Пожар. Или откуда всё началось.
Дивен храм божий весь в богатом убранстве. Самое живописное место – на берегу спокойного озера и величественного леса – отведено ему. И не даром. Случись что – люди всегда искали защиты и совета у священников. Поэтому и десятину платили безропотно и исправно.
Но так было не всегда...
Когда еще не вырос Город на месте, где некогда проводились сельские ярмарки, когда десятки деревушек жили независимо друг от друга, место уже было занято монахами, но они еще не обрели такого веса, как ныне.
- Святой отец, святой отец! – растрепанная девочка годов десяти барабанила кулачками в деревянную дверь Приозёрного монастыря.
Долгое время не раздавалось ни звука. Но Шелли не унималась, и наконец-то послышались шаги.
Толстый монах воздвигся на пороге. Сальным взглядом окинул девчушку, рукавом вытер испачканный в гусином жире рот:
- Чего тебе, чадо? Почто беспокоишь божьих людей в пост?
- Святой отец, помогите! – сквозь слёзы пробормотала девочка.
- Случилось-то что? – буркнул чернец. – Говори толком!
Девчушка утёрла глаза, и, стараясь не всхлипывать, зачастила:
- В нашем селении пожар! С амбара как пошло… уже третий дом полыхает!
Монах слушал, выпятив губу и сложив руки на пузе.
- И не потушить никак! Старейшина грит, мол, наслал нечистый! Вот я и помчалась... Святой отец, помогите!
Неторопливо почесав лысеющий затылок, монах взглянул в сторону Дальнего селения, откуда поднимался столб густого дыма.
- А сами тушить пробовали?
- Да я ж говорю: всё, что могли – не поддаётся!..
- Село ваше, помнится, еще десятину за нонешний месяц не выплатило... – пробулькал монах.
Шелли смотрела на него широко распахнутыми синими глазами и не могла взять в толк, при чём тут какая-то десятина, когда горит её дом.
- Вот что, беги-ка ты назад, да скажи, что пока десятину не уплатите – божьей помощи не видать!
- Но…
- Иди, чадо, тебе сказано!
Бегом сквозь редколесье, не замечая веток, разрывающих сарафан и царапающих кожу...
«Только б успеть, только б успеть!» - билось в голове в лад колотящемуся сердечку.
Взволнованно шелестели кроны; птицы притихли, словно перед грозой...
Девочку поймали грубые мозолистые руки.
- Ну, что святые ответили?
Её спрашивали, трясли, но Шелли молчала. Во все глаза глядела на сгоревший дом и мать, придавленную рухнувшей балкой. Младенец, лежащий рядом с телом, громко плакал. Суетились люди, словно не замечая чужого горя.
Вдруг щеку обожгла злая пощечина.
- Что он ответил, дуреха!?
- Он... он… – подступившие комом к горлу рыдания, наконец, прорвались наружу.
С криком: «Мама!» девочка вырвалась из рук односельчан и бросилась к пепелищу.
Тот, который на неё кричал, хотел, было, остановить, но староста крикнул повелительно:
- Брось! Вон… горе какое...
Девочка плакала... Селяне не подходили. И самим при пожаре пришлось худо, да и не знали, чем утешить. Наконец слёзы иссякли. Но раскрасневшиеся глаза по-прежнему неотрывно смотрели на мертвую мать. Младший братик испуганно затих на руках сестры.
Спускались сумерки... Сердобольная соседка не выдержала и забрала детей к себе в дом, хоть у неё и так было тесно. Ещё бы: четверо своих детишек, муж, да старый дед, однако всё лучше, чем на улице бросить.
Шелли молча приняла заботу. Ни слова благодарности, ни слёз, ни крика... И, будто гвоздь, застряло в голове обронённое кем-то: «А ведь святым и нужно было – пальцем шевельнуть...»
На следующий день хоронили погибших. Рвали волосы, посыпали пеплом, рыдали, бросаясь на земляные холмики...
— Поплачь, — толкала девочку в бок соседка. — Надо поплакать.
Но глаза Шелли оставались сухими, злость и обида клокотали внутри, не находя выхода.
Первое время девочка не отходила от братика – боялась потерять последнее, что связывало её с прошлым. Но времени побыть с ним оставалось все меньше и меньше. Чтобы горе лучше забылось, девочку нагружали чёрной работой с утра до ночи. Лишь в праздники, да порой ночью — когда удавалось крадком выскользнуть из избы — она убегала в лес. Только лес оставался ей верен – не было в нём уловок да обмана...
Время шло, но рана не заживала. Вот уже и братик бегает по селу, да звонко смеётся – не помнит матери. Теперь у него новая «мама»... Четырнадцатый год – все девки на выданье, лишь одна чуждается всех. «Да и кто возьмёт-то непутёвую, ни кола, ни двора в приданое», - шептались за спиной старшие девушки, думая, что Шелли не слышит.
И правда была в их словах, и злоба зависти... Шелли выросла дикой оленюшкой, не подпускающей к себе, но очаровательной. Лес охотно открывал ей свои тайны: травы, ягоды, грибы – она знала все. Умела расставлять силки на зайцев да тетеревов, а уж с луком обращалась лучше иных охотников. Хотя и не ростовым — там сила немалая нужна, чтобы тетиву натянуть.
Люди недоумевали, отчего так ловко все у девчонки получается, пока, наконец, не прознал кто-то, что девица бегает в Дальний Бор, в Пещеру. Что там она делала – соглядатай не видел, сбежал, но и того уже, что она была ТАМ, хватило...
Шелли возвращалась из леса, как всегда, счастливая. Прекрасная погода, сладкая земляника...
В деревне царила тишина... Девушка удивилась, что не слышно ни шумных детей, не старушек, шушукающихся на лавках... Но криков и плача тоже не было, и она без боязни пошла дальше...
Сельчане стояли на площади. Все взрослые полукругом застыли и молча ждали... Её.
- Встань в середину! – раздался старческий, но уверенный голос. Староста хоть был уже велик летами, но власть не растерял.
Девушка повиновалась. Толпа за спиной сомкнула кольцо.
Все молчали... «Чего же они ждут? Да ещё эти взгляды...» А взгляды действительно были странными. И жалость в них читалась, и страх, и непонимание...
- Чего вам от меня надо?! – почти выкрикнула она, озираясь по кругу.
Люди отводили глаза, как только она взглядывала на них. Даже староста – и тот уставился на свои руки, теребящие подол рубахи. Наконец, он заговорил:
- Видишь ли... — было ясно, что сказать он собирается что-то неприятное, но не знает, как начать. – Видишь ли, мы тут все узнали... – он вновь смущенно замолчал, столкнувшись с её глазами, словно смеющимися: «Все узнали!?»
- Что ты ходишь в Пещеру! – собравшись с духом, проговорил старик охрипшим голосом. Многие селяне тут же осенили себя знаками спасителя.
- Что? Откуда... – Шелли прикусила губу, досадуя, что сболтнула лишнее. – То есть, кто это выдумал?! – всем в деревне строго настрого запрещено было не то, что в Пещеру ходить – приближаться к Дальнему Бору! И наказание за непослушание было одно...
- Сорока на хвосте принесла! – выкрикнул кто-то. Люди не поддержали, и болтун тут же поспешил скрыться с глаз.
- Кто? – злым взором из под русой челки, упрямо спадающей на глаза, оглядывая односельчан, проговорила она.
Все молчали. Старейшина хрипло откашлялся:
- Не важно. Ты знаешь, что путь в Дальний Бор заказан…
Шелли поняла, что решение селяне уже приняли и теперь стараются найти оправдание себе. Её охватил гнев, подаривший на миг свободу, прорвавший запреты:
- Да, была я там! Лучшая дичь, лучшие ягоды и грибы в Дальнем Бору! Всякий знает!
- Но ты была в Пещере! – пряча глаза, буркнули в толпе.
- Была, была, была! – прокричала девушка, не вытирая злые слезы. – И что?! Да вы хоть знаете, что Там?
- Молчи! Ты против закона пошла! – крикнула её приемная мать. – Не смей!..
- Там живет мой друг!
- Заткнись! Совесть поимей! – староста метнул гневный взгляд. - Дракон убил твою мать, а ты его другом зовешь! Ты нашей погибели хочешь, из-за тебя мы дани втрое больше тварюке должны отдать, раз ты в его землях охотилась!
- Что? Но я... Но он... – Шелли заслонилась руками, не желая слышать и верить.
- Убирайся! Я думал, по молодости, по глупости... Прочь! И не возвращайся, отныне ты чужая! – гневно припечатал староста.
Шелли в слезах бежала прочь. Прочь из деревни, прочь от этих ужасных людей, прочь от страшных слов... Жаль, что она не могла убежать от себя самой.
Но ни к монахам за утешением, даже не к старому ветвистому дубу... В Дальний Бор и дальше... В Пещеру, к Нему.
- А, снова гостья пожаловала! – улыбнулся Он, заслышав знакомые шаги.
С глухими рыданиями вбежала, уткнулась в плечо...
- Ну, ну... Не плачь! Что стряслось? – говорил Он, успокаивающе гладя девушку по голове рукой.
- Там... они... Ты... – сквозь слёзы бормотала она.
Он выжидал, пока юная гостья успокоится и сможет говорить связно.
Высокий крепкий мужчина около тридцати лет на вид, в охотничьей одежде, и хрупкая девчушка в сарафане, подпоясанном простеньким ремешком. Добродушная улыбка на лице у него и слезы у неё, бегущие из синих глаз. И таинственная отчужденность, затаившаяся в тёмно-серых, чем-то очень необычных глазах мужчины. Шелли никогда не удавалось понять, что же не так с глазами её друга – каждый раз она обещала себе разобраться попозже...
- Меня прогнали из деревни! За то, что я хожу сюда!.. – слёзы отступили, и она гневно топнула ногой, вспоминая односельчан.
- Я же говорил тебе, когда-нибудь это случится... – спокойно и слегка отстранённо промолвил мужчина.
- Ты за это не любишь людей, а, Нори? – грустно и задумчиво спросила Шелли.
- Я уже сто шестьдесят три раза объяснял тебе, что не испытываю нелюбви к людям, – устало промолвил Норильярд.
- Нори, Нори… - рассмеялась Шелли. – Неужели ты считал?
- Конечно! – ответил он серьёзно. Лишь блеск в глазах выдал лукавство.
Шелли вздохнула, а после весело и беззаботно рассмеялась. Горести разом отступили. Они вроде бы еще были, но где-то не здесь, не с ними. Нори действительно был ей близким другом, единственным другом. Это он научил её охотничьим премудростям, открыл секреты леса, учил подкрадываться к дичи... Пытался даже научить обращаться с мечом – но получалось из рук вон. Шелли вспомнила, как спросила, откуда у простого охотника меч, а Нори, как всегда, без намёка на улыбку ответил, что каждый уважающий себя дракон должен иметь при себе меч.
«Дракон…» Ей показалось неплохой шуткой рассказать Нори о причудах старосты, городившего чушь про каких-то драконов:
- Представляешь, староста совсем из ума выжил! Говорит, мол, в этой пещере живёт дракон! – Шелли хихикнула. И разом изменившись в лице, добавила зло:
– А еще сказал, что дракон деревню пожег, когда мать погибла…
Погрузившись в задумчивость, она не сразу обратила внимание на тень неудовольствия, промелькнувшую на лице Норильярда. А когда заметила:
- Нори, ты что? Старик ерунду нагородил... Или это ты нарочно придумал, что в Пещере живёт Дракон, чтобы не лез никто?
- Я и есть дракон.
Лицо мужчины вновь обратилось в красивую маску, сквозь которую совершенно непонятно было, какие чувства он испытывает. «Когда-то я так испугалась этого! Вот дурочка!» Только после этого до неё дошел смысл произнесенного.
- Что?!..
- Глупая привычка всё время переспрашивать...
- Ты врешь!!
Видно было, что Норильярд собирался повторить фразу про глупую привычку, но сжалился и ответил:
- Староста сказал правду.
- Но…
- Я Дракон.
- Опять шутишь!
- Нет. На этот раз – нет.
- Но как же? Ты же человек!
- Я всего лишь выгляжу, как человек. Это бывает удобно... – рассудительно изрёк Нори.
- Я не верю!
- Хорошо, я покажу. Отойди.
Что произошло в следующий миг, девушка помнила смутно. В глазах всё поплыло... Как во сне, она смотрела на Дракона. Темный, почти
