Печник

сам прилично, с размаху засветил Мураду в челюсть. Тут в затылке что-то взорвалось и мысли кончились.

  Очнулся Иваныч от боли в голове и понял, что валяется на земле. Вокруг было темно, но когда он попытался пошевелиться, то понял, что руки и ноги у него связаны…
 А наутро начался кошмар. В сарай, в котором он валялся, вошли вчерашние Мурад с Шамилем, с ними был еще один мужчина , годившийся Иванычу в отцы.  Ни слова не говоря парни начали его избивать, старик стоял и молча смотрел. Когда Иваныч вообще перестал что-либо соображать – побои прекратились.
  А старик, присев на корточки заговорил. Но то что он говорил было настолько чудовищно, что Иваныч подумал, что он сошел с ума:
«Ты будешь работать только на нас, на Батукаевых. Если откажешься – тебя будут бить, пока ты не поймешь, что ты – наш раб».
От бешенства у Иваныча перехватило дыхание, но он собрался с силами и плюнул старику в лицо. Тут же подскочили Шамиль с Мурадом и, после града ударов, Иваныч опять потерял сознание. Очнулся он от того, что на него лили холодную воду, а старик что-то не по-русски сердито выговаривал  старшему – Мураду. Они развязали Иваныча, но взамен принесли цепь с железным обручем и надели его Иванычу на ногу, пристегнув другой конец к толстой скобе, торчащей из стены. Потом поставили рядом оцинкованное ведро с остатками воды и ушли.
 Иванычу казалось, что он попал в какой-то кошмарный сон. Все тело болело, трещала голова. Но самое страшное было то, что  он не мог ничего понять. В голове все :время вертелись слова старика: «Ты наш раб…».
 «Может они сумасшедшие? – подумал Иваныч, - Да нет, непохоже. Встречали на перроне, нормально все, смеялись. Суки! Выберусь отсюда, всех посажу! Всех! И старика этого и сынков его. Всех! Всех! И Ахмеда этого долбанного, с его дружком – Вагифом».
 Но кроме матерщины ничего в голову ничего путного не приходило. Его не трогали весь день. Стены сарая были крепкими, до двери дотянуться – не пускала цепь, щелей в стенах не было – ничего не рассмотришь. Хотя по звукам Иваныч понял, что привезли его в село. Мычала скотина, гавкали собаки. Ночью ему стало совсем худо. Тело болело, бил озноб. Несколько раз он прикладывался к ведру с тепловатой водой, но легче не становилось. Цепь он не трогал – попробовал раз и понял, что сделано все на совесть – скоба, замок амбарный. Толком он не спал, проваливаясь в какие-то кошмары.
 На следующее утро в сарай опять зашли старик и Мурад.
Иваныч собрался с силами и стал орать на старика: «Вы что, с ума сошли. Я в милицию пожалуюсь! Я вас за такое дело в тюрягу закатаю!» Старик рассмеялся и присел на корточки, достал трубку. Неторопливо закурив, сказал: «Забудь - кто ты. Ты - наш раб. А если будешь орать – сыновья тебе быстро мозги вправят. Про милицию – забудь. Видишь сына моего – он и есть милиция. Отсюда ты никуда не денешься. Будешь хорошо работать – может быть, отпустим». После чего легко встал и вышел. Мурад подошел к Иванычу и несколько раз пнул его: «Запомни, ты – никто. Будешь работать, как мы скажем. Иначе – убьем».
  Потом его еще несколько раз избивали, но не сильно, видимо просто, чтобы запугать. Причем избивали, не говоря не слова. Заходили, били, уходили. Кормили плохо – сухие лепешки и вода. Из сарая никуда не выпускали, в туалет Иванычу приходилось ходить в ямку в углу сарая – туда длины цепи хватало. Особенно мучила мысль – как же там дома жена и дети?  Дней через десять Иваныч понял, что так и сдохнет здесь – в этом вонючем сарае и решил сделать вид, что на все согласен, а при первом удобном случае – убежать. Про себя он решил, что старик с сыновьями все-таки сумасшедший. Такого же просто не может быть – живого человека сделать рабом! Рабы где-нибудь в Африке бывают и то, в старые времена! Да их посадят!  Или в тюрьму или в психушку! Его милиция искать будет, да и тесть не последний человек в городе – шум поднимет. О том, что родные
даже не знают, куда он уехал – Иваныч не думал. И что хватятся его не скоро. Не думал
и о том, что билет ему Ахмед покупал и уезжал он с областного вокзала…  В голове билась только одна мысль: «Убежать, добраться до милиции  и  все будет нормально…»
 Когда его опять пришли бить,  Иваныч прохрипел: «Не надо. Я все буду делать, как скажете».
 «Ну, вот и ладно - усмехнулся старик,- сейчас тебя покормят, а завтра начнешь работать».
Ему притащили сразу два ведра воды, чтобы обмыться, потом дали какой-то похлебки и целую лепешку. Иваныч долго не мог уснуть, строя планы о том, как он будет организовывать свой побег.
 Но на следующий день все его мечты рухнули. Когда Шамиль выволок его наружу из сарая, Иваныч увидел, что его ждет милицейский УАЗик, а рядом стоит ухмыляющийся Мурад в милицейской форме с сержантскими погонами.  Ему как преступнику заломали руки  за спину, надели наручники и запихали в маленький зарешеченный отсек. Ехали долго. Когда Иваныча выпустили из «клетки» он увидел село из каменных домов, а вокруг – горы.
 Убежать ему так и не удалось. Правда, из Иваныча он превратился в «Ивана» - по-другому его никто не называл.
  Хозяева видимо просто сдавали его внаем разным заказчикам, потому что когда заканчивалась одна стройка – Иваныча тут же перевозили на другую. Охраняли его очень хорошо. На ночь всегда сажали на цепь в крепком каменном сарае. Почти не били, кормили неплохо, особенно по сравнению с другими работниками, которых использовали, в качестве подсобников. Много их было – разных. Из разговоров Иваныч понял, что это в основном – бичи, алкоголики, которых подбирали, где придется и так же обманом привозили в горы.
 Много бичей попадалось с нелегальных луковых полей, которые держали корейцы. Когда летний сезон заканчивался, корейцы продавали рабсилу чеченам. Хотя мало кто из бродяг догадывался, что назад дороги уже не будет. Подсобники часто менялись. За малейшие провинности их часто и сильно избивали. Видимо для хозяев они не представляли особой ценности.  Иваныч построил много домов, в разных аулах – теперь он знал, как называются чеченские села. Узнал Иваныч и почему его армейский дружок находил в Казахстане своих соплеменников.  Узнал и то, отчего не все чеченцы воевали против немцев. О многих традициях и образе жизни новоприобретенных «хозяев» рассказывал ему полуспившийся бывший преподаватель техникума, родом из Махачкалы,  который из-за своей непутевой жизни тоже попал в «подсобники».  Рассказал он Иванычу, как в годы войны  с немцами по приказу Сталина практически всех чеченцев вывезли с родной земли. Только теперь Иваныч начал понимать, что не все чеченцы  любят  русских. И вообще относятся ко всем остальным, как к людям второго сорта. Чего только стоит одна фраза, которая очень хорошо чеченцев характеризует: «Если не мы – то кто?!».
  Правда,  радости от этих открытий Иваныч не испытал. И Алика – дружка армейского так и не встретил. Научился только понимать немного чеченский разговор, но и это радости не приносило. Самообъявленные «хозяева» его иначе как «ишаком» или «сыном свиньи» - не называли.
 Бежать он даже и не пытался, слишком хорошо его охраняли – видимо неплохой доход приносил «Иван».
Он постепенно превращался в какое-то животное, стал забывать лица своей жены и детей. Перестал помнить, сколько месяцев или лет  он ночует в сарае с цепью на ноге. И только тупо, как механизм, клал и клал кирпичные стены. Камины здесь оказались никому не нужны…
А перевозил его с места на место всегда все тот же ухмыляющийся Мурад. Только погоны менялись у Мурада. Он был уже целым  лейтенантом и УАЗик был у него поновее.
 Потом его стали хуже кормить. Чеченцы выглядели не такими самодовольными, а однажды его просто так, безо всякой причины избили, даже не хозяин, а молодые сыновья очередного заказчика, которому он строил дом. Его избили и бросили на этот раз не в сарай, а почему-то в подвал дома. Поесть не дали, правда и на цепь не посадили, в подвале было несколько отсеков, перегороженных решетками  – из подвала просто невозможно  было убежать. Иваныч свернулся калачиком и заснул.
 Проснулся он оттого, что кто-то посветил ему фонариком в лицо, потом чувствительно пихнул в бок и по-русски, по-русски?!! сказал: «Хрена разлегся? Вылезай».
  Иваныч на подгибающихся ногах вылез из подвала и увидел много молодых парней в грязной и затрепанной форме, совсем не похожей на ту, которую он носил в молодости в армии. Все они были вооружены автоматами Калашникова –  его-то уж ни с чем не спутаешь, возле двора стоял БТР. У Иваныча перехватило дыхание, он никак не мог понять, о чем его спрашивают эти молодые парни, только почему-то плакал и плакал…
Потом его привезли в военный палаточный городок, накормили гречневой кашей с тушенкой, напоили чаем, дали измазюканый в солярке солдатский бушлат. С ним разговаривали какие-то офицеры, и только от них Иваныч узнал, что год на дворе 1995-й, а наша армия наводит в Чечне конституционный порядок. СССР больше нет, вместо него Российская Федерация. Нет больше профкомов, парткомов и всякой прочей хренотени. А Иванычу оказывается крупно повезло, что чеченцы не успели хорошо его спрятать, когда вояки проводили какую-то «зачистку». Потом военные отправили его на маленькую ж\д станцию,  где Иваныч зайцем влез на какой-то поезд, идущий в сторону Мин-Вод.


  Опер только устроился покемарить в родном кабинете на сдвинутых стульях, как раздался противный звонок телефона. Дежурный обрадовал его «приятной» новостью, что на вокзале наряд опять задержал нескольких непонятных личностей без документов, которые якобы едут из Чечни. А ещё, оказывается, по привокзалке шарахается пьяненький солдатик с гранатометом на плече. Опер зевнул, принял вертикальное положение, достал неизвестно какую по счету за день сигарету и  через несколько секунд принял решение.  По поводу солдатика, посоветовал дежурному не страдать херней, а выяснить у комендачей  – на каком пути стоит очередной воинский эшелон, после чего сдать нетрезвого воина старшему эшелона. А по поводу  беспаспортных личностей -   приказал тащить задержанных к нему в кабинет. Не всех естественно, а по очереди.
  За время своей службы опер наслушался разных историй от задержанных. Истории были правдивые и не очень но, как правило, очень искренние. У опера даже проскальзывала иногда мысль, что никакой МХАТ или Большой Театр в пыль не попадает этим «вокзальным»  актерам. Но то, что он услышал от Иваныча – ошарашило даже его.  Его - мужика тертого и битого жизнью.
  Опер сделал Иванычу внушительную справку с печатью, отстучав её на раздолбанной пишущей машинке.  Оказалось, что милиция может по какой-то инструкции бесплатно посадить человека на поезд, если он «в дороге лишился средств к существованию».   Объяснил - бумажка нужна, чтобы Иваныча не сняли с поезда при первой же проверке документов. Напоил чаем с промасленными пирожками в зачуханом привокзальном буфете. И лично проконтролировал его посадку в обшарпанный плацкартный вагон поезда, который как раз проходил через маленькую, но такую родную для Иваныча станцию. Это было все, что он мог сделать.
 Потом опер мрачно глядя в одну точку, курил в кабинете. А  перед ним  стояло измождённое лицо мужика-работяги, слезы на его глазах и