Утро завтрашнего дня

Тёплые струи душа падали на Неё сверху, обволакивая водяным куполом голову, грудь и плечи.
Чуть ниже плеч вода замедляла свой стремительный бег и превращалась в покладистый ручеёк,
который ласково и вместе с тем настойчиво льнул к телу, стараясь точно очертить его плавные
изгибы.

Она знает, вода — это Её стихия: только вода способна успокоить и подарить чувство внутренней
свободы. Возможно ли, чтобы такая полнота чувств уместилась в такой незамысловатой
скорлупке-формуле, как Н2О? Неужели человеку так мало нужно для  счастья: всего каких-то
три атома? Да нет же, человек всегда стремится к большему. Три атома...десять  атомов...целый  
мир — и того мало, а вот Ей достаточно всего три атома, чтобы почувствовать себя счастливой.  

«Не считая Его», — поспешно добавляет Она и тут же усмехается этой своей лицемерной
поспешности: и так очевидно, какое важное (если не сказать — основное) место в Её жизни
занимает Он.  Правда, в последнее время Ей приходится напоминать себе об этом всё чаще
и чаще — и вот уже мчится смутная тревога по оголённому позвоночному столбу, настраивая
каждый позвонок на свой особый беспокойный лад: «Зззз...», — загудели растревоженные
позвонки, но Она не даёт себя увлечь мрачным предчувствиям, привычно махнув на них рукой:
«Кыш!».  

«Зззз...зараза!!!» — впивается в затылок мстительная тревога — и Ей становится ясно: восторг
и внутренняя свобода улетучились, а раз так — пора выбираться из душа.

Покончив с утренним туалетом, Она спешит  в спальню — царство полумрака и тишины.  

Защищённость — вот, что по-настоящему имело для Неё значение! Возможно, поэтому
в спальне было так много мягких вещей: пушистый белый ковёр на полу; роскошные шкуры
из овчины (распластанные на стульях и пуфиках); и, наконец, самая заметная вещь из всех —
плед из «какой-то там козы», целиком покрывавший двуспальную кровать («Сплю под козлом», —
шутя, отзывалась Она об этом меховом чуде, чем страшно раздражала своего возлюбленного,
воспринимавшего Её слова как-то слишком уж буквально).

С ленивым изяществом Она подсаживается к стоящему рядом с кроватью туалетному столику,
щёлкает выключателем настольной лампы и, озарённая золотистым светом, пристально
вглядывается в собственное отражение в зеркале.

Не торопясь, с особым вниманием, Она изучает черты красивого лица, намечая детали
предстоящей работы.

Туалетный столик, как древнегреческий титан Атлант, изнывал под тяжестью непосильной ноши.
Уму непостижимо, как он выдерживал натиск всех этих многочисленных косметических средств,
среди которых затесалась и всякая всячина: толстые глянцевые журналы, шкатулки с бижутерией,
массивные пепельницы, рекламные буклеты, справочники-путеводители, безвкусные статуэтки
кошек и жаб (первые — для души, вторые — для привлечения капитала)... — и было этой всячине
несть числа.

Наметив основные детали предстоящей работы, Она сразу же ощущает прилив бодрости —
состояние, близкое тому, что испытывает религиозный человек, приобщившийся Святых Тайн.

В данном случае тайной была Она сама. И сейчас Ей предстояло путём кропотливых ухищрений
вызолотить эту тайну и донести до других, а точнее, до одного-единственного, который оценивал
сакральное самым что ни на есть тривиальным способом: на пробу и вес.

«Красота от природы — это ещё не всё, — думает Она, придирчиво разглядывая себя в зеркале. —
Красота, как алмаз, нуждается в огранке и...».

 — ...в хорошем ювелире, — добавляет Она вслух, нехотя отстранившись от зеркала: фронт работ
окончательно намечен, теперь можно и отдохнуть.

Закурив, Она прислушивается к шуму за окном.

По-весеннему бойко чирикали воробьи, в чей истерично-любовный гомон то и дело вклинивались
пронзительные визги играющих детей (вслед которым неслись наставительные окрики их
разгневанных мам: «Я кому сказала?!»); и чей-то мужской голос велеречиво басил в трубку
сотового телефона: «Зайка, скоро буду... ну, зайя»; а где-то в отдалении, на стройплощадке, вдруг
гулко ухнули разом сгружаемые стройматериалы, и эхо этого гула перемежается с исступлённым
воем взревевшего мотоцикла (стая голубей, всколыхнувшись, шумно захлопала крыльями);
и рокот автомобилей накатывался децибельной мощью издалека (и чей-то шаловливый смех
то тонул в этом рокоте, то снова выныривал на поверхность); и незатейливая мелодия, льющаяся из
динамиков близлежащего кафе... и скрип качелей... и кокетливое цоканье женских каблучков,
радостно приветствующих приход весны... — среди этого сонма звуков, Ей почему-то особенно
запал в душу один, происхождение которого Она никак не могла себе объяснить.

Ликующим вихрем врывался он в пространство, возвещая свой победный клич.

«Настойчиво зовёт за собой, — подумала Она и, как внезапно появлялся и исчезал таинственный звук,
так же внезапно Её осеняет догадка. — Ну, конечно!»

То были крики стрижей.

Было в них что-то такое, что будило в Ней прежнюю тревогу.

Тревога пошевелилась — и Ей стало зябко.

Потушив в пепельнице сигарету, Она набрасывает на плечи цветистую шаль и, плеснув в бокал
немного коньяку (давно отвоевавшего почётное право присутствовать на туалетном столике), —
опрокидывает его залпом.

«Вот так намного лучше. Кыш! Кыш!» — прогоняет Она то ли тревогу, то ли стрижей, затем, словно
очнувшись ото сна, берёт в руки дистанционный пульт от музыкального центра и аккуратно жмёт пальчиком
кнопку – и в тот же миг в сумрак комнаты прорывается голос-луч Эллы Фицджеральд.

Под завораживающий вокал несравненной Эллы, Она торжественно приступает к таинству.

Мягкое прикосновение ватного диска, смоченного лосьоном, приятно холодит кожу («Ты забираешь
мои губы, моё сердце, — выводила Элла, — и это так нежно»). Розовая  эссенция для идеального цвета
лица... тени для век, чтобы придать взгляду томность и загадочную глубину... чёрная как ночь
подводка, чтобы зрительно удлинить форму глаз...

Она маневрировала кисточками, щёточками, пуховками так же ловко, как художник — кистью
и мастихином;  как и тот, Она создавала свой шедевр.

Немного оттенить, немного осветлить, там подправить, здесь подчеркнуть — Ей хватило всего
какие-то два часа (на лицо, волосы и руки), чтобы достичь желаемого эффекта, а в том,
что он был, Она нисколько не сомневалась — из зеркала на Неё смотрела Тайна.

Голос Эллы затих — и в спальню вновь стали просачиваться звуки улицы. Мало-помалу они
концентрировались вокруг Неё, пока внезапно все разом  не ударили по натянутым, как струны,
нервам. Рука, словно по команде, жадно потянулась к коньяку — и лишь невероятным усилием
воли Ей удалось убедить себя не делать этого.

Теперь звуки за окном стали казаться Ей чересчур назойливыми. Кипучая ЖИЗНЬ, набегая волной,
приносила с собой что-то до боли знакомое, что-то такое, что вот-вот должно было даться в руки,
но в последнюю секунду беспрепятственно выскальзывало на свободу.

«Кажется, это уже было со мной, — проносится у Неё в голове. — Но где? Когда?
Что за странная круговерть?»  

Дрожащими, непослушными пальцами Она выстукивает из пачки сигарету, попутно ругая себя
за слабость, — это была уже четвёртая сигарета за день («И два бокала коньяку!» — пискнула в голове
предательская мысль, предупреждая, что на сегодня лимит исчерпан).

— А-а... к чёрту! — шипит Она сквозь зубы, быстро наполняя бокал и так же быстро опрокидывая его
залпом.

По телу разливается благодатное тепло — и на душе становится как будто бы веселее.

Схватив сотовый телефон, Она начинает выводить на его дисплее пространные сообщения, которые
тут же в спешном порядке, одно за другим, отсылает адресату: «Я умру, ожидая тебя!», «Я хочу
улететь в небо, как птица»,  «Жизнь — это хроническая болезнь», «Ты поступаешь со мной жестоко»,
«Я хочу умереть, умереть, умереть».

С минуту Она терпеливо ждёт ответа, однако, убедившись в тщетности своих ожиданий, лично
набирает номер того, кто остался глух к Её мольбам.

После двух-трёх гудков, на том конце провода что-то щёлкнуло — и связь оборвалась, так и не успев
начаться: вызываемый абонент оказался недоступен как для Неё, так и для Её настойчивых притязаний.

«Умру назло Ему», — решает Она, наливая очередную порцию коньяку.

«Почему мне снова кажется, что это уже было со мной? Что происходит?» — растерянно теребя
кисточки на шали, Она изо всех сил старается не заплакать.

...Как так случилось, что в одночасье окружающий мир стал для Неё чужим? День проживался за днём,
а Она чётко ощущала, как реальность разрывается на куски. Когда-то эти куски были цельной фигурой —
треугольником, две стороны которого (настоящее и прошлое) органично образовывали — третью
(будущее). И вот теперь одна из сторон рухнула — и треугольник превратился всего-навсего в острый
угол. Смотреть на мир под таким ракурсом было невероятно сложным делом, ведь, когда прошлое
исчезает — время замедляет ход: то, что представлялось таким недавним и близким оказывалось
на самом деле давным-давно прошедшим.

Реальность, превратившись в острый угол, нещадно терзала Её.

ЧУЖАЯ реальность.

Время, словно остановилось для Неё, и Она увязла в нём, как букашка в янтаре. Но в отличие
от мёртвой букашки, Она была ЖИВОЙ... ПО ТУ СТОРОНУ ЖИЗНИ.

День тянулся привычно медленно, щёлкая секундами, как семечками. Шелуха мёртвого
времени нарастала, погребая под собой несбывшуюся мечту.

Забыться...

Настал час, о приближении которого намекали тревожные предчувствия. Час, когда врывается
фантомной болью потерянный кусок реальности, чтобы потом так же внезапно исчезнуть.  

Уснуть...

Воспоминания хлынули неудержимым потоком.

Тёплые струи душа падают на Неё сверху...три атома, десять атомов, целый мир...
вода – это Её стихия... внутренняя свобода... стая голубей, всколыхнувшись, шумно хлопает
крыльями... «Кыш! Кыш!»... «Я хочу улететь в небо, как птица»... «Ты забираешь мои губы,
моё сердце»... тревога мчится по оголённому позвоночному столбу: «Зззззззз»... вызываемый
абонент недоступен... «Умру назло Ему»... кипучая ЖИЗНЬ, набегает волной... вода...вода...

Она видит молодое женское тело, лежащее в алой воде. Ощущает его безразличие.
Слышит слабое дыхание этого тела. Она знает, тело скоро перестанет дышать.
Потом наступит тишина.

Умереть...

И в этой тишине родится (уже в который раз!) Она — душа самоубийцы — и... один проклятый день.

День смерти и рождения, который будет длиться вечно. Адова круговерть.

Умереть... Уснуть... Забыться...

Впереди ждало утро...

Утро завтрашнего дня.