились за свои зёрна колосья.
- Чего испугались? – засвистел суслик. – Я же не с пустыми лапами. Удобрения принёс.
Он помочился под корешки, набил зерном мешки-защёчины – и восвояси.
- Ты еще приходи, - обрадовалась пшеница. – Как ни как - инвестиция…
- Не извольте беспокоиться, приду. Мне на зиму больше пуда зерна запасти надо.
И вскоре суслик вернулся с роднёй и сотоварищами. Они организовали фирму.
Не долго заставили себя ждать и «кроты состоятельные». Их недра заинтересовали. Нор накопали в погоне за корнями драгоценными и червями!
А тут и мыши появились…
Словом всё, что бегает, ползает и летает, ринулось на поле.
А между тем наступила осень.
«Давно бы пора зёрнышкам в мягкую пашню, – мечтали перестоявшие редкие колосья. – Да, видно, придется зимовать, кто как умеет».
Желанного  рокота моторов так и не услышал никто.
Зато в студёную зиму всё явственнее слышался голос одобрения и поддержки.
- Ваш выбор правильный. Весной прорастете, зёрна, кто, где пожелает. Никакой вам прописки и никакого однообразия.
Непонятно было, кто вещал эти медовые слова. Уж не вёх ли? Этот всякого одурманит.
Ан, нет.
По весне, когда на поле взошло всё, что могло взойти, редкие листочки озимой пшеницы увидели чудо-юдо растение – шумливое и мерзкое. Это от него проливался мёд обольщения.
- Ты кто? – заволновались  листочки.
- Я – амброзия.
О, Боже, этого ещё не хватало на поле!
Листья лопушистые, как у подсолнуха, стебель – хоть копья делай, а корни крепкие, прожорливые и бессмертные, как Кощей.
«Это наша погибель», - поняла пшеница.
- Ты же карантинное растение, амброзия, - проказа. Уходи в свою Америку, -  затрепетала взошедшая пшеница. Хотела ощетиниться остью колосьев, да колосьев не было.
- Здесь мой национальный интерес, - спокойно ответила амброзия.
И наглость её отозвалась бурей негодования.
- Долой амброзию, - кричало Иван-да-Марья, поняв, что ни Иваном тут не выжить, ни Марьей.
- Мы сами с листами, - вздыбил лопухи репейник.
- Долой! – протрезвел, наконец, и вёх-дурман.
А колокольчики, наоборот, приумолкли: не знали, чью сторону поддержать Иван-чай взялся пересчитывать стоимость проживания на поле, чтобы сделать амброзию бездомной.
И все с надеждой поглядывали на чернобыльник.
- Амброзия, - наконец, заговорил и он – я откровенно, понимаете  ли, ответственно, и надо сказать, с полной предупредительностью и пониманием, заявляю и не стану, между прочим, повторяться, чтобы не запутаться в словах и. положив руку на сердце, вынув её из тугого своего кармана, заявляю, так сказать, а иначе и не скажешь, поле вроде, как бы, наш Дом…
- А мне чихать, - цинично ответила чернобыльнику амброзия. – Тут мой интерес.
И новые несметные полчища амброзии взошли повсюду.
- Трактор нужен, давайте трактор! – вопрошала оппозиция.
- Ха! – заливалась смехом амброзия. – Вы знаете, сколько стоит ваш трактор? За одни гусеницы его надо отдать двенадцать тонн зерна. У вас есть столько пшеницы?
- Нет.
- У вас ничего нет. А у меня есть всё. И мне чихать…
И амброзия чихнула всей своей зелёной ратью. Туча едкой грязно-жёлтой пыли повисла над полем. В панике побежали инвесторы – суслики, кроты и мыши… А растения опустили листья. Сопротивляться – бессмысленно, а жить – невозможно.
Так и погибла пшеница на другой год, не выстояв колос, не уронив зёрна в родную землю.
Амброзия заполонила всё.
Чужим и жутким голосом шумят её листья. Этот голос похож на кладбищенский, когда ветер гуляет по крестам и надгробьям, по жестяным и восковым листьям венков. Тоскливо и скорбно.
А человек когда ещё вернется! Когда он нагуляется и узнает «Кому на Руси жить хорошо?».
Амброзия растёт и благоухает. Ни другие растения, ни звери не уживаются с ним. Заяц бежит – поле обегает, птица летит – его облетает.
Есть поле Куликово, поле Бородинское… А эту землю Мать-история не назвала пока что…