Глава 3. Эпизоды Образцовой биографии

Недавно наткнулся я в Интернете на описание городка нашего чудного, Зеленогорска то есть. И с удивлением обнаружил, что имею я в нем двенадцать тысяч девяносто девять земляков-соседей, потому как указано, что всего нас тут двенадцать тысяч сто. Обалдеть! Пусть даже, если считать, что в средней семье полтора ребенка, пара родителей да по полтора деда и полторы бабки, то проживает у нас тут больше одной тысячи восьмисот семей. И если каждой из них посвятить хоть пяток-десяток страниц, то, что же это на выходе будет, да и мне по сколько в день придется писать, чтобы успеть, предполагая, что до среднестатистического возраста я сумею дотянуть, а еще и разум до этих пор сохраню.
Хоть и считается, что неинтересна и однообразна жизнь наша, не каждый же из нас подвигом каким на земном пути своем отметился, не каждая в горящую избу вошла, не каждая коня не то что остановила, а даже не каждая его и видела-то живьем, но у каждого, если извилины памяти напрячь, наберется на несколько строк, а то и страниц чего-нибудь захватывающе-увлекательного или щемящее-трогательного в том, что за спиной пролетевших лет затерялось.
Да и разные мы все, если задуматься.
Даже, если нас по какому-то принципу поделить, к примеру, по образованию и работе, то мне бы было бы очень даже в кайф почитать, как там, в семьях академиков или, на худой конец, профессоров, жить принято, что их там волнует, что покоя не дает. Тешу себя мыслью, что может и им, когда от науки оторвутся, небезразлично прочитать что-нибудь про нас, обычных, не выдающихся, рядом же живем, на улице видимся, в очередях обтираемся, короче, соотечественники.
Опять же, если взглянуть в наше светлое прошлое, то выяснится ненароком, что многим из нас приходилось про себя писать-сочинять – был такой литературный вид искусства – написание автобиографии, это если на должность метил, в партию или комсомол намылился, да и при прочих оказиях. Сложный процесс это был. Закатит так к потолку автор глаза свои мечтательные и начнет вспоминать, когда куда поступил, когда на ком женился, когда что закончил, когда куда продвинулся, когда чем награжден или отмечен был. Короче тоска зеленая.
По тем временам всякими грамотами, званиями и должностями в автобиографии хвастались, а ныне должно быть про миллионы полученные и украденные (а то и заработанные) поминали бы, коли такой вид документа популярен бы теперь был.
И вот пыжимся, из сил выбиваемся, чтобы пунктов таких, как можно больше, в автобиографию напихать можно было. Целеустремленность, кажется, это называется, вот за ней жизнь-то и проскальзывает, не успеваешь оглянуться, а уже сидишь на краешке облачка, ножками покачиваешь да вниз поглядываешь, как новые хозяева твоих кабинетов срывают со стен кабинетных твои грамоты и свидетельства, как потомки-наследнички друг друга изводят, деля твои миллионы. И понимаешь, хоть и поздно, что в автобиографии надо было указывать не достижения никчемные, а то, что душу и теперь (говорят же, что она бессмертна) греет, потому как кроме этого тепла  хрен чего с собой в вечность забрать сможешь. И, если бы там, в небесной канцелярии, потребовали бы от тебя автобиографию сдать, чтобы ты там написал? Конечно же, состояла бы она из скамеечек в вечерних душистых аллеях, случайно пойманных волнующих взглядов, заставляющих встрепенуться сердце, прикосновений, томительных ожиданий и надежд, конечно же, из так порой необходимого дружеского плеча и всего прочего, что при жизни казалось не главным, а лишь сопровождающим борьбу за продвижение вверх.
Черт, опять отвлекся!
Задумав все же описать наших жителей, я в первую очередь решался писать про тех, кого сам знал хорошо, а тут впервой решился накропать про того, с кем напрямую знаком не был. Однако с одним определением у меня загвоздочка образовалось. Слыхал я такое понятие – «собирательный образ» и не понял сразу: то ли это, когда от многих об одном слыхал, или, когда в одного жизни многих запихал. Мне как-то первое понимание ближе кажется, хотя потом почитал в умных местах, что остальные ко второму склоняются. Бог с ними! Я в первом смысле собрал образ Ропшинского соседа по Авиационной улице города Зеленогорска Ленинградской области – Леонида Образцова, про которого в этих строках и собираюсь рассказать.
По факту рождения не был он нашим, появился на свет в Ленинграде, в семье очень даже не бедной, а даже по тем временам, советским, богатой – батя его Александр Филиппович Образцов был ответственным товарищем – директором оптовой промтоварной базы, а потому допущен был к богатству страны и имуществу народному не только по конституции, но и по должности.
Наврал слегка, как и полагается автору, родился-то он в семье тогда рядового советского сотрудника в далекие и тяжелые послевоенные годы, про которые сам судить не могу по причине возраста своего, но вот что точно знаю, так это то, что достиг Леонид лет сознательных уже под крылом завбазой. Но, как говорят, не сделало это привилегированное положение из него баловня судьбы, парень рос умный и трудолюбивый, школу закончил хорошо и даже поступил в Университет наш Ленинградский на тот факультет, где изучали преимущества социалистической экономики перед той, забугорной, которая должна была со дня на день дуба дать.
И не просто поступил, как можно предположить, в силу папиных связей, а сам, да еще тайком от родителя, который заблаговременно подготовил ему местечко в Институте Советской Торговли, куда в те времена попасть было очень и очень нелегко.
Но не торопитесь волноваться, данное повествование не явится хронологическим перечислением шагов, совершенных по жизни Леонидом, а лишь отразит те факты и события, про которые я наслышан и которые меня заинтересовали. Надеюсь, в ваших глазах скука не поплывет, затмевая разум и клоня в сон.
Я-то с ним почти не сталкивался по жизни. Один только раз помню, это уже в конце его пребывания в Зеленогорске было. Случилось так, что остановила мою тачку на проспекте Кирова пожилая, но прикидистая дамочка и, сначала в машину усевшись, велела доставить ее на улицу нашу Круглую. Я еще поразился, чего ей там забылось. Ехала молча, на меня не взглянула, а все, задрав подбородок, в окно глядела.  Прикатили прямиком к предприятию инвалидов, что рядом с моим домом было. Она вылезла, бросив мне:
- Обожди. Назад поедем.
Пошла во двор, а там как раз Леонид со своими «компаньонами» дрова пилил.
Я покуривал и поглядывал, как дамочка с ним беседу имела, а после раздраженная опять ко мне села.
Доставил ее, машину сдал в парк и домой. У магазина с ребятами пивка попил и домой. Прохожу мимо «инвалидки», гляжу, у сарая на чурке Леонид сидит, покуривает. Дай-ка, думаю, узнаю, что за дамочка к нему припералась, да и вообще любопытно стало, тогда уже про него слухи по городку ходили разные, подошел:
- Огоньком не угостишь?
Он протянул коробок. Видуха у него еще та была: волосы не стриженные, свалявшиеся, борода лопатой на груди лежит, пиджак затертый и грязный на плечи накинут, штаны в заплатах, подошва ботинка проволокой к ботинку примотана…
Присел я рядом, солнышко припекает, пивко по организму расходится:
- К тебе, вон, и из города народ тянется? – спросил я: - Это я к тебе эту дамочку привозил сегодня.
- Это не дамочка, это моя мама, - ответил он, замусолив окурок между пальцами.
- Да-а. Что-то не ласково вы поговорили?
- Бывает. По разному вокруг смотрим.
- А что так? Не любишь ее что ли или она? Мать все же.
- Люблю, и она по-своему. Без этого никак нельзя. На этом все и держится в мире.
- На чем это?
- На любви. Вот ты, парень, думаешь, Иисус случайно, что ли, когда его просили выбрать главную заповедь, две выбрал.
- Чего?
- Он две назвал: «возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душою твоею и всем разумением твоим» и «возлюби ближнего твоего, как самого себя». Вот так, парень, все на любви в мире держится. Без этого никуда.
- Как это держится?
Странно мне все это в те времена звучало. Привыкли-то мы поклоняться или делать вид, что поклоняемся, чему? Интернационалу всякому да светлому будущему. Это теперь наши «лидеры национальные» свечку в руке держат да неумело на камеру крестятся, а тогда-то привычнее было красную книжецу партбилета на съездах в едином порыве поднимать. Это теперь они из церквей склады убрали и кучу денег на их украшение бухнули, будто пытаются свое чекистко-обкомовское прошлое замолить.
- А вот так, - ответил Леонид, наклонился, пригладил заскорузлой ладонью песочек у ног, взял веточку, начертил круг, в центре точку поставил, а от нее лучи в разные стороны: - Вот это Бог в центре всего мира, - он ткнул веточкой в центр: - Это пути людские, - провел веточкой по лучам: - Видишь, как получается, чем дальше мы от Бога уходим, тем дальше наши пути от ближних наших отклоняются. И наоборот, чем дальше мы от ближних, то есть людей других, отклоняемся, тем дальше от Бога мы оказываемся. Вот так, парень.
Чудной какой-то, подумал я тогда, не даром говорят, что свихнулся совсем.
Но это я что-то вперед забежал, а начать хочу я с того лета, которое, в конце концов, и привело его на долгую часть жизни в Зеленогорск. Жаркое было лето, сессия осталась позади, надвигались каникулы, и отправился наш герой с компанией друзей на «однодневную» базу отдыха, расположенную в нашем парке культуры и отдыха, на который всем приезжим любезно указывает рукой Ильич, глядящий с высокого постамента вдаль, поверх этого парка, на Золотой пляж, неуважительно повернувшись спиной к нашей школе. Почему эта база называлась «однодневной» никому неведомо, потому как заезжали туда гости, чаще всего, в пятницу вечером, а отваливали в воскресенье после обеда, то есть растягивался день почти на двое суток. Я уже, правда, ничему не удивляюсь, после того как прочел в умной книжке про лохматого и усатого служащего патентного бюро, который убедил весь мир, что все вокруг относительно, и время в том числе.
Так вот, если вернуться к делу, отправилась компания студентов в субботу на пляж, благо жара стояла невиданная. Тут мнения тех, кто мне про это поведал, расходились, кто говорит, что на пляже они познакомились с несколькими нашими местными девчонками, кто утверждает, что произошло это под вечер в парке. Но суть не в этом, а в том, что разбрелась компания уже в сумерках по парам – каждый пошел какую-нибудь из девчонок до дому провожать. Леонид побрел рядом с Дашкой Светловой на ее улицу Авиационную. Кто в Зеленогорске бывал, знает, что путь туда из парка не близкий, это, конечно, по нашим меркам. Добрели, попрощались, на следующий день укатил Леонид домой в город, находясь в неясном для себя настроении, в разговорах рассеянный, с легкой дурацкой улыбкой на губах.
Уже в понедельник вечером помчался он на Финляндский, оттуда к нам, ну, вы же понимаете, бывает.
Так случилось, что не только у него покой из души улетучился, но и  Дашка ночь провела в полусне и томлении. Если долго все это не размусоливать, то, подведя итог следующих пары месяцев, можно коротко выразиться: решили они пожениться, и пришла пора поставить об этом родителей в известность.
У Дашки все было просто, жила она с отцом, потомственным плотником, членом партии с сорок первого года, фронтовиком,