ним, не отрывая взгляда от его лица, заливисто смеясь над его шутками, сама не проронив ни слова.
После очередного бокала Феликс обнял ее и провозгласил:
- Теперь пора выпить за хозяйку дома и за то везение, которое выпало мне – старому, бедному еврею!
Насчет старого, я сразу не согласился – он же был моим ровесником, насчет бедного, я усомнился, оглядывая откровенно богатую обстановку квартиры, а с третьим утверждением было трудно спорить – природа всегда права.
С сожалением я поглядывал на хозяина квартиры. Конечно, упругое молодое тело – это прекрасно. Но все остальное время, которое проводишь с этим телом вне постели, чем занять? О чем с ней говорить? Или Феликс и наедине с женой произносит только монологи, а она внимает, не отрывая взгляда от мужа? Не знаю, радоваться за старого знакомого или сочувствовать ему.
В ближайшие, после встречи на Фонтанке, месяцы я еще несколько раз пересекался с Мишкой и Валентиной в гостях у вновь образовавшихся у меня старых знакомых.
На следующий день рождения Феликса я поперся уже без особого приглашения, нежно неся в руке бутылку дорого коньяка. Народу было опять много – кто-то из тех, кто был и в прошлом году, кого-то я увидел в первый раз за последние тридцать с лишним лет.
Соня неизменно, как котенок, притиралась к мягкому и необъятному боку хозяина квартиры.
Мишки не было.
Когда уж сели за стол, появилась Валентина, одна.
Феликс попытался посадить ее недалеко от себя, но она, сославшись на то, что из окна дует, протиснулась между гостями и столом и села на диван, рядом со мной.
Закончились обязательные тосты, общий хор гостей рассыпался на отдельные беседы. С Валентиной оказалось легко и интересно разговаривать как на уровне ничего не значащего трепа, так и на порой всплывавшие интересные темы: о каких новинках в области искусства говорят сегодня в городе, какие наиболее интересные издания ублажили читателей чем-то сногсшибательным и тому подобное.
Разговор мы не прерывали даже, когда я выходил на кухню покурить – Валентина вполне естественно сопровождала меня туда, хотя сама не курила.
- Мишка заболел? - в какой-то момент поинтересовался я.
- Нет. Он на Дальний Восток уехал. Они там объект сдают.
Гости засобирались домой как-то все одновременно, создав в прихожей сутолоку, из которой мы с Валентиной выскользнули одновременно, с облегчением вздохнув весенний воздух набережной.
Никто из нас ничего не предлагал, просто мы пошли рядом, продолжая беседу, а когда оказались у ее дома, она, также ничего не предлагая, взяла меня под руку и увела к себе в квартиру.
Мы долго еще сидели на кухне и пили чай.
Потом, когда Валентина встала, чтобы выключить в очередной раз газ под чайником, а я поднялся за сигаретами, мы соприкоснулись, и это явилось той последней каплей, которой не хватало, чтобы ночь закончилась тем, чем она должна была закончиться.
Самым удивительным для меня было то, что мне не хотелось уходить, когда мы уже под утро оделись и опять вышли на кухню к остывшему чайнику. Такое случалось со мной очень редко, уже не помнил, когда в последний раз. Поэтому я так и не ушел, и все воскресенье мы провели вместе в квартире Мишки.
В следующие десять дней, мы встречались каждый вечер, а затем вернулся Мишка.
Но встречи не прекратились. Они перетекли в кафе, потому что Валентина звонила мне и в середине дня приезжала к офису конторы, где я работал, и мы шли обедать. Порой она умудрялась в конце рабочего дня заехать ко мне домой, но это происходило редко и такие встречи проходили поспешно, в головах тикали часы, нельзя было опоздать. Иногда в такие вечера звонил Мишка, и они с Валентиной обсуждали, что надо купить на ужин.
Потом еще несколько раз Мишка уезжал в командировки, а они у него были достаточно длительные – неделя-две.
А когда он возвращался, снова только совместные обеды, которые незаметно превратились в обязательную традицию. Эта традиция начала мне надоедать и утомлять. Так прельщающее чувство новизны в каждых новых отношениях начало уже угасать, а встречи вне постели стали обретать оттенки обязательности, а это порой вызывало раздражение.
Я не очень понимал Валентину. Мы никогда даже не заикались о каких-то чувствах, не брали на себя каких-то обязательств. В постели было прекрасно, надеюсь, ей тоже, зачем же все усложнять и углублять?
Я обычный мужчина, в нас природой заложена полигамия, мы все время стреляем по сторонам глазами в поисках чего-то новенького, но отнюдь не только общения. Тот же Мишка, мотаясь по командировкам, не был монахом, по крайней мере, так можно было понять из его слов. Хотя тут верить не всегда можно, уж очень любят мужчины наговорить на себя, лишь бы выглядеть в глазах товарищей истинным самцом.
На мой взгляд, регулярные совместные обеды – это не ужин перед страстной ночью, это уже что-то из другой оперы. Это уже игра в какие-то устоявшиеся, постоянные отношения, не сводящиеся только к постели. А нужны ли они были в данной ситуации?
Мне – нет. Меня вполне устраивала моя свободная жизнь.
Валентине, я думаю, тоже - нет. У нее муж, устроенная жизнь, которую можно иногда чуть-чуть разнообразить, если, вдруг, напала скука или муж стал меньше внимания уделять.
Короче, стал я постепенно сокращать количество встреч в те дни, которые не могли продолжиться вечером.
Но Валентина, похоже, не понимала моего мягкого отдаления, количество звонков не сокращалось.
И вот, примерно, год назад я столкнулся с Мишкой на презентации одной импортной компании, после которой мы пошли попить пива.
И тут меня Мишка «убил»:
- Вадим, я чувствую, что меня скоро Валентина покинет. У меня какие-то предчувствия. Даже не знаю, как объяснить, все вроде бы идет нормально. Все еще может наладиться, не все еще потеряно. Я верю, и шансы есть, но я боюсь ее потерять!
Конечно, такие разговоры за выпивкой начинаются из расчета, что собеседник будет расспрашивать, и тут уж ты развернешься, обольешь жилеты всех присутствующих реками своих горьких слез.
Но со мной этот номер не прошел.
Если честно, я просто испугался. Что он подозревает? Конечно, вряд ли что-то конкретное про меня, иначе бы не завел этот разговор. Но все же опасно вдаваться в подробности, какое-то необдуманное, случайное слово может повернуть беседу совершено в другое русло и привести к непредсказуемым последствиям.
Я не был идеалистом и прекрасно понимал, что поступал подло в отношении давнего знакомого. У меня в этом не было никаких сомнений с момента, когда мы с Валентиной оказались на их кухне, придя от Феликса.
Вот если бы я без памяти влюбился в его жену, пришел бы к Мишке и сказал: «Все, друг, я люблю ее и уйди в сторону, теперь она моя!» Если бы так, то не было бы этого невыносимого противного привкуса, который легко в себе гасить, если ты не встречаешься с мужем, знать его не знаешь, а не в случае, когда он сидит перед тобой и пытается еще душу открыть, поплакаться.
Я чувствовал себя, как мерзкий пакостник, который творит свои грешки, а в глазах других представляется благородным человеком. И самое страшное для такого пакостника не наказание за пакости, а то, что все вокруг узнают, что он такой. Пока все в тайне, совесть спит, а стоит образоваться намеку на разоблачение, как заполняет душу запоздалыми муками.
Как это не прискорбно признать, но не думал я, вернее, легко загонял куда-то глубоко эти мысли, о том, что я похотливо залез в чужую жизнь, не имея даже права оправдывать себя или Валентину нахлынувшими неуправляемыми высокими чувствами, которых не было.
После разговора с Мишкой и появления возможности того, что все выплывет наружу, закончится скандалом, я спросил себя: «Вадим, а тебе это надо?» Ответ был отрицательный.
И я, как попавший под подозрение мелкий жулик, сжался, затаился, Валентине стал объяснять, что очень занят, что начальство завалило работой, а потом вообще стал периодически не отвечать на ее звонки, чтобы подтвердить факт своей занятости.
Мы уже долгое время не виделись, а потом неожиданно резко прекратились и ее звонки. Видимо, она поняла их бесперспективность.
Уже несколько месяцев я перестал ходить в компании, где мог случайно встретить Мишку с Валентиной или кого-то из них, я почти перестал о ней вспоминать.
Хотя, если быть абсолютно честным с самим собой, то порой, сидя дома, вдруг чувствовал будто бы легкий укол где-то глубоко в груди, и страницы книги или экран телевизора заслонял ее образ, появлявшийся перед моими глазами.
- Вадим, ты спишь? Может еще виски? – вывел меня из забытья голос Мэги.
- Нет, спасибо. Пойду, пожалуй, завтра дела.
Себастьян утром выглядел не очень хорошо. Глаза красные, синяки под глазами. Видимо, всю ночь думал, что же ему голоса расскажут. Я, наверное, выглядел не лучше, ночь провел, так и не провалившись в сон, обрывки воспоминаний и сомнений не давали окончательно уснуть, полоща мое сознание в полудреме.
Мы, почти не разговаривая, преодолели путь до острова Голосов.
Остров открылся неожиданно, он был окутан туманом, который расступился, когда уже паром подходил к причалу.
Насколько хватало взгляда, широкий песчаный берег был отгорожен от остальной части острова почти вертикальной скалистой стеной, в которой были видны несколько узких проходов. Вдоль берега ни кустика, ни деревца, все залито палящим солнцем, а за спиной, где остался океан, непроницаемый туман.
На пирс вместе с нами сошли еще человек десять. Они парами быстро разошлись по побережью в разные стороны.
- Каждый должен зайти за скалу через отдельный проход, - объяснил мне Себастьян. – Пошли. Вон проход, в который никто не пошел.
Проваливаясь в неожиданно рыхлый для побережья песок, мы двинулись вглубь острова.
- Видишь, развалины? – Себастьян указал на обломки стен слева от причала.
- Что это?
- Тут был монастырь. Говорят, монахи взяли на себя обет молчания. Жили тут молча, а потом остров начал им рассказывать, что друг про друга думали их предки. Они этого не снесли, и началась между ними война. Они извели друг друга, а монастырь опустел и разрушился. Это легенда такая есть, - его слова повторялись громким эхо.
- Эхо? – спросил я, слушая, как мой вопрос прозвучало еще раз.
- Да, - Себастьян указал на скалы, - голоса живут за горами, а нашим голосам туда нельзя. Для этого горы, они отражают наши голоса, чтобы не мешать тем, которые тут живут.
Он был серьезен и, как будто, подавлен.
Если бы не недосып, я бы посмеялся над ним, но собственные нелегкие мысли не располагали к веселью.
Около узкой расселены в скале мой спутник остановился, снял бейсболку, сунул ее в карман куртки, неспешно расчесал седые волосы, собрал их в пучок на затылке, стянул резинкой, тяжело вздохнул и шагнул на каменную тропу.
Сделав несколько шагов, он обернулся и махнул мне рукой, чтобы я следовал за ним.
Скала оказалась неглубокой. Мы быстро вышли на плато, поросшее густым, лиственным лесом.
- Пришли? – спросил я, но даже сам не услышал себя.
Мой голос не звучал, как будто я просто открывал рот, не напрягая голосовые связки.
Я попытался крикнуть.
Тот же эффект – ни звука. Абсолютная тишина, на слышно океан, не слышно шума листвы, хотя я видел, что ветки деревьев раскачивались ветром. Нам, как будто, заткнули ватой уши.
ЛГУ - это вы про себя?