зал. На сцене стояла лестница, на которую пытался вскарабкаться человек в рабочей одежде. Макс стоял…
«Что у вас здесь…? – обратился я к Максу. «Да вот, - он развел руками. Ко мне неторопливо подошел плотный среднего роста мужчина, и молча уставился на нас, переводя жесткий почти издевательский взгляд с меня на Макса и наоборот, пока мы обменивались репликами. И что я мог сделать? «Ну, наконец, - насмешливо спросил он. - И кто мы здесь будем? Никак служба безопасности?»
«Вот, - растеряно повторил Макс. – Все снимают. Нашему охраннику чуть руку не сломали». «И зачем же, - ничего лучшего не нашел я спросить. Он на меня смотрел как на убогого, может я и заслуживал в тот момент этого взгляда. Я достал телефон и набрал номер Коллеги, вполне сознавая, что если это не его люди, то его происходящее может заинтересовать. «Я, - ответил он. «Да, я. – подтвердил он зависимость присутствия этих невоспитанных людей в театре от его распоряжения. «Не в моей компетенции вмешиваться в этот процесс, - сказал я, - но, по крайней мере предложите им быть повежливее, и без ущерба для здоровья работникам, иначе…» «Что иначе, - перебил он меня сухо. Ответит мне ему было нечем, тем более слово «иначе» у меня вырвалось как-то случайно, поэтому ничего не оставалось делать, как завершить чем-то фразу. «Иначе сами знаете что».
И командир и Макс не спускали с меня глаз, хотя ожидание на их физиономиях выражало совершенно разные вещи. «А это вы, простите я сразу не узнал, - голос Коллеги вдруг изменился так, что мне стало за него неловко. – А ну кА дайте трубочку…» Он назвал имя, и мне ничего не оставалось делать, как соотнести это имя со стоявшим передо мной Командиром. «Вас, - сказал я, протягивая ему трубку. Он взял у меня ее из рук почти с брезгливостью, но вдруг изменился. «Так, - сказал он в трубку. – Вы же… ладно, понял». Он вернул мне трубку, хотя по выражению его лица я думал он швырнет ее о ближайшую стенку. Затем, не глядя на нас с Максом, сказал людям, суетившимся на сцене, чтобы все бросили как есть и следовали за ним. И добавил, чтобы прихватили тех, кто «работал» в кабинете. У выхода он столкнулся с двумя грузчиками, которые волокли к выходу какой-то ящик. Он остановился, размышляя, какую бы гадость сделать на последок, но, не найдясь, махнул рукой: «Бросьте это …».
Грузчики застыли с ящиком в руках. «Что прямо здесь, - удивленно переспросил один из них. «Прямо здесь, - подтвердил Командир, с выражением такой досады, что я подумал, они выполнят его указание дословно и швырнут этот ящик со всей дури на пол. Но они вполне бережно поставили его на пол и по очереди, один за другим, покинули вестибюль. Командир, пропустив их, бросил на нас взгляд, соответствующий его настроению, но ничего не сказал, хотя как мне показалось, у него дрогнули губы от чего-то готового с них сорваться.
Проводив незваных гостей, мы еще некоторое время постояли у входа, словно не веря, что они не вернуться снова, что их уход лишь отвлекающий трюк. После этой затянувшейся паузы, Макс пригласил меня в кабинет испить кофе. Он так и сказал: «Кофе хочешь?» Я поплелся за ним. В кабинете был относительный порядок, а то, в чем можно было усмотреть вторжение, было скорее его собственным подходом к порядку. «Все тексты Доктора изъяли, - пожаловался он. – Ну, что я мог сделать?! Я копий никогда с них не делал». Я посмотрел на него с мягким презрением, что ж ты мол, но в то же время не хотел его доводить до вдохновения. Воспользовавшись его растерянностью, как реакцией на мой взгляд, я поспешил попрощаться… «Спасибо за кофе… Пока… будут проблемы звони». После чего я отвернулся, успев между прочим уловить как его взгляд из растерянного перешел в в восхищенный… как будто я сказа… Бонд… Джеймс Бонд… Может я преувеличиваю, но прилив сил от мысли, что способен производить столь достойное впечатление, я ощутил…
Дома меня не было, поэтому звонить я не стал, достал ключи и открыл дверь…Я вышел на кухню, и вдруг, впервые за все время после выхода из психушки, увидел приемник, стоящий на стиральной машине. Машинкой я пользуюсь. Периодически чувствую потребность в чистых вещах. То есть в совсем чистых, каковыми они, согласно мифу, становятся после стирки. А приемника не замечал. Он был приобретен нами в подарок сыну за успешное окончание одного из классов школы. Почему они его не забрали, когда покидали территорию? После того как сын потерял интерес к этому изделию, он стоял здесь, и жена иногда включала его, занимаясь кухонными заботами.
Рука сама потянулась к кнопке. И сразу же я почти судорожно отдернул ее – из приемника кто-то дурным голосом предлагал мне то ли купить что-то, то ли воспользоваться чем-то. Голос мне показался угрожающе знакомым. Я осторожно выключил приемник, затем снова включил. Казалось еще немного, и я вспомню, кто это был. Но тут зазвучала музыка, и мне так и не удалось ничего вспомнить. Кто из моих знакомых умел говорить таким дурным голосом? Скорее всего, это был старый знакомый, потому что последние лет пять, а то и больше я избегал знакомств с людьми, у которых были такие дурные голоса. Потом я подумал, а зачем, вообще-то я вспоминаю, зачем он мне был нужен? После этого правильно построенного вопроса я переключился на другую тему.
…Однажды Доктор в ответ на мой скептицизм по поводу его изысканий начал мне рисовать графики и убеждать, что …, короче в чем-то…Мне запомнились лишь обрывки фраз и отдельные термины, которые он употреблял. Модуляция, отсекающая частота… ну и прочее. Пытаться воспроизводить его речи не имеет смысла. Единственное, что я понял, это то что, результаты его работы несут в себе угрозу Уходу. В чем она заключается? Некто выступающий, скажем со своей программой, использует технические средства для трансформации смыслов содержания. На частоту его звучания накладывается неким техническим средством другая частота – частота, скажем, более грубо или более мягко звучащая. В этом контексте у него и появлялся термин «отсекающая частота». На частоту звучания его речи при этом накладывается частота от содержания передаваемого техническим средством, при этом происходит отсечение чего-то от чего – то и содержание меняет свой эмоциональный смысл. Но он в своем энтузиазме прямо зашелся. «Представляешь, - говорил он.… Тут он увяз в паранаучности и я слушал его только из вежливости.
«Возьмем звук…, скажем, «а», нам только… - он на мгновенье замолчал, подыскивая слово. - Чуется, что мы слышим «а», фонему. Сам физический звук не обладает такой полной определенностью, задающей однозначно, что мы слышим, именно «а». Реальный звуковой ряд содержит тысячу восприятий этого звука, и сам он однозначно не определяет того, что мы слышим именно фонему, а мы, тем не менее, слышим ее чувственно и отчетливо. Если сказать по-нормальному, то, в действительности, она нам мнится, воображается, чуется. Чтобы какой-то физический звук был услышан в качестве фонемы, он должен стать феноменом сознания. Значит, в самом источнике того, что мы слышим, уже давно действует человеческое сознание, и без его добавки мы не можем понять, каким образом, почему из целой вариации звуков выбрана и внятно слышима фонема «а» или какая-нибудь другая фонема. То же относится к цветам и всем предметным формам, которые мы способны воспринимать человеческим глазом». «Глубоко, - поддакнул я, вовсе не собираясь ни вникать, ни спорить. Док был проницательным человеком, он все понимал, то есть про меня понимал, но продолжал свою повесть. То ли себя проверял в очередной раз, то ли все-таки надеялся, что до меня дойдет, чем-то меня прихватит, и я стану ему сознательным помощником или даже партнером.
Я что-то ответил ему, не могу точно воспроизвести. Наверняка повторил чьи-то чужие слова, но он меня понял, и, по-моему, ему даже понравилось. Значит все в порядке. За день произносишь столько чужих слов, что перестаешь прислушиваться к тому, что говоришь. Слова как паразиты толпятся во рту, фигурально говоря, и как только ты открываешь рот, выскакивают безобразной толпой, давя друг друга, оставляя горы трупов из не успевших проскочить – рот закрылся. Освободившиеся же со всей своей энергией принимаются крушить окружающий тебя мир, опустошив своим освобождением с начала породившего их. Плоды их дальнейшей разрушительной деятельности не заметны для отравленного слуха и зрения человеческих. «Нашел всех их пьяными и никого из них жаждущим».
Мы оба были движимы Невыразимым… Впрочем в нем я не уверен… так как он так и не выразился.
Невыразимое в словах требует других форм выразительности. Усилие – это не преодоление, не борьба.
«Начало тривиально. Оно начинается с усилия выразить то, с чем ты не рожден. И так как наглядность не является средством выражения Невыразимого следующим этапом становится своего рода метафоризация ощущаемого. Но этот процесс происходит по-прежнему с помощью слов, хотя при этом ощущения уже разбалансированы с наглядными представлениями. Дерево уже не есть природная сущность. Представление дерева уже вплетается в образуемое символически. Прислушиваясь к оформившейся в слова метафоре, чувствуешь произошедшие изменения выраженного нею в сравнении с первоначальной предметностью. Предметности становится меньше. Испытанное подвигает к дальнейшим усилиям. При этом Усилие – это не преодоление, не борьба. Слова все еще участвуют в формировании новой метафоры, но их уже меньше. Так начинается Уход. Передавать этот процесс словами, и втискивать в рамки каких-то методик, не продуктивно по отношению к Уходу. Возникает «чудовище обмана». В чем то процесс напоминает взаимобалансирование Ин и Янь, но если Ин и Янь действительно стремятся к балансу, то Уход стремится к превалированию своего содержания над повседневным бытовым бытием человека. Без преодолений и борьбы».
Думал ли я тогда именно так и именно об этом не берусь утверждать… как и многое другое и написанного выше.
И сейчас, когда в связи с произошедшим, воспоминания нет-нет и возвращали меня к нашим нечастым контактам, и я в итоге ощущал некую внутреннюю стылость от сознания его одиночества.
…Вам привычнее слышать, что персонаж ощущал некий холодок внутри, иногда этот холодок описывается более изощренно и талантливо, но на самом деле это лишь один из многих импульсов Ухода, Он зовет услышавшего. И тогда, «очнувшись среди своего мира и тягостно спохватясь, мы начинаем вглядываться, откуда пришел зов…»
…Я чувствовал, как «они» меня вытаскивают снова на свет, чтобы снова заразить своими страстями, но отказаться, то есть совсем и прямо, я не мог. То, что произошло с Доктором, было прямо или косвенно связано с Уходом….
В общем, мне уже вполне стало ясно, что Сам во всем этом я едва ли разберусь, и даже попытавшись, скорее всего ничего не добьюсь. Коллеге, не смотря на его заинтересованность в том, чтобы приподнять завесу над гибелью Доктора, я не могу доверять. Он заинтересован больше в другом и подозревает, что я ему в этом могу помочь. Сам я, если углублюсь в детали, покинув место Наблюдателя, наверняка запутаюсь. С другой стороны я совершенно не представлял, если даже мне
