Возвращение. Глава 5

окна кухни радостный голос матери.

      — Идём! — в тон ей весело кричит отец.

      Настроение у всех просто замечательное.

      — Я сейчас, — Иринка неожиданно останавливается на полпути к кухне.

      — Ты куда? — отец нахмурился. — Мать же звала есть.

      — Надо мне, я скоро…

      — А-а, — понимающе подмигивает отец, — давай, давай.

      Во время разговора с отцом, Иринку внезапно осенила одна мысль, которую она сейчас же решила претворить в жизнь...

      Незаметно прокравшись в гараж, девочка начинает рыскать по многочисленным полкам с инструментами, выискивая что-то очень важное для себя и наконец, после упорных поисков, находит то, что искала: банку с эмалированной краской, пару кисточек нужного размера и листы трафарета.

      Давным-давно кто-то из родственников торжественно вручил Иринке на день рождения увесистую папку прозрачных трафаретных листов, сопроводив акт вручения нудной тирадой об успехах в учёбе. Впоследствии успехи, конечно,  наблюдались, но утверждать, что этому способствовал подарок, увы, нельзя, так как Иринка с самого первого дня забросила злополучную пачку трафаретов куда подальше и долгое время совсем не помышлялао ней. Но наступил момент, когда она всё-таки вспомнила о кипе листов, на каждом из которых, стройными рядами
располагались дырки-буквы русского алфавита, чья величина зависела от размеров листа: чем он был больше, тем крупнее была и буква.

      Все средства были найдены, оставалось только выбрать подходящий по размеру трафарет — и приступить к осуществлению задуманного плана.

      Осторожно, чтобы не заметили родители, Иринка прошмыгнула мышкой (а, учитывая её комплекцию, лучше сказать, упитанным хомяком) к стоявшему за воротами автомобилю, опустилась на корточки и попыталась открыть банку с краской, однако, неожиданно для себя, столкнулась с трудноразрешимой задачей: вследствие долгого затворничества, крышка изрядно заржавела и намертво прилипла к банке, поэтому пришлось снова возвращаться в гараж —за отвёрткой —  при помощи которой проклятая крышка, с трудом, но всё же поддалась, пав к ногам измученной победительницы.

      Девочка обмакнула кисть в вязкую массу и, приложив трафарет к капоту автомобиля, начала старательно выводить букву за буквой. Так, постепенно на свет явилось Слово. Всего слов было четыре. Каждое из них имело своё значение, но, только объединившись, несли они в себе тот многозначительный смысл, распознав который, читатель, в зависимости от своего политического кредо либо начинал блаженно улыбаться, либо — морщиться, как от зубной боли, либо попросту вытаращивал глаза, не зная, что ему делать: улыбаться или морщиться.

      Все эти частности Иринку, в силу возраста, не интересовали. Сейчас самым главным для неё было то, чтобы буквы выходили ровными и красивыми, однако из-за испорченной краски они получались смазанными, нелепыми уродцами, вызывая у девочки приступы раздражения. И всё же смысл слов, выведенных на капоте, в целом был понятен.

      Закончив, Иринка напоследок пробежала глазами написанное, проверяя, не допустила ли она какой-либо ошибки и, не обнаружив таковой, расплылась в довольной улыбке — сюрприз для отца был готов!

      — Иринка! — донёсся из дома требовательный голос матери. — Иди кушать, стынет же всё…

      — Иду-у! — кричит в ответ Иринка, прошмыгнув на хоздвор и пряча кисточки, трафарет и банку в амбаре, однако, отчего-то засомневавшись, переносит их, в конце концов, в погреб.

      За право обладания амбаром и погребом издавна соперничали две «бандитские группировки»: крысы и хомяки. Первые, предпочитая, по-видимому, белковую пищу, обитали, преимущественно, в амбаре и сараях; хомяки же довольствовались овощным рационом — то ли витаминов им требовалось больше, то ли крысы умело держали оборону — так или иначе, зверьки вольготнее чувствовали себя в прохладном погребе, который служил им кухней, в то время как основным местом обитания оставался сеновал, расположенный неподалёку. Чтобы пресечь комфортабельную жизнь вконец обнаглевших хомяков, в погреб изредка забрасывался кот Васька (именно-что забрасывался, потому что добровольно исполнять свой кошачий долг он категорично отказывался, предпочитая находиться день-деньской в хозяйской кухне и терпеливо дожидаться милостивой подачки со стола). Вероятно, там, где овощам и хомякам было хорошо, коту Ваське — страшно и одиноко. Страдалец издавал такие душераздирающие вопли, что мать Иринки не выдерживала и выпускала его на волю, попутно обзывая «нахлебником» и «сволочью неблагодарной». Другой кот, Мурзик, рвался в бой сам, выказывая тем самым свою кошачью благонадёжность. Мурзик смело нырял в погреб, мог находиться там часами и, если удача была на его стороне, появлялся с мёртвым хомяком в зубах. Кота поощряли лаской и молоком и ставили в пример нерадивому Ваське, который хитро щурил свои зелёные глаза и с надеждой поглядывал на стол — авось чего-нибудь перепадёт…  

      Деление всей территории на строго очерченные границы носило условный характер. Однако в этом, хорошо налаженном, хозяйстве всё-таки можно было выделить одну зримую границу, чётко обозначенную дощатым забором и железными воротами; граница как бы вещала: вот это — дом, сад, огород — моё, родное, а всё, что за воротами — чужое, не имеющее ко мне никакого отношения...

      Окончив свои конспиративные дела, Иринка подошла к колонке, открыла на полную мощь кран и подставила под чахлую струйку воды испачканные руки.

      Любой человек, живущий в степной части Полуострова подтвердит, что самой насущной проблемой при наступлении лета в этих краях является вода, а точнее, её отсутствие. В целях экономии подача воды в определённые часы либо перекрывалась напрочь, либо подавалась такой тонкой струйкой, что нужно было обладать колоссальным запасом терпения, чтобы исхитриться и набрать её в достаточном количестве. Сельчане не хотели полагаться на милость природы, и поэтому придумали следующий обходной путь. В земле выкапывалась яма, глубиной примерно 1,5 метра, естественно, яма копалась не наобум, а в нужном месте — там, где под землёй пролегала труба (одна из тех, что вкупе с другими — образует единую сеть трубопроводной системы), которая, в свою очередь, была накрепко связана своими железными артериями с центральной водонапорной башней. К основной подземной трубе подсоединялась ещё одна труба — вертикальная — с двумя выходными отверстиями-кранами: один кран (запасной) располагался внизу, почти у самого дна ямы, другой (основной) — наверху. Летом, когда напор воды ослабевал, и подача из основного крана становилась проблематичной, тогда-то на помощь и приходил нижний кран. Для спуска в яму пролагались ступеньки, а сама яма изнутри облагораживалась цементным раствором.

      Иринке повезло: было утро, а по утрам напор воды хоть и был слабым, но всё же достаточным для того, чтобы можно было воспользоваться верхним краном, а не спускаться, гремя ведром, вниз.

      Рядом с колонкой стояли различные ёмкости (вёдра, тазы, кастрюли, банки), наполненные доверху водой — этот каждодневный утренний ритуал соблюдался неукоснительно в течение всего летнего сезона (как шутили местные жители: «Потому как без воды — ни туды и ни сюды»).

      С трудом отмыв руки от краски, Иринка поспешила к дому, где в дверях столкнулась с отцом, на лице которого читалось недовольство:

      — Где ты всё шляешься, давай бегом на кухню! А лыбишься чего, как майская роза?

      — Папка, я там тебе сюрприз приготовила, только ты заранее не радуйся, ладно?

      — Ладно,  — отмахнулся отец, закуривая сигарету и направляясь к машине.

      Стояло чудесное солнечное утро: синева неба застыла сапфировой чашей и лишь изредка плавно скользили по кубовой кромке  нежные пёрышки облаков. В саду весело чирикали воробьи, а где-то в отдалении неслась протяжно-заунывная песнь сизокрылой горлинки, и уж совсем некстати раздался вдруг поблизости стрёкот сороки, видно, высмотрела своим острым глазом лёгкую добычу — цыплят — и ждёт не дождётся, когда жёлтые писклявые комочки отстанут от кудахтающей матери и окажутся в небезопасной для себя (и удачной для белобокой воровки) ситуации. Такое утро окрыляло и дарило надежду, от такого утра хотелось смеяться и петь — и глава семейства запел: «Атас! Ах, веселей рабочий класс…».

      Если бы он знал, что его ждёт впереди, то, возможно, он выбрал бы другую песню, потому как иногда в мире случаются забавные совпадения.

      Счастливая Иринка, пританцовывая, вплыла в кухню и уже было раскрыла рот, чтобы поведать матери о сюрпризе, как вдруг, на улице раздался оглушительный рёв отца.

      Мать и дочь, на секунду оцепенев от страха, растерянно уставились друг на друга, не в силах вымолвить ни слова. Первой опомнилась мать: кусая враз побелевшие губы, она опрометью выскочила из дома, воображая всё самое страшное, что могло случиться с супругом. Следом за ней неслась перепуганная Иринка.

      Отец семейства, обхватив голову руками, с ужасом разглядывал капот автомобиля, отказываясь верить собственным глазам.

      На голубой поверхности капота грязно-серыми буквами была выведена надпись: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». В конце предложения вместо восклицательного знака красовалось сердечко, пронзённое стрелой. Ещё одно сердечко, побольше и без стрелы, было нарисовано чуть ниже. Сердечки придавали известному выражению пикантный смысл, превратив пламенный призыв в не менее пламенное предложение.

      Не понимая, отчего отец не разделяет её восторга, Иринка скороговоркой попыталась разъяснить ситуацию:
      — Я эти слова в газете твоей нашла… они большими буквами в самом верху были написаны…

      Увидев, как в глазах отца вспыхнули огоньки гнева, Иринка завершила объяснение громким плачем. Обычно данное средство действовало на отца обезоруживающе, но только не в этот раз!

       — Идиотка несчастная!!! Ты хоть понимаешь, сколько это стоит? — отец в отчаянии стиснул голову руками и застонал, казалось, ещё немного — и он будет биться головой о капот автомобиля. — Полудурка кусок! — бессильно выдохнул он, игнорируя Иринкины слёзы.

      — Ну, чего ты завёлся? — вступилась за дочь мать. — Попробуй керосином оттереть, пока краска ещё не засохла…

      — Я тебе щас попробую! — взъярился супруг, закрывая собой машину. — Давай ещё ты со своим керосином… идите обе отсюда, к такой-то матери!

      Схватив Иринку за локоть, супруга обиженно отвернулась, метнув напоследок «последнее слово»:

      — Совсем рехнулся со своей машиной! Дочь не жалко, а железяку пожалел…

      — Ты покупала, что ли, — огрызнулся муж и не без ехидства добавил, — или, может, мать твоя, а?

      Супруга резко, как по команде остановилась и, уперев руки в бока, решительно повернулась к мужу, намереваясь отстоять задетую фамильную честь:

      — А при чём тут моя мать? Что ты всё цепляешься к матери? Ехать не хотел — так и скажи. Деньги получил — спишь и видишь, чтоб шары свои бесстыжие залить!

      — Ты, Надька, как была дурой, так и осталась — вся в мать! И дочуру полудурком