Семёнович, так его звали, был крупным мужчиной с бычьей шеей и большим животом, жёстким характером и почти хамской бесцеремонностью; но, вместе с тем, это был отличный организатор, человек, знающий дело, и, если было надо, прислушивавшийся к мнению подчинённых. И первым, кто встретил их на территории базы, был именно он.
- Подожди! – сказал он Алексею, намеревающемуся доложить о делах, а затем обратился к Виктору. – Иди сюда, Плотников! Ты где был, подлец?! Мы тебя десять дней ждём!
Алексей приблизился к нему и, наклонившись к уху, тихо сказал:
- У него мать умерла.
- Ты, хоть бы, телеграмму дал, - уже мягче продолжал начальник. – Так, ладно, дело сделано. Сдай насос на склад и устраивайся. Завтра - на работу!
Прошла неделя. Алексей встретился в пятницу вечером с Натальей, а в воскресение днём она ушла к родным, и хотя они не договаривались, что он проводит её на электричку, парень всё-таки поехал на вокзал. Оставив машину, направляясь на перрон, он вышел из-за здания вокзала и понял, что подошла электричка из Вологды, та самая, на какой должна была уехать девушка, а вслед за тем услышал её громкий голос, поразивший его. Она почти кричала, окликая какого-то Артёма, не обращавшего на неё внимания, голос её был грубый, хриплый, как у ругавшихся торговок на базаре, как крик павлина в Сочинском дендрарии. Артём, с его явным безразличием к Наталье, её отвратный крик уничтожили Алексея, безмолвно стоящего на перроне; она же, направляясь к вагону, неожиданно для себя увидела его и остановилась, растерянная; Алексей пристально поглядел на неё, отвернулся и направился к машине. Больше они не встречались.
Прошло ещё два года. Управление вело работы в другой уже местности и базировалось
около крупного города на небольшой станции рядом с ним. Субботним вечером Алексей возвращался домой с его окраины, где был по личным делам и увидел идущую впереди знакомую женщину, работавшую вместе с ним нормировщицей в конторе, а догнав её, взял у неё сумку с продуктами, очевидно, та специально ходила в магазин отвариться.
- Тяжело ты нагрузилась, Валюша.
- Знаешь, не хочется лишний раз в город ходить, всё-таки не близко. А вот как сейчас, вечером, то и опасно.
- Опасно?
- Ну да! Особенно в этом месте.
Они подходили к подземному переходу, устроенному под железной дорогой.
- Ты же, наверное, слышал, что здесь местная молодёжь пошаливает?
- Да, конечно, здесь были драки, но это же с парнями молодыми, не с женщинами. Тебе-то что бояться?
- Как – что? Вы…ут!
Алексей в растерянности подумал, что ослышался, но Валентина продолжала:
- Да так, что не встанешь.
Алексей выдохнул, успокаиваясь.
- Ну, Валентина, ты меня убила! Разве можно так с посторонним человеком?!
- Какой ты посторонний? Ты почти родной! Тебе я б сама дала, - говорила она.
- Как бы я потом твоему мужу в глаза смотрел?! – улыбнулся Алексей.
- Что – муж?! Вон, недавно, в «красном уголке» Агнюшу попросили указать, кому она давала, так все женатые мужики разом в дверь ломанулись.
- Что, правда?
- Ещё бы!.. Я, вот, не знаю, был ли мой там, среди них. Узнаю, что был – убью!
- Так ведь неизвестно, что от неё ожидать, от сумасшедшей.
- Не скажи… Она врать не умеет.
Агнюша, молодая женщина, слабоумная с детства, жила с родителями в небольшом пристанционном посёлке, и, по слухам, была уже давно стерилизована, потому что не имела ограничений в сексуальных связях; с появлением же в этих местах строителей, обитала в их городке, имея теперь постоянного партнёра, Панфурика, тогда как, очевидно, не обделяла вниманием и других желающих, но к Плотникову была привязана всем сердцем, считая его своим мужем. Говорят, когда её спрашивали, было ли у неё с кем-то, она доставала из кармана пальто какую-то грязную тряпку, показывая её, и говорила торопливо: «Было! Было!»
Рассуждая об Агнюше, они с Валентиной дошли до городка, где Алексея встретили новостью: какая-то девушка ждала его в вагончике, где жил Панфурик. Удивившись этому, он прошёл к тому вагончику, открыл дверь и замер на пороге: в тамбуре, делящем вагончик на две половинки, на ведре сидела женщина в ночной рубашке, ничуть не смутившаяся при его появлении, и тогда он понял, что это и есть та самая Агнюша, подруга Панфурика. Ему стало неприятно от такой встречи, он поспешил открыть дверь в правую половинку вагончика, где у входа на стуле сидела Зоя, его девушка, с кем встречался несколько раз в выходные дни. Она о чём-то доброжелательно разговаривала с мужчинами, сидящими за столом. Поздоровавшись, Алексей сказал:
- Извините, ребята! Мы пойдём. Спасибо, что приютили Зою!
Когда они выходили, Агнюши в тамбуре уже не было, а Алексей заметил, что Панфурика в правой половинке вагончика тоже не было.
- Как ты там оказалась, в этом вагончике? – спросил он девушку.
- Мне сказали, тебя нет в городке, предложили подождать.
Прошло несколько дней, Алексей расстался с Зоей, ему не нравился её запах; придя однажды в комнату общежития, где она жила, он изумился, насколько этот запах был для него отвратен и тяжёл. Такого рода разрывы с подругами его уже мало трогали, не оставляя следа ни в душе, ни в памяти.
В это время Панфурику предстояло выехать работать на отдалённый участок трассы, Агнюша пришла провожать его с узелком своей стряпни и до отправления вахтовки, на какой он уехал, причитала и выла в голос, словно чувствовала неминуемую беду; через месяц он умер.
Впрочем, как говорят, беда не приходит одна. На другой день после похорон Виктора Агнюшу нашли замёрзшей на его могиле. Она лежала на боку, положив голову на холмик, а другой рукой словно обнимала его. Говорили, что похоронили её рядом с ним, в соседней заранее выкопанной могиле, что на похоронах было мало народу, лишь родные и знакомые по посёлку, да некоторые сердобольные женщины из городка строителей.
Обе эти смерти тяжело подействовали на Алексея. Всё нарастающее чувство одиночества, как никогда явно, проявилось теперь, заставив задуматься, с чем же он остался к тридцати годам приближающегося возраста. У него были родные, но родные – и есть родные, со своей жизнью, со своими горестями, радостями; и хотя мысль о том, что где-то у него есть брат, сестра, согревала несколько ощущением, что он не совсем один на этом свете, это не умаляло того одиночества, что чувствует человек, когда ему не для кого распахнуть свою душу, когда никто, идя ему навстречу, не распахнёт свою, когда никто не ответит на его нежность и ласку взаимным чувством, когда никто другой первым не сделает это по отношению к нему, когда и сделать-то это просто некому. Все последние годы он вёл себя со своими подругами как тот алкоголик, которому достался очередной чикмарик: он осушил его, выбросил без сожаления и, одолеваемый похмельем, тут же начал искать другой.
Через несколько дней после похорон из главной конторы управления вернулась нормировщица Валентина, ездившая туда с отчётом. При встрече, отозвав его в сторонку, она сказала:
- Слушай, друг милый, тебе письмо, я думаю, любовное! – и передала ему конверт, заметно толще обычного.
- Откуда оно у тебя?
- Письмо принесли до моего приезда. Принесла какая-то молодая женщина, просила обязательно передать тебе, сказала, что ты всё знаешь.
Поблагодарив Валентину, торопливо уединился: внезапная тревога овладела им. Разглядывая адрес получателя, Алексей не мог вспомнить, кто та Ольга, кому было адресовано письмо, однако, глянув на адрес отправителя, где значилась Рязанская область, понял, что оно от Виктории, а Ольга была её подругой тогда, шесть лет назад, но, как видно, и позднее они не теряли связь. С Ольгой он встречался несколько раз за последние годы, не особо радуясь этим встречам; она интересовалась его жизнью, делами, а он, отвечавший ей неохотно, не спрашивал про Вику, боясь потревожить ту рану, которая всё не заживала, к его удивлению, хотя, сами встречи с Ольгой уже бередили её.
Он вскрыл конверт. Внутри были ещё два. На одном - тот же адрес, что и на основном, но с другим почерком, а на втором – две латинские буквы – P.S.
Письмо начиналось словами:
«Если ты читаешь это письмо, значит, для меня всё кончилось, но я не жалею об этом. Жизнь не обделила меня, подарив двух самых родных существ: тебя и нашу дочь, Вику. Я полюбила тебя с первого взгляда и с того самого момента знала, чего хочу, и это случилось, к моему счастью, я родила. Почему я назвала её Викторией? Потому что хотела, чтоб ты знал – я всегда рядом. Тебе будет хорошо с ней, и ей - с тобой – я знаю, боюсь только, что будут сложности с Людмилой, моей сестрой, но, уверена, вы поладите. Прощай, родной мой, я знаю – ты меня помнишь! Будьте счастливы! Люблю тебя и нашу дочь!»
Алексею вдруг стало холодно, словно он окунулся в ледяную воду полыньи, как тогда, в детстве, во время ледохода. Он снова и снова перечитывал письмо, стараясь уразуметь, что же произошло; но, в конце концов, начал понимать непоправимость случившегося, уже до боли в сердце сожалея о том нелепом случае возле кинотеатра шесть лет назад и о молчании Ольги, которая всё знала и от которой Виктория всё знала о нём.
Нужно было прочитать второе письмо, обозначенное, как «послесловие». Оно было написано той же рукой, что и адрес на главном конверте:
«Алексей! Мне известно кое-что о ваших отношениях с Викторией. Не мне судить, виноваты ли Вы в том, что произошло между вами, но хочу сказать, что я вырастила маленькую Вику, я её воспитала, поскольку мать не всегда могла ею заниматься из-за болезни, поэтому не отдам её Вам одну, что бы Вам ни писала сестра».
Он не спал всю ночь, на утро, разбитый, осунувшийся, пошёл к начальнику управления с намерением уволиться с работы. Между ними произошёл серьёзный разговор, закончившийся соглашением, что Алексей возьмёт отпуск, и если не передумает увольняться, то за это время ему, как главному инженеру, подыщут замену; после чего он купил билет на прямой поезд до места назначения, дал телеграмму Людмиле на адрес, указанный на конвертах, и через двое суток подъезжал к вокзалу города в Рязанской области, где его должны были ждать.
Он торопился, вышел из вагона на перрон и замер: перед ним стояла его Виктория со своей маленькой копией; копна кучерявых каштановых волос на голове ребёнка выглядела абсолютно неприбранной, как и у её взрослой спутницы. Он подошёл к ним, бросил свою дорожную сумку и опустился на колени перед дочерью. Она доверчиво взглянула на него и проговорила неуверенно:
- Папа?! – потом обняла за шею и неловко поцеловала в щеку. – Мама сказала поцеловать.
Дыхание перехватило у Алексея, импульсивно прижавшего ребёнка к груди, едва сдерживавшего рыдания. Справившись наконец с собой, он встал на одно колено, прижимая дочь к себе, затем поднялся на ноги, неотрывно смотря ей в лицо. Молча наблюдавшая за ними Людмила, подняла с асфальта дорожную сумку Алексея, взяла его за руку, сказала спокойно и просто:
- Пойдём домой!
