Ярая

лопату бы найти в этой круговерти, тропинку до толчка проделать… И можно сутки, до утра,  до завтрева  потерпеть. Глядишь, и растает к утру. И домой двинемся, танки грязи не боятся, да, Ярая?
     Сашка натянул трико поверх сапог, надел куртку и двинулся на поиски лопаты. На занесённую по капот машину даже не взглянул: не время.
     Лопата – сволочь оказалась под снегом  за теплицей. Он бы её так и не нашёл, если б случайно не запнулся. Через полчаса, наконец-то, добрался до уборной. На обратном пути вновь пришлось  откапывать входную дверь.
     Ярая лежала у печи в луже натаявшего снега и на звук его шагов даже не поднялась.
     Александр раскинул запорошенную одежду на вешалки, переоделся в сухое.
     - Ну, что, милая, чавкать будем?..
     Ссыпал в собачью миску остатки корма, вскрыл себе тушенку, поставил на печку разогреваться.
     - Да - а, не густо…
     Мельком глянул в Яркину чашку. Ярая, спиной почуяв его взгляд, ускорила поедание.
     - Ну-ну, не торопись, не отниму.
     Вздохнул и достал початую бутылку водки.
     Уютно трещали стылые дрова в печи. Завывало в дымоходе. Снежная крупа барабанила по стеклам, будто кто-то песок бросал горстями.
     Подсохшая и сытая Ярка устало переползла на коврик у порога в комнату и заснула.
     Сашка в нирванном состоянии  достал свечи на вечер, присел с пепельницей на коврик к собаке, выпил, закусил, закурил и тихонько-тихонько, будто разбудить кого-то боялся, затянул:
     «За окном то дождик, то опять метель.
       За окном то ветер, то опять капель.
       Занавешу окна, засвечу свечу.
       Мне не надо лета, осень не хочу…»
     
     Выла пурга на улице. «Мело, мело по всей земле во все пределы. Свеча горела на столе…»   Синие сумерки  вперемежку с сигаретным дымом висели в комнате. Тяжело вздыхала во сне  уставшая  собака. И тихонько пел немного опьяневший человек. Было тепло, уютно и грустно.
      - А ведь мне, дураку, повезло, - подумал Сашка. – С  моим беспамятством пьяным… да с открытой дверью… Стихия меня спасла. Ты ж, кулёма, сугробов испугалась, потому и не убежала. – Он погладил собаку. Та вздрогнул и, не просыпаясь,  вытянулась всем телом.  Александр продолжал машинально гладить. – А, может… Преданная и любишь?.. Я от людей-то такой преданности не видел… Любишь, а? – Посмотрел на щенка. Тот вздрагивал во сне и не просыпался.

     …Окурок обжег  пальцы, прервав его воспоминания. За окнами стояла ночь. Спать пора. Завтра, всё завтра…
     Боже, сделай так, что она была жива!


   ГЛАВА   4

     Александра Дмитриевна долго мялась у входа, не решаясь войти.  Как-то не по себе ей было… И колокольный звон, и редкие люди, осеняющие себя крестом и склоняющие голову.
     Солнце нещадно припекало через тёмную косынку, но она, всё-таки, дождалась, пока никого не будет, и вошла во внутрь.
     Здесь приторно пахло ладаном. Горели свечи у икон и на столиках. Было пусто; лишь у дальней иконы (отсюда и не разглядеть – какой) стоял священник в рясе и молился.
     Александра Дмитриевна растерянно огляделась. Она хорошо запомнила, что в церковь надо идти в головном уборе и креститься справа налево, а, вот, что дальше делать… И подсказать некому.
     Но тут к ней, закончив с молитвой, подошел священник.
     - Вам что-то помочь?
     Она с надеждой на него посмотрела. Молодой-то какой!.. Переодеть – как рокер будет. И как его: батюшкой называть или как?
     - Помогите, - просто попросила она. – Мне свечку поставить надо, а куда – не знаю.
     - Вам за упокой или за здравие?
     - За здравие, за здравие! И молитву, говорят, можно заказать. Тоже за здравие!
     Священник смотрел на неё пытливо и в то же время ласково.
     - Вы первый раз в церкви?
     - Первый, - отчего-то смутилась она. – Но я крещеная.
     - Вот и слава Богу.  У нас, к сожалению, киоск сегодня не работает: приболела работница. Но я вам свечку сейчас дам, во-он на тот столик поставите. – Он откуда-то из недр одеяния достал свечу и блокнотик с ручкой. – Давайте запишу имя человека. Вечером будет молитва – всех помянут.
     Александра Дмитриевна замялась, потупила взгляд.
     - Ярка, - произнесла негромко.
     - Простите, не расслышал.
     - Ярка, - повторила она громче.
     Священник недоуменно и, как показалось ей, подозрительно на неё посматривал.
     - А она точно православная?
     - Батюшка, она точно не католичка! У неё корни болгарские! – напропалую, будто в омут бросилась, врала Александра Дмитриевна.  И чувствовала, как стыд покрывает багрянцем её щеки. – У неё дед оттуда!
     - Ну, хорошо, хорошо.  – Священник пожевал губами, помолчал, но потом даже успокоительно погладил её мельком по локтю. – Запишу «Ярка». Перед Богом все едины, простит. Сорок рублей с вас.
     - Сейчас, сейчас, - она торопливо достала купюру, подала ему.
     - А вы, вот, в ящичек это опустите, - указал священник на ящик из прозрачного оргстекла. – Извините,  мне идти надо. Приходите к нам, -  сказал он напоследок. – Спаси вас Бог.
     Александра Дмитриевна наскоро перекрестилась, поклонилась и вышла из церкви. Медленно стянула косынку, медленно положила её в сумочку.
     Опять забили колокола.
     - Это что?.. Час уже прошел, как я сюда пришла? Точно, как «опиум для народа»… - подумала она растерянно и нервно. И нервировало её то, что ничего (ну, кроме, может, приторного запаха благовоний)  не покоробило, не отвратило  в этом  для неё «учреждении», как она опасалась ранее. Скорее, наоборот. Стало как-то чуть-чуть благостней на душе, спокойней, что ли... Если б ещё не её ложь…
     Звон прекратился. Она подняла голову вверх, засмотрелась на золотой крест в лазурном небе.
     - Ничего, - прошептала она. – Бог простит. И поймёт. И поможет.
     И она, уже никого не стесняясь, перекрестилась три раза и склонила голову.
                                        .     .     .
     Александр третий день подряд  колесил по этим проклятым местам. Кажется, уже все леса и пролески знакомы наизусть, все поля объезжены, весь речной берег осмотрен…  Он  несколько раз проезжал мимо того места, где собака упала с обрыва, но ничего не шевельнулось в груди. И он проезжал.
     Часто останавливался, курил, кричал «Ярка! Ярка!», клаксонил, но всё было впустую.
     Объявления, развешенные в деревнях на магазинах и заборах, уже начали желтеть под солнцем, коробиться. И ни одного оборванного листика с телефоном!
     «За вознаграждение…» машинально прочитал он и снова потянулся за сигаретой. Его уже тошнило от курева, но он упорно курил и курил.
     Можно было бы, конечно, расспросить  кого-нибудь из местных, но деревни днём в будни будто вымирали.
     И объявы, что звучали по радио и с экранов телевизоров, и интернетовские, выложенные Пашкой – ничего не помогало. Всё оказалось напрасным. Никто не откликался.
     Он выкинул окурок и поехал домой.
     Этим вечером они решили прекратить поиски.
     - Сынок, не надо больше ездить. Если жива будет – вернётся.
     - Да что она, - психанул Сашка. – голубь почтовый, что ли?! Это кошки могут возвращаться, а собака будет крутиться там, где её бросили!
     - Никто её не бросал, - спокойно ответила Александра Дмитриевна. – Она сама убежала. Будет жива – найдётся.
     - Да что ты  заладила: «будет жива, будет жива…»?! Чего ты её раньше времени хоронишь?!
     - Дурак, - коротко, но всё так же спокойно произнесла мать. – Сядь, не мельтеши.
     Но Сашка встал из-за стола и направился из кухни. В дверях остановился, оглянулся.
     - Хорошо, я дурак…  И пусть будет по вашему: я больше не поеду. Но пока вы все здесь – говорю…  всем говорю!: «Не вздумайте покупать другую собаку!»  Поняли? Всем говорю!
     Сашка вышел.


     ГЛАВА   5

     Река быстро уносила Ярую от места падения.
     В первое мгновение, погрузившись с головой под воду, она запаниковала, заработала лихорадочно лапами. Но, вынырнув, увидела вдали покрытый кустарником берег и поплыла к нему.
     Будь Ярка постарше и поопытнее, она бы отдалась воле течения и через пару минут уже была бы на берегу. Но она упорно старалась бороться с мощным потоком, захлёбываясь, теряя силы. А поток нёс и нёс её, и силы стали кончаться. Она несколько раз окуналась с головой под воду, её било о валуны, крутило в водоворотах. И когда силы, кажется, кончились совсем, лапы вдруг нащупали дно.
      Она выползла на пологую отмель, как-то нелепо – лёжа! – встряхнулась и затем долго без сил лежала в грязи, тяжело дыша и далеко высунув язык. Задние лапы сводило судорогой.
     Затем Ярая поднялась, спустилась к реке и долго и жадно лакала. Вновь встряхнулась и посмотрела по сторонам. Берег за отмелью сплошь зарос ивняком, примыкающий местами к реке. Она, не выбирая просветов, напрямую ломанулась сквозь кустарник, с трудом пробралась и выскочила на чистое.
     Вдали, за лугом, маячил лес. Ярая подняла морду и жадно принюхалась, но не уловила ни одного знакомого запаха. Затем побежала к лесу, всё дальше и дальше от родной семьи.
     Потому что это был другой берег.

     …Она до сумерек беспорядочно металась между деревьями. Поднимала морду, принюхивалась, шевеля носом.  Ночь наступала стремительно, и становилось тревожно и страшно. Как-то разом почернели тени от деревьев и кустарника, и на сером пока ещё небе появилась луна.
     Ярке очень хотелось есть. Семичасовая вечерняя кормежка уже давно прошла.
     В это время её обычно кормил хозяин. С рук, как требовал кинолог. Всю пайку. И прогуливался. А потом сидел на полу, упершись спиной на диван, и гладил, гладил, гладил… А она замирала от счастья и даже засыпала порой.
     Сейчас хозяйской ладони не было.
     Ярая остановилась. Затем подошла к ближайшей сосне и легла, свернувшись клубком. Ныли мышцы, и очень чесалась кожа.
     Она закрыла глаза и, вздрагивая, забылась минутным сном. Но уши настороженно ловили все звуки и шорохи. Ярая постоянно просыпалась, ворочалась и вновь проваливалась в дрёму. И всё время подспудно ждала ладонь Александра. А её не было.
     Детство всю ночь прощалось с ней.

                                    .     .     .

    Тоскливое потянулось у них житие в семье, особенно в первые недели.
     Александра Дмитриевна как-то враз перестала шутить и улыбаться. Машинально делала домашнюю работу, машинально  смотрела  любимые сериалы… Ни с того, ни с сего вдруг вставала посередине фильма и уходила в другую комнату: протирала пыль на чистых полках, поливала цветы, смотрела альбомы с давними фотографиями. И почти всё время молчала, не поддерживала общие разговоры. Или разговаривала сама с собой, что-то шепча под нос. Отчего-то  занялась вязанием. И стала очень заметно прихрамывать на левую ногу.
     -Саш, что с матерью? – испуганно теребила мужа Лиза. – Не тронулась бы… Из-за Ярки, да?
     - Чего ты меня-то дёргаешь? – нервничал  тот. – Иди, у неё и спроси!
     Ребятишки тоже первое время ходили потерянные какие-то, угнетённые.  Но это только первое время. Чем, видимо, юность и хороша, что страхует себя, подсовывая каждый день что-то новое, интересное, неизведанное-неиспытанное. Поневоле плохое и горькое отступает. Да и сколько его ещё будет в жизни, этого горького… На всё слезинок не хватит.
     Елизавета… То ли она не успела прирасти сердцем к собаке, то ли умела себя сдерживать, но её уклад не изменился ни на йоту. Как и настроение. Порой, особенно в первые дни после пропажи Ярки, казалось, что всё в