Сельмаг

Прогулялась  в супермаркет. Возвратилась   без настроения.
Ну никакого удовольствия покупать в этом  Маркете. Обычный склад  и продавщицы, как сонные мухи шмыгают. Охранники, высовываются  невзначай из-за стеллажей, и приходится сдерживать невольный  порыв-  запустить  в соглядатая, вот хоть этой пачкой  Геркулеса.

На выходе, мазнула  обеспокоенным взглядом по стеклянному отражению  вполне благонадежной дамы, подарила  унылое "спасибо", придержавшему дверь охраннику, и шагнув в хлад, мокроту и неуют  осенней улицы,  невольно   вспомнила, затерявшийся во времени, сельмаг  нашей Деревни…

Входишь бывало: с правой стороны-_хлеб, крупы, халва, консервы... , в середке - платья, халаты, майки, трусы , слева- краска, олифа, мыло,  порошки стиральные, резиновые сапоги, хомуты, и иной скобяной товар.
А запах? Чудо, какая могучая смесь. Явился  с насморком и тягостными  мыслями- ушел с прочищенным носом и мозгами , а также возобновленной жаждой жизни, плюс навелся в новые сапоги, затарился порошками, краской, сумкой хлеба для поросят, а  если успел, и в приятельских отношениях с Тайкой,  то и   пятикилограммовым  брикетом  мойвы- кормить утят.

Тайка, в моем понимании-  образцовый продавец.
Гидроперитовые  завитушки из под кружевного колпачка, личико- кровь с молоком и свой румянец, блестящими пуговицами голубые глаза, губы ярко-красным   бантиком, бюст  пятого размера под крахмальным , кипенно- белым халатом, и  остальное вполне фигуристое и выдающееся для 38, бездетных  лет,  но в меру и для полного обхвата.
И пусть старушечьи лица светлеют, а заезжие  мужики цепенеют  и заикаются, и люто кривят губы молодые бабенки, но  вслух или про себя, а всем ясно: «Тайка- чисто барыня».
И по характеру- сердечная,  сентиментально влюбчивая.  В паузах  ожидания машины с хлебом, любит пересказывать бабкам сериалы, а  в особо щипательных местах , когда и всплакнет.

А  в  торговом   деле  за ней не угнаться.
«Тай, селедка свежая?» - спрашивают.
« Ага, ага, свежая, только сегодня бочку подвезли»,- а сама  счетами- щелк-щелк, в окно луп-луп, и на дверь зырк- командировочные наладчики зашли…

Если покупатель унюхает среди трех селедок- одну, шибко ароматную, запущенную Тайкой из  ржавых  нераспроданных остатков, и укажет брезгливым мизинцем, и поведет презрительным носом, то Тайка не конфузится а шлеп ее обратно-  плавать, и опять счетами щелк-щелк.
И никаких воплей и разборок, все понимают, всем жить надо, а где не углядел и недосчитался сдачу, там вина твоя и надо самому ушами не хлопать,  не отходя от прилавка.

А вот муж Тайкин совсем не выразительный. Дробненький, щуплый, так, для блезира считай.
И непостижимо,  как он умудрялся допрыгивать, но Тайка иногда торговала с красноречивым фингалом, «поскользнувшись на крыльце».
Фингал постепенно созревал, создавая растяжку от обидно  лилового до прощающего  бледно-зеленого, но даже в самые яростно цветущие дни, он ее не безобразил. Все было гармонично.
И народ понимал  бедного недокормленного мужа. А что ему оставалось делать со всей этой красотой,  которая блямкает  нашлифоненными ресницами  на мужской  контингент, и топорщится навстречу  пятым размером?

С другой стороны,   как ей быть, если мешки с сахаром и мукой неподъемные для женских рук? И тут    всякий просто обязан  помочь.
А  что замешкались  в подсобке, так кто засекал? А  бабке Курочкиной  верить, то  «пусть на себя обернется и вспомнит,   как у  нее   дед Семен  весь прошлый год  калитку чинил»…

Так и шло. Вдруг прибежали  с почты- требует   Тайку «межгород» . Всполошилась.  Бросила магазин на доверенных старух  и помчалась.
Звонил бывший, кратковременный любимка, с тем  что кружилась, до его попадания на зону-  за изъятие и сдачу  внутренностей трансформаторной будки. И  крутилась  любовь отчаянно в дальней посадке, на что законная жена любовника явилась с жалобой на разлучницу к его матери.
Неожиданно  мать  заняла такую позицию, что Тая молодец, ее хватает на мужа и любовника, а некоторые " только ходют  и  хлюпают носом  и думают, что их будут  за это дело любить"... , плюс куча претензий по готовке, стирке и штопанию носков потенциального в будущем зека, но это старый список претензий, и матерям даже и не зеков, всегда найдется что сказать.

Вернувшись с переговоров , в промежутках обмахивания бледного лица, выпивания третьего стакана  воды с каплями пустырника, бабкам  было доложено , что  «… любит без памяти…поставил вопрос ребром… уезжать вместе…через неделю заберет с вещами».

Бабки ахнули. Тайка в полуобморочном и готова сразу броситься на зов любви: «Ах, не уговаривайте… Васька?...А кто такой Васька(муж)?»...

Что интересно,   накал страстей был таким, что Васька был поставлен перед фактом. И, вечером,  сидя  рядом с  женой,  укладывающей в чемодан юбки и комплект  свеже купленного  кружевного, не виданного  мужем  белья,  вмиг сломался   и  поверил, что действительно теряет, и ни  кулаки, ни уговоры  не помогут, а только  заплакать  и отпустить...

Деревня притихла в ожидании. Уже  начали перебирать кому из молодых принимать магазин. Кинули по своим- вышло, достойной замены нет. Загоревали.

Но вовремя  вмешалось провидение в лице директора совхоза, по прозвищу Пиночет. Узнав от бригадира, что один из лучших  трактористов  от семейных проблем в пред суициде, враз закипел и приказал вызвать после планерки супругов в кабинет, где  и провел беседу. Причем досталось и жене:" каких …. тебе не хватает ?" и мужу:" …учить как с бабой управляться?"

И все это сопровождалось примерами, и простодушно-доходчивой лексикой, закрепляемой  мощными ударами кулака, и у завхоза в приемной выпадал из– за  уха карандаш, предчувствуя, что  столешницу опять менять, а секретарша пылала маковым цветом на доносящуюся из кабинета камасутру  и не могла скрепить  документы на подпись.

Через два часа примиренные, смущенно румяные  супруги   вышли. Пиночет хлопнул рюмашку коньяку из сейфа, подписал дрожащие бумаги и помчался по фермам.

А деревня вздохнула облегченно.
Потому что любовь- любовью, а  кинули по своим- замены Тайке нет.