задержался хотя бы на кокой, то заметил бы, как из-за тех ворот, в которые он стучался, выбежал три человека. Один торопливо направился в гору, где виднелись дома на обрыве, похожие на пчелиные соты, другой в центр города, где жил одзия , а третий – в порт. Но был еще один – четвертый, который пошел за ним, за Бугэй.
На рынке Бугэй встретил пассажиров и перекинулся парой фраз с Язаки. Оказалось, что они идут в бани. Язаки даже хотел было присоединиться к Бугэй, чтобы отведать местных яств, молочного поросенка с перцем, например, заодно и выпить, но под неумолимым взором Натабуры, который знал его повадки, не посмел поддаться искушению, а вместе со всеми отправился в бани. А Бугэй в хорошем расположении духа и с чувством выполненного долга вернулся на «Кибунэ-мару».
– Все сделал?.. – даже не глянул в сторону повара кантё, презирая его за низкое происхождение и пьянство.
– Все, таратиси кими, – с поклоном ответил Бугэй, стараясь не дышать на капитана, хотя на всякий случай положил за щеку пахучий лист кусу.
– Готовь обед.
– И на пассажиров тоже, таратиси кими?
– И на них.
У Бугэй отлегло от сердца. Значит, не все так плохо. Значит, кантё Гампэй передумал убивать Язаки.
– Слава Будде, – прошептал Бугэй и занялся очагом.
Над джонкой закрутился смолистый запах хикимацу.
***
– Что? Подожди… – он чуть обернулся, чтобы лучше разглядеть толпу. Они как раз выбирали для Натабуры рубаху. – Нет. Показалось…
– Да, учитель? – почтительно переспросил Натабура.
– Мне показалось, что за нами следят.
Его действительно насторожил чей-то острый, как шило, взгляд, который не единожды сверкнул в толпе местных торговцев и покупателей.
– Аябито здесь много. Это остров аябито. Их нанимают вако.
– Вот это мне и не нравится, – произнес Акинобу, – сам не знаю почему.
Аябито слыли безжалостными убийцами. Они были коварными, поклонялись Сятихоко – Богу моря, и молились в гротах голове рыбы-чудовища – идзири. Свои кинжалы «пятнадцать шагов» они мазали ядом древесной лягушки куру. Даже легкораненый человек не уходил дальше полета стрелы.
Натабура хотел рассказать учителю Акинобу о знаке Мус, который он сегодня видел, но не успел.
– Учитель… учитель… – степенно, как и подобает дзидаю, позвал Язаки, – здесь сказано о нас.
Он доедал третью моти, перемазался с ног до головы и был счастлив как никто иной, во все глаза разглядывая разношерстных сирая .
В центре площади на столбе висел большой, обтрепанный ветрами и дождями листок.
– Почему это? – еще больше удивился Акинобу, а прочитав, сообразил: да, пожалуй, действительно о нас.
В листовке было написано следующее:
«Решение Его Высочества сёгуна Никобо Минамото гласит, что Камаудзи Айдзу – военный правитель восьми провинций: Мусаси, Сагами, Кадзуса, Симоса, Муцу, Кодзукэ, Симодзукэ, Хитати, пользуясь положением, которое он занимает, поднял мятеж и оскорбил Его Величество. Он разорил провинции Симоса, Кодзукэ и Хитати, обложив тройным налогом подданных, и убил должностных лиц, которые пытались урезонить его, сжег в Киото дворец Сандзедоно, подвергнув опасности уничтожения столицу. Он пытал государственных мужей, причинял смерть и изгнание, утопление и заключение под стражу. Он присваивал себе имущество, которое ему по закону не принадлежало, захватывал самые плодородные земли, присваивал должности и раздавал их без соблюдения правил. Он разграбил могилы принцев, выкинув кости на дорогу, не повиновался сёгуну и попирал веру Будды невиданным доселе образом: отказывался молиться в храме, а спускался под землю. Посему он казнен, а его имущество перешло в сёгунату. Его рыжеволосая жена Тамуэ сбежала с возлюбленным и погрязла в прелюбодеянии. Она чинит козни против Его Величества и подталкивает ронинов к заговору. Повелеваю рыжеволосую Тамуэ схватить и доставить во Дворец Его Величества. Человеку, сделавшему это, полагается 300 рё. А ронинов (дальше шел большой список храбрецов) представить перед Судом Его Величества».
Кое-кого из перечисленных Акинобу знал. О других слышал. Все они были самураями Камаудзи Айдзу.
– Как бы это не коснулось нашего храма, – сказал он. – Содзу, Ато Такаяма, поддерживал Камаудзи Айдзу, но что-то здесь не так.
– Сэйса, да при чем здесь мы? – важно произнес Язаки, хотя мало что понял из прочитанного, ибо его разум был вечно помутнен перевариванием еды.
– Я знаю господина Камаудзи Айдзу много лет, он предан сёгуну, как сын родной, – сказал Акинобу. – И он не тот человек, который поднимает восстание. Зачем ему восстание? Он недавно женился. К тому же род Минамото весьма слаб и всецело в руках регента Ходзё Дога.
– Но с другой стороны, кого это волнует, – сказал Натабура. Он понимал, что пока они путешествовали, в Нихон что-то произошло, а то, что здесь написано, всего лишь полуправда. – Нас не было два года, – напомнил он, словно тем самым оправдывая их неведение.
– Вот именно. Как бы чего не вышло, – задумчиво потер подбородок Акинобу. – И не коснулось нас. – Но каким боком? Именно с малого начинаются большие события. Похоже, здесь тот же случай. – Он невольно взглянул на Юку. Юка тоже с рыжиной. – Ладно. У страха глаза велики. Идем в бани. Надо смыть грязь странствия.
Последний раз они мылись совершенно случайно, когда на обратном пути попали под ливень в горах. Хорошего в этом было мало, потому что все простыли и долго хлюпали носами.
Юка вздохнула с облегчением. Она всецело доверяла учителю Акинобу, ибо за долгое путешествие он ни разу не ошибся. Натабура очень на него похож, но еще слишком молод для самостоятельных дел. Он только учится, подбираясь к мастерству учителя Акинобу, и иногда делает явные глупости. Правда, в ущелье Курикара, когда защищал мост Сора, он был на высоте самурая. Язаки? Стал настоящим солдатом, но переменчив, как луна. Сегодня он один, завтра – другой. Часто ворчит. Язаки – всего лишь товарищ Натабуры. На него нельзя положиться. Однако он искренен и порывы его чисты. В общем, если бы не страсть к еде, Язаки был бы хорошим другом.
Хватит нам волнений, подумал Акинобу. Это последнее мое путешествие. Вернемся домой и будем жить спокойно. Посадим сад. Наплодим внуков. Все будет хорошо! И все-таки он испугался. Не за себя, а за Юку. Впервые за два года. Мальчишки не в счет. Они сумеют за себя постоять. Сколько было волнений, но я никогда так не боялся, думал он, слепо глядя на листовку. Листовка висела давно, пообтрепалась по краям. Местное население ею явно не интересовалось. Это к лучшему. Забыли. Злоба не может быть долгой. Долгая злоба разлагает душу. Все обойдется. Ему так этого хотелось, словно он уговаривал судьбу.
Что подумал Афра, никто не знал. Он был счастлив хотя бы тем, что находился рядом с хозяином и периодически совал свою длинную морду ему в ладонь, напоминая о себе. А еще он выпросил у него кусок лепешки, когда все перекусывали по пути в сан-суй. И завалился в мужском предбаннике, караулить вещи и оружие. Правда, Акинобу на всякий случай взял посох с собой.
***
Вначале аябито Дзимму по кличке Занза хотел сделать все так, как планировал кантё Гампэй, то есть напасть на чужестранцев в Цзилуне. Убить, обобрать до нитки, а трупы бросить в море. Однако когда вернувшийся Игути сообщил, что чужестранцы направились в бани сан-суй, он подумал, что лучшего шанса расправиться с ними не будет – все голые, без оружия. И девка, наверное, хороша. Если понравится, натешусь, решил он. Собственно, ему было плевать на бизнес кантё, на его планы забрать груз в мокром городе. Кто слишком жаден, тот много и теряет. К тому же гонец в Цзилун за ночь не успеет. Значит, надо послать голубиную почту. Это ненадежно – слишком много соколов развелось на острове. Да и делиться с тамошними местными братьями не очень-то хочется. Оно, конечно, придется, но если ты сделал основную работу, то тебе больше и достанется, рассуждал Занза, хотя в Цзилуне всем заправлял его старший брат Итиро – что значило первый.
И еще что-то смущало Занза, пока он ходил по самой большой комнате. Игути, не особенно затрудняя себя мыслями, подкреплялся сушеной дыней: Занза все придумает, у него хорошая голова.
А смущало два обстоятельства. Первое – хотя кантё Гампэй был должником и с ним можно было не церемониться, у аябито не в почете поступать так, как задумал Занза. Одно это могло вызвать кривотолки в их среде. На Занза и так уже косились из-за того, что он подмял под себя многие семьи. Цена этому – бесконечные стычки, из которых Занза пока выходил победителем. Ладно, решил он, если что, скажу, что забрал долг. Второе – кантё Гампэй сообщил о багаже чужестранцев мимоходом. А багаж должен быть основательным. Не с пустыми же руками монахи возвращаются на материк. Значит, кантё Гампэй что-то утаил от братства Моногатари. А это плохо. Очень плохо. Так плохо, что кантё Гампэй можно и наказать. В следующий раз будет вовремя отдавать долги, подумал Занза и окликнул Игути:
– Собирайся...
– А как же?..
– Сами справимся. Пятерых для этого вполне достаточно.
– А куда идем-то?
– В сан-суй.
– В сан-суй?!
– Ты же сам сказал, что чужаки пошли в баню?!
– А… Ну да… – немного оторопело согласился Игути. – Я как-то не подумал.
– Чего думать-то, – уверенно сказал Занза, надевая поверх рубахи легкую кольчугу, а на нее черное шелковое боевое кимоно. – Их всего трое…
– Пятеро… – счел нужным напомнить Игути.
– Женщина и собака не в счет.
– Не в счет, – согласился Игути и хотел добавить, что собака непростая, а тэнгу, и что с ней как раз шутки плохи. Но промолчал, подумав однако, что лично он ни за что с этой собакой не связался бы.
Он так и не понял, были ли его мысли предвидением, по привычке решив всецело положиться на Занза.
***
Язаки сам не понял, как у него получилось.
Мгновение назад он блаженствовал, сидя в офуро .
Они уже получили свое: им сбрили поросль на лице, укоротили волосы и подвергли расслабляющему массажу. Пар с едва заметным сернистым запахом поднимался от источника к отверстию в крыше. Банщица нежно, как младенцу, терла спину. Порой Язаки казалось, что этого недостаточно, и он неистово помогал ей эку – сосновой лопаточкой на длинной ручке.
Вдруг в бочку что-то ударило с такой силой, что Язаки заметно качнуло вместе с мыльной водой:
– Буль… – он пустил пузыри.
Банщица крякнула:
– Э-э-э… – и, похоже, уселась на пятую точку.
А из-за края офуро перед Язаки возникло усатое лица. Огромный черный глаз в ореоле татуировки целое мгновение разглядывал его.
– Буль-буль-буль… – Язаки погрузился с головой, решив, что ему померещилось, а потом с криком: «Симатта!» недолго думая, ткнул ручкой эку в этот самый глаз и вылетел из бочки, как пробка из бутылки.
Ткнул он в этот глаз по двум причинам: во-первых, Язаки ничего не терял – если это дух или демон, то все хонки вне закона, а во-вторых, одна из заповедей учителя Акинобу гласила: «Бей, не думая, иначе умрешь первым».
Еще находясь в воздухе, Язаки убедился, что люди в черных кимоно – не хонки, а аябито с черными зубами. Как известно, хонки не имели не только оружия, но и ног. Двое из нападавших размахивали нагинатами, еще двое – катана, а тот, которого Язаки ткнул в глаз, был вооружен яри с двумя горизонтальными рожками. По непонятной причине с первого удара
