в XIII веке, до этого они долгое время ходили в устной форме, а им предшествовали славянские предания, то образ Ильи уходит в глубину славянского язычества. Вот не зря же в одной из былин он стрелял из лука по киевским церквям:
“На церквах-то он кресты вси да повыломал,
Маковки он золочены вси повыстрелял”
(“Онежские былины, записанные Александром Фёдоровичем Гильфердингом летом 1871 года”, №76, с. 458, С.-Петербург, 1873)
Напрасно, совершенно напрасно в Муроме памятник Илье изваяли с крестом в руке. Не был он ни благоверным, ни преподобным – язычник он, из-под поздней христианской вуали ясно видна его подлинная языческая суть.
И вот, что интересно: в немецких поэмах Илиас не крестьянин и не казак, он – король. Да не просто король, а один из главных. И это его первоначальный облик, любимейший из русских героев не мог быть худородным. Потому-то Лясоте и показывали могилу Ильи среди погребений высшей киевской знати, не сомневаясь в высоком происхождении богатыря. Мало того, даже в турецких сказаниях появился Илья-шах в качестве правителя Багдада и соратника Рустама (А.Н. Веселовский “Мелкие заметки к былинам” // ЖМНП, май, 1890, с. 56-60). В преданиях киргизов Ильяс – двоюродный брат Казыра: “Ильяс помогает страждущим от крушения на воде; где он проходит, там трава зеленеет. Казыр и Ильяс выпили животворной воды, поэтому и не умирают” (Потанин Г.Н. “Очерки северо-западной Монголии. Результаты путешествия 1879 г.”, вып. IV, с. 819, С.-Петербург, 1883). В.Ф. Миллер усмотрел связь между киргизским Ильясом и Ильёй Муромцем: здесь и сходство в именах, и волшебная вода из животворного источника. Учёный полагал, что связь осуществлялась через посредство иранского эпоса, в котором Ильяс считался хазарским героем, а значит, мог быть туда занесён из эпических сказаний хазар (В.Ф. Миллер “Экскурсы в область русского народного эпоса”, с.191-192, М, 1892). У Фирдоуси упомянут Ильяс, сын Мехраса в качестве владыки Хазарии и соперника правителя Византии (Фирдоуси “Шахнаме”, ЛП, т. IV, с. 48, М., 1994). Словосочетание “Ильяс, сын Мехраса” может быть переделкой из Илья Муромец.
Если обратиться к былинам, то в Киеве не было равных Илье Муромцу по значению, да и по положению тоже, сам князь Владимир ну ничего без него не мог. И ведь дружину возглавлял Самсон Колыванович, а руководил всем Илья. А не будь Илья князем, стал бы воевода ему подчиняться?
Или такой случай. В былине “Данило Ловчанин” князь Владимир поступил, мягко выражаясь, крайне непорядочно. И никто не пытался урезонить зарвавшегося монарха. Когда Илья вернулся в Киев и узнал, какая некрасивая история случилась в его отсутствие, так он отчитывал князя, как нашкодившего мальчишку (“Песни, собранные П.В. Киреевским”, ч. I, вып. 03, №2, с. 32-38, М., 1861). А тот и пикнуть не смел. Кто ещё на это способен?
В.Ф. Миллера озадачило довольно неожиданное заявление Ильи Муромца в одной из былин. Под “Кидошом-градом” (замена Чернигова) Илья уничтожил вражеское войско и потом представился горожанам так:
“Я по поездке Юриш-Мариш-Шишмаретин,
По потехе Борис-Королевич млад”
(“Былины и исторические песни из Южной Сибири”, записи С.И. Гуляева, №1, с. 35, Новосибирск, 1939)
А чего удивляться? Не крестьянское дело – сражаться с захватчиками. Видно, ещё долго сохранялись в русском эпосе воспоминания о знатном происхождении Ильи Муромца. И подтверждения тому содержатся в песнях южных славян.
Многие из таких песен сходны с русскими былинами и сказками. Но это не заимствование, потому что в них встречаются мифологические персонажи, в русском фольклоре заменённые на животных – сказалось давление церкви. Русские былины и южнославянские песни имеют общее происхождение, восходящее к временам до начала славянского расселения, к V-VI векам. И есть в песнях персонаж, соответствующий Илье Муромцу, одни и те же сюжеты на Руси приписываются Илье, а у южных славян – Марко Кралевичу. При том, что реальный Марко не совершал ничего героического – это был мелкий сербский королёк, живший в XIV веке, владевший одним городом Прилепом и плативший дань турецкому султану. Прославился он лишь благодаря своему имени, сходному с прозвищем Ильи – Муромец, Моровлин, Муравленин.
Остаётся сделать следующий шаг в логических рассуждениях – Илья Муромец был общеславянским героем, его знали и любили не только на Руси, но и у северных, и южных славян, и знали как высокородного князя. Хотя, звали его тогда не Илья, он носил сходное по звучанию языческое имя. В немецких поэмах имя Илиас имело варианты: Элигас, Элигаст (А.Н. Веселовский – т. XVI. “Статьи о сказке” 1868-1890, с. 155, М.-Л., 1938) – это уже явное сходство с именем Олег.
Известный российский историк и фольклорист М.Г. Халанский пытался проследить видоизменение имени Илья и через Елья, Елег приводил как раз к имени Олег (М.Г. Халанский “К истории поэтических сказаний об Олеге Вещем” // ЖМНП, август, 1902, с. 287-356). Всё бы хорошо, да зачем-то уважаемый автор принялся отождествлять Илью Муромца с историческим князем Олегом. Сходства-то нет, практически, никакого. Только вызвал критику в свой адрес и обесценил настоящее открытие.
Эпос не историчен по природе, он древнее самой древней истории. Исторические события не отправная точка эпоса, это эпические сказания используются для приукрашивания событий. Вот так же случилось и с князем Олегом, когда в народной памяти с ним связали эпические сюжеты, к которым реальный князь не имел отношения. Фольклорный Олег на много столетий старше, его образ складывался вместе с формированием славян, и вобрал в себя дославянский пласт героических преданий. А с течением времени под влиянием исторических событий образ видоизменялся и переосмысливался. В условиях всевластия церкви и гонений на язычество сказителям пришлось основательно переработать древние сказания. Вместо закоренелого язычника Олега героями былин стали защитники новой веры. Прежние сюжеты приспосабливались к православию, для героев подбирались новые имена либо похожие по звучанию на исходный вариант, но христианские: Илья, Алёша, либо изменённые так, чтобы звучали нейтрально: Вольх или Вольга. Эти имена заслонили собой первоначальное имя.
Сейчас это разные персонажи, но сформировавшиеся на общей основе, поэтому былины о них временами пересекаются между собой. Сюжет былины “Илья и Идолище” практически совпадает с рассказом о встрече Алёши Поповича с Тугарином, а небольшая былина о рождении Алёши повторяет рассказ о рождении Вольха. Родиной Ильи Муромца считается село Карачарово, но в былине “Вольга и братья Ливики” село Корачарово даровано Владимиром Вольге (Н.В. Водовозов (сост.) “Русский народный эпос”, с. 22, М., 1947).
Имена со временем видоизменяются, переосмысливаются, в них запечатлеваются повороты истории, а местные события вызывают появление отдельных вариантов эпического персонажа, которые начинают жить своей жизнью. В случае с Ильёй Муромцем возрастало значение его прозвища. Имя Илья достаточно распространено, так что прозвище превратилось как бы во второй компонент имени. Д.И. Иловайский сделал такой вывод:
“Мы видели, что в конце киевского периода Илья, по-видимому, ещё не имел прозвания Муромец, считался знатным человеком и приурочивался к Южной или Киевской Руси”
(“Богатырь-казак Илья Муромец как историческое лицо” // Д.И. Иловайский “Рязанское княжество”, АИР, с. 461, М., 1997)
А дальше в России Илья получил прозвище Муромец и превратился в крестьянина, а затем и в казака. В прибалтийских землях знатное происхождение Ильи сохранилось, но прозвище не прижилось, зато у южных славян оно даже стало именем героя – Марко Кралевич. Именно для жителей Балкан реальное содержание прозвища оказалось связано с их историей. И тут мы подходим ещё к одной версии – моравской.
В.Ф. Миллер высказал мнение, что образ Ильи Муромца раздвоился на восточный и западный. И именно западного Илью имел в виду Филон Кмита Чернобыльский (“К былинам об Илье Муромце и Соловье-разбойнике” // В.Ф. Миллер “Народный эпос и история”, с. 217, М., 2005). В этом нет ничего необычного, на такой огромной территории образ и должен дробиться под влиянием местных условий. Появилась версия, что прозвище Моровлин или Муравленин произошло от названия Моравии (А.С. Королёв “Загадки первых русских князей”, с.197-198, М., 2002; М.Г. Халанский “Отношение былин об Илье Муромце к сказаниям об Олеге Вещем” // ЖМНП, 1911, новая серия, ч. XXXV, сентябрь, с. 56). Доказательствами явились летописные статьи, где моравы назывались моравлене, моравляне:
“… сЪдоша на рЪцЪ МоравЪ и нарекошася Маравляне…”
(Никоновская летопись, ПСРЛ, т. IX, с. 3, М., 2000)
В ряде летописей Моравия называлась городом Моравом или даже Муромом:
“А iниi Словяне осташа на старине на дунаи, градъ же у нихъ муром”
(Ф.А. Гиляров “Предания русской начальной летописи”, с. 5, М., 1878)
И тут вспомнили ещё про одного полулегендарного князя – Олега Моравского. Русские летописи его не знают, сведения об этом князе содержатся в трудах польского писателя Бартоломея Папроцкого (1593 г.) и чешского писателя Яна Амоса Коменского (1620 г.), труд которого до нас не дошёл, но известен в пересказе другого чешского писателя Томаша Пешины (1677 г.). Общий смысл такой.
Был будто бы у князя Олега сын, которого тоже звали Олег. После ссоры с князем Игорем ему пришлось бежать в Моравию, где его в 940 году провозгласили князем. Помирившись с Игорем, он возглавил борьбу мораван против венгров. Но силы оказались неравны и после гибели дружины князь был вынужден вернуться на Русь, где и умер в 967 году. В Моравии его считали родоначальником графского рода Жеротинов (А.В. Флоровский “Русское летописание и Я.А. Коменский” // “Летописи и хроники”, 1973, с. 312-316; Х.Ф. Фризе “История польской церкви от начала христианства в Польше до наших времён”, т. I, с. 41-46, Варшава, 1895).
Русские летописи об этом молчат, но молчание их многозначительно. Странно, что с 920 по 940 год нет никаких летописных известий. Могло ли такое быть, чтобы на протяжении двух десятков лет в жизни Руси вообще ничего не происходило? Однако же – происходило, но не нашло отражения в летописях. Например, такое важное событие, как перенос Новгорода на новое место. Раскопки древнейших слоёв города показали, что самые ранние сооружения датируются серединой X века, более ранние находки отсутствуют. Вот как описывает свои поиски известный советский археолог В.Л. Янин:
“Древнейшие уличные настилы появляются в середине X в. Это значит, что только около этого времени Новгород впервые обретает устойчивую усадебную застройку и системы уличного благоустройства, т.е. возникают черты, делающие его городом. Столь поздняя дата становления важнейших элементов городской жизни решительно противоречит надежде отыскать в нем напластования IX в. Тогда Новгорода еще не было…
Ниже остатков древнейших срубов и настилов располагалось пахотное поле с отчетливо различимыми бороздами вспашки, а на месте будущей Черницыной улицы пролегала грунтовая дорога…
… древнейшие слои этого города датируются временем не
