Птичьи истории

Смеяться на слове "лопата"

    Отец мне рассказывал: это случилось ещё до моего рождения. Попутных северных ветров, тех, что ожидают перелётные птицы, долго не было. Осень выдалась ясная, тихая. Внезапно ударили ранние морозы. Все летающие насекомые попрятались под кору деревьев, в иные надёжные укрытия. Цепкие птички, привыкшие добывать пропитание своими клювиками, перескакивая с ветки на ветку, выжили. А вот ласточки, ловящие мошек исключительно на лету – те забились под стреху всей своей стайкой, да так и околели там от голода и холода. Убирать трупики птиц пришлось совковой лопатой.
    Меня так впечатлил рассказ отца, что я написал песенный текст с рефреном:
     Ах, холода проклятые,
         чьи же это грехи?
         Я выгребаю лопатою
         ласточек из-под стрехи...
   Когда же прочитал волнительные для меня строки одному своему современному знакомому, тот весело загыгыкал, пуская пузыри уголками рта. Видимо, был обучен анекдотическим течением жизни "смеяться на слове "лопата"". Тогда пришло понимание, что на нашей планете перевелись Дюймовочки, готовые укрыть опавшей листвой маленькую замёрзшую птичку и самоотверженно ухаживать за ней всю долгую суровую зиму.
   С тех пор я больше не писал песен о ласточках.


    Когда мы переехали в новый на тот момент район только что возведённых "брежневок", перед окнами нашего дома оказалось осушенное, засыпанное песком болотце. Позже на этом месте построили типовой детский сад, а за ним заключённые возвели добротную кирпичную пятиэтажку. Горизонты, видимые из нашего окна, оказались навсегда скрыты. Но чайки, дальние поколения которых селились на упразднённом болотце, долгие годы летали над своей утраченной родиной. Продолжают летать и сейчас.
    Отец выкопал за железнодорожной веткой небольшие деревца, в основном это были топольки, несколько берёзок, пара липок, и посадил перед нашим домом, на полосе от асфальтированной дорожки у подъезда до сетчатой ограды детского сада. Прямо под окнами росли наши именные деревья - отцовский вяз, мой клён, мамина черёмуха, бабушкина рябина. Лет тридцать по весне благоухали с лёгкой горчинкой черёмуховые кисти, источали тонкий аромат белые фонтанчики рябиновых соцветий, а по осени украшали наш двор ярко-жёлтые листья вяза и багряно-красные кленовые "ладошки". Проживавшая на первом этаже соседка Анна Тимофеевна – Нюрушка, с бранью и штыковой лопатой бросалась на котов, точащих когти о стволы, и на нас, ребятишек, при малейшем поползновении поковырять кору или оборвать с дерева листик.
    Машин в нашем дворе не было. Салатовый "Москвич" Борвичковых с пятого этажа содержался по правилам тех времён в гараже за чертой города. Отец моего однокашника Игорька ездил до гаража и обратно на велосипеде, редко подкатывал на автомобиле к подъезду, чтобы привезти или забрать какие-либо вещи. Со временем всё изменилось. Деревья выросли. Выросло и количество автомобилей на душу населения, вместе с тем упростилось отношение к парковке личного автотранспорта прямо под окнами дома. Ещё жива была, даже пока не слегла от неизлечимой болезни, Нюрушка, а грозные её окрики, подкреплённые потрясанием лопатой, перестали звучать в нашем дворе. Ближайшие к асфальтовой дорожке деревья нещадно исподтишка поливались хитроумными автовладельцами отработанным машинным маслом, тосолом, ещё какой-то несусветной гадостью.
    Не стало моего отца, а вместе с ним изглажена была память о кудрявом вязе. Тонкая двухствольная рябина долго ещё держалась, чахла после смерти бабушки, прижимаясь к маминой черёмухе, но как-то незаметно обломали и её. Мой клён догорал, словно остывающая головня, больными багровыми листьями на самой маковке, два года назад и от него бойкие автовладельцы оставили невысокий, но всё-таки доставляющий проблему при парковке, пенёк. Кленовый пенёк, тем не менее, отказывался выкорчёвываться, наверное, потому, что сам я ещё жив.
    А вот тополя долгое время стояли широкой стеной, жарким летом напоминая на фоне заката купола таинственных храмов, затерянных в индийских джунглях. Удивительно, но досаждающего по весне аллергикам пуха от них никто никогда не видел. Отец незадолго до своего ухода сокрушался о том, что деревья вымахали чересчур высокими, слишком затенили двор, а при ураганах, случающихся время от времени, могли рухнуть в непредсказуемом направлении. Ветры у нас действительно случаются достаточно сильные. На Октябрьском проспекте с крон старых "пуховых" тополей каждую весну стряхивало из гнёзд маленьких грачат, так что моя дочка-дошкольница, проходя мимо, каждый раз вспоминала об этом и не могла удержать жалость к погибшим птенчикам.
    На наших тополях грачи не вили гнёзд долгие десятилетия. Сновали только скандальные вороватые галки, вышагивали важные глуповатые голуби, кишели бойкие воробышки. Но все они обитали и множились под крышей в вентиляционных отверстиях. А прилетающие аборигены – чайки, скорее всего, гнездились где-то у реки или в дальних болотах. Грачи даже мельком не навещали наш двор. И вот они наконец прилетели, сразу две пары. Облюбовали самый высокий тополь, внушительно ссорились из-за места для гнезда. Удивляя мелких поскакушек-галок своею серьёзностью и обстоятельностью, собирали на бестравной земле веточки. Наконец гнёзда были свиты, грачихи, пожалуй, успели даже отнюдь не платоническим образом подумать о потомстве. И тут наконец нагрянули со своими бензопилами и телескопическими вышками коммунальщики, спавшие ни много ни мало тридцать лет и три года.
    Радостные автовладельцы с пониманием восприняли просьбу убрать на время личный транспорт со двора. Долго они ходили пеше, переговариваясь между собой о том, что теперь-то никакие пархатые пернатые не будут обгаживать едким помётом полированное лакокрасочное покрытие их любимых железных коней. Когда очередь дошла до грачиного тополя, пильщики сделали перерыв в праведных трудах, а мне пришла пора уходить по делам. Окинув взлядом двор, мысленно попрощался и с деревом, и с грачами. Но, вернувшись, увидел их уцелевшими, на прежнем месте, хотя опустошение продвинулось дальше, обогнув дерево с гнёздами. Повсюду валялись ветки, сырые тополёвые чурбаки, стояли без единого прутика-ростка четырёх-пятиметровые обрубки стволов Оказалось, мама, хотя ей в то время нездоровилось, вышла и попросила не трогать грачиное гнездовье. Мужики, почесав в затылках, согласились с доводами, что неповинную ни в чём животину надо всё-таки уважить. Должно быть, сказалось воспоминание о саврасовской картине с форзаца школьного учебника, памятной всем советским школьникам.
   Вернувшись во двор вместе с драгоцеными подержанными иномарками, консорциум автовладельцев своим темпераментом обнаружил прямую противоположность финальной сцене гоголевского "Ревизора". Коренастые потные коротко стриженые мужики чуть ли не летали по стенкам. Проклятия сыпались выше обрубков тополей, достигая едва ли не самых небес, тем не менее, мало беспокоя гнездящихся птиц. Набирались нужные номера на мобильных телефонах, выяснялась причина нерадивости пильщиков-коммунальщиков. Дня через два с грачами было покончено.
   Что ещё сказать? Оставшиеся по месту своего постоянного проживания галки, сместившись с отдалённых тополей ближе к асфальту, теперь ещё интенсивнее обгаживают лакокрасочное покрытие иномарок. Неистребимое галочье братство одолевает сплочённость автолюбителей, скача и хохоча на ветках берёз и более низкорослых деревьев, пощажённых планами коммунального благоустройства. Хотя едва ли галки делают это в отместку за своих пернатых сородичей. Птицы вряд ли умеют мстить.


    Если кто-то подумал, что рассказчику хочется поведать историю наподобие той, что Джанни Родари сложил в сказке "Голубая стрела" о бедном мальчике Франческо, то это совершенно не так. История не рождественская, а, напротив, весенняя, да и не сказочная вовсе. Сама жёлтая стрела не была ничьей вожделенной мечтой, но оказалась зримой страшноватой реальностью. Это плотное, сантиметров пятнадцать в длину, веретено с хвостовым оперением, отлитое из жёлтой сальной пластмассы, торчало справа под глазом молодой годовалой уточки-кряквы. Острие насквозь пробило обе щёчки птицы, вышло с противоположной стороны, не сумев, однако, обездвижить жертву и тем самым сделать её доступной для поимки. Охотник остался неизвестен, равно как и его намерения. Был ли это голодный бомж или забавлявшийся на берегу речушки недоросль-прогульщик, не могу предположить. Что за комбинат по производству детских увеселений разработал страшную стреляющую игрушку – тем более остаётся тайной.
    Речка Милевка, протекающая на окраине нашего городка недалеко от "третьей" поликлиники, славится как тихое место, куда слетаются прошлогодние утиные выводки, юные селезни и кряквы, и где их охотно подкармливают молодые мамы с карапузами, детишки постарше, сердобольные старушки. На иве возле берега неширокой, метра три-четыре в разливе, речушки, местные доброхоты даже разместили призыв к горожанам не оставлять без внимания остающихся на зимовку птиц, напрямую обращаясь к прохожим: "Люди! Покормите, пожалуйста, уток! Не дайте им погибнуть!" Так и повелось, что, проходя мимо в пору утиного аншлага, предварительно захожу в "Магнит", покупаю пятнадцатирублёвую сайку, крошу её без того не голодным птицам. Если же со мною идёт дочка, берём булку побольше, время от времени сами откусываем от неё по кусочку, не забываем себя.
   В тот раз я шёл один, и хорошо, что дочки со мною не было. Зрелище открылось горестное. Подстреленная уточка плавала вдалеке от кормящихся собратьев и сестёр, ведь обидеть её было проще простого: любое намеренное или ненамеренное прикосновение к пробившей обе щеки стреле, безусловно, вызывало острую боль. Нарочно стал бросать куски булки в сторону уточки-одиночки, стараясь приметить: может ли она самостоятельно питаться, или стрела напрочь перебила возможность проглатывать пищу. Пару раз птица успела схватить упавший на воду мякиш, даже ныряла за более плотной, тонущей коркой. Но затем подоспевшие к месту трапезы селезни оттеснили несчастную, несколько раз задев сытыми боками и настойчивыми клювами орудие пытки. Ни почистить себе пёрышки, ни вступить в контакт с сородичами без того, чтобы не причинить себе боль, бедная уточка не могла.
   Благообразная интеллигентная старушка в берете, заметив мой интерес к убогой птице, без предисловий вступила в беседу:
– Я вот тоже давно за ней наблюдаю: как бы её изловить?
– Зачем?
– Ну, как же? Стрела-то ей, бедной, видите, как мешает! Надо бы вынуть!
– Тут нужно долгое лечение и опытный ветеринар. Если вынуть стрелу, вряд ли птица сможет глотать пищу да и пить воду: в обеих щеках у неё будут сквозные отверстия, их нужно как-то залечивать, заклеивать пластырем, что ли? А какой пластырь удержится на утиных пёрышках? Так что ничего тут не поделаешь, разве что обрезать с обеих сторон стрелу, чтобы прикосновения других уток не