Калигула. Глава 13. Смерть Тиберия .

говорили, ты болтун известный, — сердился император.
Фрасилл сделал значительную паузу. Быть бы ему актером, не стань он гадателем. Впрочем, это не просто похожие ремесла, одно часть другого…
— Но ведь наши жизни связаны, государь! Пусть я умру, если не удастся умилостивить владычицу, но ты погибнешь вслед за мною, как пройдет год, день в день!
И Фрасилл устремил свои расширенные зрачки прямо в глаза императору, и плескалось в них нечто этакое…
Может, и промелькнуло недоверие императорское в глазах напротив. Но и мысль о том, что вдруг и правда, тоже была не последней. И возобладала! Тиберий верил в совпадения чисел. Он еще помнил: счастливый для него день смерти Агриппины; день смерти Сеяна, в один день![9]
Потом, Фрассил указал сроком год; скажи он: «день», император посмеялся бы проницательности астролога и рискнул. Но год? Почему Фрасилл назвал год? Живи целый год в ожидании собственной смерти!
Словом, выжил Фрасилл тогда. Выживет и сейчас.
Приближающемуся к походному шатру неспешным шагом императору предстало траурное лицо гадателя, поникшая его фигура.
— Все нужно поменять, государь, на сегодня, и чем быстрее, тем лучше. Спасение наше в том, чтобы успеть. Если не вернемся назад, то я уж и не знаю…
— Я еду в Рим, город ждет меня. Зачем возвращаться?
Уже напуганный слегка, недоумевающий Тиберий воззрился на Фрасилла удивленно. Ликторы[10]за его спиной загалдели.
— Таковы знамения, — ответствовал Фрасилл важно. — Следуй за мной, государь, ты узнаешь то, что знаю я…
Зрелище, представшее взору Тиберия, расстроило императора донельзя. Его любимец, его красавец-змей! Отвратительные, гадкие муравьи, облепившие тело друга!
— Кто? Кто?! — закричал старик, затопал ногами. Забрызгал слюной…
Ликторы попятились к выходу, роняя фасции. Гадатель только головой покачал в ответ. Повременил, подержал паузу. Озабоченно потрогал лоб, разгладил продольную морщину на нем. Потом сказал императору, у которого дергались губы:
— Некто, пред величием которого мы бессильны. Даже ты, государь…
Император притих, поедал Фрасилла глазами, молчал. Молчал и гадатель.
— Удали всех, прошу, государь, и выслушай, — печально промолвил Фрасилл наконец.
Тиберий бросил короткое «вон!», и ликторы, крнечно, подчинились.
И тут Фрасилл объяснил Тиберию все.
Знамение есть знамение. Нужно только растолковать его…Кто, как не Фрасилл, скажет все, как есть? Кто еще в империи?
Муравьи, это образ. Более всего походит на муравьев кто? Не есть ли это собирательный образ черни?! А змей, это, конечно…
Вот тут Тиберий понял, похолодел от ужаса. Стал бледен. Итак, муравьи — это чернь, блестящий, красивый, большой змей — это Тиберий. И в Риме, куда он стремится попасть, ему предсказаны бунт черни и гибель от рук ее…
Дальше-то все понятно, дальше закрутилось все быстро. Бешенству старика сопротивляться не смог никто. Не встал на дороге у страха.
Это было похоже на бегство. Разбуженный преторианцами Калигула никак не мог поспеть мыслями, а уж действиями!.. Только что не гнали тычками из постели, не посмели, а так-то все перепробовали преторианцы. Всовывая ногу в сапог, споткнулся Калигула на пороге кубикулума, да помянул недобро Манию[11]…
— Да… протянул над его ухом знакомый скрипучий голос. — Змея, и та у старика сдохла. И мы за нею вслед, если только не поумнеем.
Невий Серторий Макрон. Ну, и вот что теперь делать? Бежать доносить Тиберию? Ведь сколько намеков не пропускай мимо ушей, все равно не сделать вид, что не слышишь. Ведь ясно, что слышишь, да молчишь. Вот и донесет Макрон: я при нем такое! А он молчит, таится, значит, есть на уме злое…
Выпрямил плечи Калигула. Прошел мимо преторианского начальника, безо всякого слова в ответ. Пусть Макрон как хочет, думает…
Возможно, Фрасилл радовался изобретенной им сказке, что сберегла от гнева императора, от поисков виновных в гибели Аннуло. Радовался избавлению от опасности император. Спешил снова на Капри, в свою тихую гавань. Но не скажешь этого об остальных. А уж Калигула — от ненависти и злости разрывался. С каждым мгновением удалялась от него Друзилла, которую он не видел бесконечно долго. С каждым мгновением терялся вдали Рим. Гай горько упрекал Венилию[12]. Гай сетовал на Консуса[13], оставившего Тиберия своим попечением.
Но все это не спасало положения. И обманутый в надеждах Гай трясся в повозке, обуреваемый мыслями о смерти Тиберия. Смерти, которую можно и приблизить, раз она не спешит. Приблизить с помощью Невия Сертория Макрона, давно терзающего слух Калигулы соблазнительными намеками.
Меж тем, они достигли Астура[14]. На сей раз остановились на вилле Цицерона, недалеко от устья Стуры. Красивые места. Места слияния рек и моря часто бывают красивы. Но надо учесть и то, что сыровато тут, много испарений. Ветер с моря, влага, весенняя смена погоды, дороги, тревога за жизнь. Много ли надо старику на пороге семьдесят восьмого года?
Продуло Тиберия. Начался кашель, пришла лихорадка. Лекарь Харикл шутил поначалу:
— Ну вот, использовали и меня по назначению. Считаюсь личным лекарем императора, а лечу всех, кто его окружает. Здоровье цезаря в его собственных руках.
Это было не совсем правдой, скорей, полуправдой. Так, чтобы беспокоиться о жизни его, император не болел. Но часто посещала его сыпь на коже, да такая, что в люди не выйдешь. Ходил с лицом, обклеенным травяными пластырями, и кто, если не Харикл, их изготовлял? И ворчал на императора, объедавшегося жирным да острым. Начал Тиберий в последнее время задыхаться при ходьбе. Харикл все чаще брал за руку императора, чтобы послушать биение крови. Все чаще обращался он к императору с почтительной просьбой не пить вина. Это к кому? К тому, кого еще новичком называли в лагерях за безмерную страсть к вину не Тиберием, а «Биберием», не Клавдием, а «Калдием», не Нероном, а «Мероном»![15]
Харикл беспокоился, Харикл лечил, Харикл настаивал. Результатом этого стало то, что император как будто оправился несколько. Тут же подхватился старик, помчался в Цирцей. Не сиделось ему на месте, рвался он домой, на Капри. Утверждал, что только дома и выздоровеет, и никакой лекарь ему не нужен на Капри, лишнее это.
В Цирцее приглашены были император с остальными каприотами на игры легионеров, в их летнем лагере.
Летний лагерь представлял собой небольших размеров крепость, окруженную высокой бревенчатой стеной. По откидному мосту, протянутому через ров, прошли император со свитой в пределы лагеря. Внутри все обустроено просто, собственно, ничего иного и не предполагалось. Сторожевые вышки у стен. Загон для лошадей, псарня. Значительное пространство прямоугольной формы, тщательно разровненное землемерами, даже с насыпным грунтом, место солдатских тренировок. Открытая арена, находящаяся в низине. Вокруг арены двухъярусная скамья, высоко над песком. Императорское место, за неимением других отличий, украсили покрывалами, приподняв несколько над общим уровнем. Что ж, это понятно, лагерь легиона в Цирцее не каждый день принимает таких гостей. Здесь все скромно, и нынешнее счастливое исключение не повод для перемен, во всяком случае, перемен серьезных. Напротив арены, на холме, расположена деревянная крепость, усиленно охраняемая ветеранами, место, где обитают легат, трибуны и префект легиона во время пребывания в лагере. Все остальные строения из дерна и земли, с небольшим вкраплением бревен. Понятно, это места проживания легионеров.
Предполагались игры, обычное развлечение легиона, оно же и учение. И каприотам было продемонстрировано все: упражнения с тренировочным оружием, более тяжелым и громоздким, чем боевое, бег, прыжки, плавание. Все под руководством суровых и безжалостных ветеранов. Они не учли отсутствие терпения у императора, они этим пренебрегли. Отослали легионеров на марш с полной выкладкой, а в конце его еще продемонстрировали на Стуре, катящей воды к морю, способность легиона к форсированию водной преграды…
Тиберий, куда более по нынешним временам требовательный к преторианской гвардии, его охранявшей, чем к легионам, Тиберий, еще с молодости утомленный всем этим донельзя и давно прекративший всякого рода походы, откровенно скучал. Не то Калигула: он, наконец, отвлекся от мыслей о Риме и Друзилле. Он смотрел на действо с огромным удовольствием. Ему хотелось пробежаться с легионерами, он примерял себя самого к каждому прыжку и броску.
Наконец прервали учения, перешли к части развлекательной. И тут оказалось, что для каприотов приготовлены сюрпризы.
Один из этих сюрпризов предполагал участие в играх кого-либо из высоких гостей. По собственному желанию.
И вот, выпустили на огороженную арену мощного кабана. Огромный кабан, со страшными клыками. Морда, хвост, нижняя часть ног и копыта-черные. Сам черно-бурого цвета.
— Это одинец[16], — заметил легат Тиберию. Старый секач. Ох, и намучились мы с ним, пока выловили. Два легионера с ранами, он их своими клыками порвал. Харикл уж с ними, счастье, что он сегодня здесь. Ветераны тоже умеют лечить раны, но кто же не знает, что Харикл — лучший, Асклепий к нему благосклонен.
Легат бросил взгляд на Тиберия, несколько заискивающий. В конце концов, Харикл вольноотпущенник, может идти куда угодно, лечить кого угодно. Но он императорский вольноотпущенник, он лекарь самого императора, и Тиберий может быть недоволен.
Тиберий, может, и был недоволен. Только у Харикла свои резоны. Его в клетку не посадишь. Он из рабов, которые и рабами-то были несговорчивыми, а уж либертами и вовсе свободными. Он сам по себе драгоценность, ум и знания делают его бесценным. И Харикл это осознает, этим пользуется.
Заметив, что Тиберий поморщился, заторопился легат говорить дальше. Лучше про кабана, чем про Харикла.
— Его на лугах схватили, на заливных. Рыба нынче икру там мечет, так он лакомился. Три ночи поджидали.
— Старый, верно, — откликнулся вдруг Калигула.
Глаза его горели. Он сидел справа от императора, пожелавшего видеть наследника рядом на играх. Да что там на играх, он в последнее время внука вообще не отпускал почти. Они вдвоем ждали, по-видимому, мгновения, когда Калигула сорвется и выплеснет накопившуюся ненависть. И тогда все кончится, только для них по-разному.
Но не в это мгновение должно было все случиться. Поскольку Калигула, почуявший охоту, был почти счастлив. И прощал миру все на данный миг жизни. И Тиберию тоже.
— С чего ты взял, что так? — спросил его Тиберий. Чувствовалось, что император недоволен.
Но Калигула этого не заметил. Он весь был там, на арене, где секач буравил землю клыками. Глаза животного налились кровью, кабан являл собой воплощение опасности. В жилах Калигулы закипала кровь от азарта. Он переводил глаза с кабана на дротики, лежащие у ног императора. Когда бы ни привычная осторожность, закаленная в каждодневных столкновениях, он схватил бы дротик и метнул его…
Чтобы удержаться, он ответил императору, которому и без того следовало бы уже ответить, а не сжимать кулаки от нетерпения и кусать губы.
— У старых секачей на спине и по бокам что-то вроде брони. Из смеси смолы с шерстью. Калкан вещь необходимая, когда секачи сражаются за самку, предохраняет бока от ударов клыков. А то была бы рваная рана. Лечить-то их некому, среди