Я долго смотрел на окно. Ничего особенного в нем не было: молочно-белые рамы и запыленные стекла. Совершенно обычное окно в совершенно обычном здании института, построенном в 70-е годы. Помимо него в этом коридоре еще 12 точно таких же окон (я уже все сосчитал!), но на них мне… фиолетово. И ведь оно даже не тринадцатое, а так – посередине. Ну, правда, ровно-ровно посередине: седьмое справа, седьмое слева. И это всё, чем оно выделяется. Но, несмотря ни на что, вот уже на протяжении двух с половиной недель, оно упорно притягивает мой взгляд.
Дело в том, что я собираюсь поступать именно в этот институт, и поэтому хожу на курсы по подготовке абитуриентов. Так что появляюсь в этом коридоре каждый будний день, а иногда даже по субботам. Занятия проходят в комнате как раз напротив злополучного окна, и каждый раз, выходя из аудитории, я любуюсь его «невиданной» красотой. Самое ужасное для меня – это большая перемена, потому что ее с лихвой хватает на легкий перекус, а потом все поднимаются поближе к кабинету, чтобы не пропустить появление препода. Оставаться в кафе одному мне, ясно, не улыбается, вот и тащусь за друзьями. А там у меня все мысли только о нем – окне.
Оно мне даже снится! Не каждую ночь, но пару раз это точно: ночь, совершенно черное небо и только луна освещает все происходящее. В коридоре пусто, гулко, холодно и повсюду желтые опавшие листья. На первом этаже скрипит входная дверь и капает из сломанного крана (во сне я это знаю наверняка!). Напротив седьмого окна стоит парень в пижаме и тупо смотрит сквозь кристально чистое стекло. Его длинные светлые волосы от лунного света кажутся седыми. Сквозняков нет, а они развиваются, точно в ураган. Этот парень – я. Но на что он смотрит, о чем думает и, вообще, зачем здесь стоит, я не знаю, потому что наблюдаю за ним откуда-то слева. Единственное, что я знаю – его (мои) босые ноги закоченели, и этот холод я ощущаю на протяжении всего сна, т.е. это был сон, где я одновременно выступал и в роли главного действующего (вернее, бездействующего!) лица, и в роли некого наблюдателя за главным действующим лицом и… неким трансформером мыслей, чувств и ощущений этих двух персонажей тягостного сна. Первый был непроницаем для второго, который напуган пониманием того, что он и есть этот первый. Третий трансформирует ужас второго в примитивные тактильные ощущения – второй чувствует как замерзли ноги первого и вдруг понимает, что пол не настолько холоден, чтобы они так окоченели. И это понимание холодит душу – ноги не просто окоченели от холода, они затекли от вековой неподвижности парня. Почему это понимание ввергает меня в такой ужас?… я начинаю считать минуту за минутой… секунду за секундой… а длится мой сон точно до четырех часов двадцати семи минут утра… т. е. двадцать одну тысячу шестьсот секунд или триста шестьдесят минут… Всё это довольно жутко, но мне почему-то так спокойно и легко, что от этого становится еще более жутко. В четыре двадцать семь я резко просыпаюсь. Потом мне больше ничего не снится. А утром я чувствую себя настоящим огурчиком, вот только ноги покалывает, будто затекли. Но только минут десять. Так, что никакого дискомфорта нет. Оба раза сны были совершенно идентичны. И время пробуждения тоже.
Сейчас, в ожидании препода, я опять смотрю на окно. Вот и фигура моего спасителя Федора Игнатьевича! Ура!
По прошествии шести недель я понял несколько закономерных вещей – окно посещает меня один раз в неделю по пятницам. В этот день, как бы я не старался бодрствовать, усыпаю где-то между десятью пятнадцатью иииии…. предполагаю, что ровно в десять двадцать семь я уже сплю в полном смысле этого слова. Хотя и отгоняю от себя эту мысль. Закономерно и то, что с каждым разом я, как нечто призрачное, приближаюсь к своему телу. Ноги все так же мерзнут, волосы развиваются, дверь скрипит, а кран капает.
Сегодня я не один. Со мной лучший друг Димка. Я попросил его точно записать время моего погружения в сон и постараться разбудить. Ему я сказал, что, видимо, у меня осенняя депрессия, почему-то бурно проявляющаяся именно по пятницам. Единственное, что его волновало – не заразно ли это (наверное, он не совсем поверил в мой сезонный стресс).
- Депрессняк – это состояние психики и по воздуху не передается! – в сотый раз ответил я. – Извини, что пришлось жертвовать пятничным вечером, но для меня это, действительно, очень важно.
- Ладно, я просто спросил. Ты действительно думаешь, ровно в десять двадцать семь?
Пусть смеется, главное, чтобы все сделал, как надо.
Итак, момент истины – десять пятнадцать.
Ночь. Огромная желтая луна утопает в черной мгле неба. Тишину нарушают только скрип двери и неисправный кран. Эти звуки сливаются в странный мотив, под который танцуют волосы человека у окна. Его восковой лоб покрыт испариной, хотя ноги превратились в ледяные столбы. Руки больше походят на ветви сухого дерева, а пальцы сжимаются и разжимаются без остановок. Они тоже поддерживают ритм небольшого оркестра. Глаза устремлены куда-то сквозь хрусталь, заменяющий стекла. Но что эти глаза там видят, я не знаю. Мои глаза. Мои волосы. Мои ноги и руки. Больше они не мои. Или пока не мои. Единственное, что я ощущаю – это лёд моих босых ног. Порыв ветра, больше похожий на вздох, переносит меня к моему телу. Повторный порыв буквально вталкивает меня внутрь. Лучше бы мне оставаться на месте! Теперь я одно целое. Мне душно, я замерз. Моя голова раскалывается от дикой пляски волос, которая продолжается уже не первое столетие. Мои кисти тоже устали, но не слушаются и продолжают танцевать. Я смотрю в окно. Я вижу Вечность.
Потолок, стена, спящий Димка. Четыре двадцать семь. Ноги замерзли, голова болит. Хорош помощник – уснул! И я усну.
- Ну, ты даешь! Уснул ровно в двадцать два двадцать семь! – восторгался утром на кухне Димка. – И, как мертвый! Я тебя и так тряс, и этак толкал! Даже водой поливал! Не шелохнешься! Только посапываешь тихонько! До часу с тобой маялся, потом сам заснул.
- А знаешь, во сколько я проснулся? Ровно в четыре двадцать семь. И так каждую пятницу. Почему не знаю.
- Да, ты нечто! Это точно не заразно?
Сегодня, первый раз за последние два месяца, я жду большую перемену. Теперь во сне я смотрю не на себя, а в Вечность. Я уверен, что это именно она. Шесть часов подряд созерцания белого тумана, клубящегося вперемешку с сизым тягучим дымом, искрящегося и переливающегося, поглощающего и отдающего, жуткого и прекрасного. Я понимаю в нем все и ничего.
Зачем я там стою и почему именно я? Не знаю, но вчера я понял, что наблюдаю не просто так – я слежу. Смотрю за порядком, если можно так выразиться, имея ввиду эту необузданную субстанцию. Я очень важная персона и без меня никак нельзя.
В прошлую субботу ничего необычного за окном и в самом окне я не обнаружил. Все та же улица, машины и люди. Все тот же осколок неба. Но я уверен, сегодня там что-то будет.
Я не пошел в кафе, мне надо позубрить. Так я сказал. Но ничего не изменилось. Все по-прежнему. Жаль. Я разочарован. Пойду, посижу в аудитории.
Дверь. Это стучит открытая на первом этаже дверь! Оттуда же доносится капель из крана! Но как?! Раньше я никогда не слышал! Я выбегаю в коридор… ничего… Ребята возвращаются с обеда. И звуков я больше не слышу.
Я ждал пятницу всю неделю. Проверил всю библиотеку на наличие разных оккультных книг. В студенческой их не оказалось. Жалко, что я не в Голливуде. Там, наверное, такие издания на каждом шагу. Хотя, не очень-то и хотелось. Сам разберусь.
С каждым днем я все громче и громче слышу мелодию двери и крана, когда нахожусь в институте. Правда, со вчерашнего дня я слышу ее везде, она сопровождает меня, где бы я не был. Все настойчивее. Осталось немного – уже десять…
Я стою в Коридоре Времени и слежу за Вечностью. Луна освещает меня и все вокруг. Вот уже миллиарды лет она помогает мне, она согревает меня. Когда становится совсем невыносимо, она поет мне песни, подслушанные ею у древних египтян. Это хорошие песни, только мне от них становится совсем грустно. Но я никогда ей в этом не признаюсь, я никогда не смогу ее обидеть. Я знаю, что она меня любит. Я тоже хочу ее любить, но не могу – я слишком занят, я слишком устал. Когда-то очень давно я был красивым, умным и любимым человеком. Младший принц королевской династии правителей Созвездий и Судеб, любимчик родителей и мирян. Я мог делать абсолютно все, что хотел и, в отличие от остальных членов моей семьи, у меня было время не только на обучение, но на развлечения тоже.
В моем мире возможно многое, у меня возможностей было еще больше. За это мне приходится расплачиваться уже не первый миллион лет. Перечитав все книги, всех библиотек, всех существовавших тогда миров, я решил создать свой. А почему нет! Я научился всему, чему только можно было научиться. Я был молод и горд, меня ослепляло превосходство собственного я. Дело в том, что единственное чему я не поверил, читая тысячелетние тома в своем главном мире, было существование Бога. Потому что в других мирах Богами были члены моей семьи. И я не желал верить в то, что мы не вершина эволюционной цепи, что нами тоже управляют. Меня не убеждали рассказы про Кого-то, следящего за каждым нашим шагом, видящего все ошибки и промахи, всесильного, против которого даже моя семья – ничто! Нет, думал я, это просто поучительные выдумки предков, пугающих своих потомков.
Миры – это окна в Коридоре Времени. Раньше их было двенадцать. Двенадцать совершенно одинаковых оконных проемов, за которыми расположилась Вечность каждого мира. У каждого окна стоит страж, следящий за мирянами, помогающий им, наказывающий их, повелитель и судья, альфа и омега. Бог данного мира. Крики загубленных душ, похожие на скрип не смазанной двери, режут стражу слух и сердце – они напоминают о его несостоятельности. Погрязшие в пороках души, прошедшие свой путь до конца, летят в бездну мира, наполняя её воплями и стенаниями, но кроме стража их никто не слышит. Когда они пересекают врата бездны, те захлопываются с глухим хлопком, так напоминающим капель из неисправного крана. Чем чаще ритм этой жуткой мелодии, тем чаще у стража сжимаются и разжимаются пальцы рук, тем более дикий танец танцуют от ужаса его волосы. Страж первого окна – мой отец, страж двенадцатого – мать. Между ними – мои братья и сестры.
Окно отца – это окно начала всех начал, пробуждение жизни, радости и тепла. В этом мире нет других смертных грехов, кроме скуки. Если человек умирает от скуки, он попадает в бездну. Самое лучшее средство против этого главного порока Первого мира – благодарность. Миряне стараются благородством чувств превосходить друг друга, а тут уж не до скуки. А основа любой благости духа – благодарность Всевышнему за всё, что ниспошлёт… хоть дары, хоть беды… Именно поддержанием в сердцах и умах благодарности и занимается мой отец.
Второе окно – окно зарождения новых поколений. В нем уже зарождается недовольство и зависть. Чтобы эти пороки выступали в форме праведного соперничества, и нужна моя сестра – страж Второго мира.
В последующих мирах, по восьмой включительно, обитают в нарастающей совокупности жадность, чревоугодие, блуд, мотовство, ярость, корысть и
