- Николай - Недворай, к тебе пришли, - опрятная старушка заглянула в комнату.
В комнате оживились.
- Коль, вставай. К тебе пришли. Слышь? - В голосе сквозила зависть.
Кровать заскрипела.
- Что?- надломлено-свистящим голосом переспросил Николай.
-Что-что, - передразнил сосед. – Пришли к тебе. Вставай. Надевай галстук. И причешись.
Николай ждал этого прихода. Он ждал каждый день. Он ждал каждый час. Он считал биение своего сердца. Он гадал на спичках. Томление ожидания скрашивали его монотонную жизнь.
Интернат для престарелых – не самое лучшее место для одиночества, чтобы туда стремиться. Но, жизнь загибает так, что выбора не остаётся.
Николай был старожилом заведения. Многих пережил. Двух директоров, четырёх соседей по палате, а уж других постояльцев он и не считал. Выносили тихо, без шума и оркестра.
Монотонная и однообразная жизнь располагает к философии или к религии. Николай не верил ни в то, ни в другое. Да и жизнь свою считал очень насыщенной. Раз в месяц был у Николая праздник. Шестого числа он получал пенсию. Не всю, конечно, лишь двадцать пять процентов. Остальную сумму заведение отбирало за проживание, питание и прочие услуги. Остальные двадцать пять процентов у него отбирали безногий буян Карпун и санитарка Устиновна, оставляя мелочь на сигареты. Эта мелочь и была для Николая праздником.
Есть люди, которые не способны постоять за себя по причине режима, который формировал личность, при отсутствии силы, не данной природой и характера, взросшим под воздействием семейного быта, где главой и правителем была мать. Нет, конечно, у Николая был отец, но в силу революционных преобразований, о нём лучше было тогда не упоминать. Так и было приказано. Отец был связан с белогвардейским движением, а это, в то время не вписывалось в формировании нового человека. И про отца забыли. Отвечали: Погиб на колчаковском фронте. На чьей стороне погиб, органы особенно не интересовались. И ладно.
Мать заменила Николаю и его младшему брату Лёве отца. Строгое воспитание, беспрекословное подчинение и наказание за любую провинность. Коля принял, Лёва озлобился.
Было голодно. Кормились временами. Мать не могла тянуть двоих сыновей. А по сему, лучший выход – после семилетки поступить в ФЗУ. Учащийся, хоть ещё и не пролетариат, а пайку и спецодежду давали. У Коли и выбора не было. Через два года не выбирал и его младший брат Лёва. Но Лёва, это отдельная песня. Тут и мотив мрачнее и слова не в рифму.
Единственным родственником у Николая была двоюродная сестра. Она и навещала его по мере возможности. Правда, редко, по особым случаям. На 9 мая, в День рождения и когда выдавали пенсию. Самой уже почти восемьдесят, расстояние немалое, а ноги уже не слушаются. Но ходила. Когда она появилась первый раз, буян Карпун и санитарка Устиновна насторожились.
- Это, кто же она тебе будет?
- Как, кто, сестра.
После этого поборы прекратились.
Сестра и устроила его в этот интернат. Дело было хлопотное. Жил Николай в старой развалюхе позапрошлого века. Крыша протекала, стены рушились. Печка обогревала затхлое жилище только дымом. Таких не брали. Брали, у кого можно было квартиру изъять в пользу государства, а вот тогда милости просим в интернат. И денег у Николая не было. Ну, откуда деньги, когда у него целая улица опекунов была. Пьяниц, да ханыг. Даже ответственных назначили, чтобы, не дай бог, Коля с голоду не помер. Подкармливали, чем могли.
В день пенсии двое-трое, с адекватными на данное утро лицами, заходили к Николаю, надевали ему приличный пиджак, фуражку и под руки вели в отделении Сбербанка. Там уже всегда стоял дежурный, держал очередь.
- А ну, расступись. Я за него занимал.
В очереди Колю знали многие. Кто жалел, кто усмехался, кто ворчал. Но у каждого была своя жизнь. Какое всем было дело до жизни Николая. Живой и живой. И то ладно.
После получения пенсии улица гуляла неделю. Не надо было думать о выпивке. Пили суррогат, благо ходить далеко не надо. Умные люди придумали киоск поближе к улице поставить. Заходи днём и ночью.
Но, всё же часть денег оставляли. Ну, не звери же. Люди. Как-то надо было Николая до следующей пенсии сохранить.
А пенсия у него была немалая. Всю жизнь на оборонном заводе отработал. Его даже на фронт не призвали по случаю редкой необходимости. Николай прошёл все ступени: от простого рабочего до заслуженного ветерана труда. Для него вообще весь мир укладывался только в родной завод и дом. От дома до завода была прямая, чуть в горку. Каждое утро Николай вставал без звонка, звонок был у него внутри, и шёл к проходной. Скорее шёл не он, его ноги. Они, как добрые кони, знали, куда и в какое время. А после работы, те же кони, несли его обратно от проходной до дома. С одной остановкой. У магазина, где Коля покупал чекушку. Это была традиция. Сколько бы мужики с завода не звали Николая с собой отметить окончание дня, ничего у них не выходило. Звали, звали, да и махнули рукой. Чего зря к человеку приставать? У каждого свой ритуал. Свои традиции. С этой чекушкой Коля, тихо открывал ворота, вырывал три редиски, срывал несколько стрелок лука и запирался в летней душевой, где всегда стояла огромная деревянная солонка. Доставал из кармана два куска хлеба, оставшиеся от обеда и погружался в свой мир.
У каждого человека есть свой мир. Или мирок. Где он чувствует себя свободным и счастливым. Без этого невозможно жить. Монотонность обязательств перед обществом загибают человека, делают его послушным и безвольным. На работе Николай чувствовал себя деталью завода. Пусть нужной, необходимой, но всё-таки, деталью. А здесь в душевой, ополовинив чекушку, он чувствовал себя новатором, изобретателем. В нём рождались неведомые изобретения. Голова работала чётко и ясно. И, если бы вот так переделать, то можно сделать и лучше и быстрее. И он переделывал. И получалось. От того и честь ему была и хвала.
- О. Клава пришла, - Николай засуетился.
- Здравствуй, Коля. Ну, как дела?
- Я, пожалуй, пойду, сказал сосед по комнате. – Обед скоро. Коль, ты идёшь? Ах, да. У тебя сегодня домашние харчи.
Сосед вышел.
- А я знал, что ты сегодня придёшь. Сердцем чуял.
- А как я могла не прийти. Сегодня у тебя День рождения.
- У меня? – ошеломлённо спросил Николай. Надо же. И сколько мне?
- Восемьдесят шесть. Гордись.
-Ух, ты. А мне даже угостить тебя нечем.
- Зато я тебе вкусненького приготовила.
Когда приходила сестра, она приносила Николаю два шкалика. Проносила тайно. Недавно в интернате поставили охрану. Два крепких парня охраняли вход и обыскивали всех входящих. Спиртное на территории интерната было строго запрещено. Но за отдельную плату охранники сами бегали в магазин для постояльцев. Это был их мелкий бизнес. Как-то Николай купил чекушку на 9 мая и его поймали. Изъяли содержимое и тут же на его глазах выпили в два горла. Тогда у Николая впервые поднялось давление. Он никак не мог понять действия и поступок. Не укладывалось в голове, не принимало сердце. Что же это он такого сурового сотворил? Какой нанёс ущерб государству?
– У меня ведь только пакет проверили. А в сумочку заглянуть постеснялись. И достала шкалик.
Глаза у Николая загорелись. Он ловко отвернул пробку и вылил содержимое в бокал с засохшим кефиром. Занёс руку. Что-то его остановило.
- Клава, будешь?
- Нет-нет, успокоила его сестра. Давай, за своё здоровье.
Николай выпил в один дых.
Как поменялся человек. Глаза заблестели, морщины на щеках выпрямились, губы увлажнились.
- Коля, закуси, я тебе шанежек напекла свежих, по случаю.
- Я потом.
- А ещё, вот, салат мелкорубленый и паштет из печёнки.
- Спасибо. Тут, для таких, как я, специальную пищу готовят. Каши. Мясо, нам говорят, не положено, тем, у кого зубов нет.
У Николая, действительно не было зубов. Просто стёрлись. Николай не верил стоматологам, как не верил в религию и философию. Считал, раз зубов нет, так оно и нужно.
-Ну, как тебе здесь?
- Хорошо. Тепло, кормят.
- Лучше, чем одному в доме?
- Конечно. Свободы только не хватает.
- Зато сколько живёшь, не то, что Лёвка.
Младший брат Лёвка после ФЗУ отработал на заводе, и что-то у него не заладилось. Не было у него тяги к труду. Решил податься на лёгкие хлеба за большими деньгами. Вернулся домой злой, как чёрт, без хлеба, без денег, без желания трудиться.
- Всё, мамаша, шабаш. Наработался я. Корми, коль родила. Мама тихо ойкнула.
Тогда государство не одобряло, кто не работал, и вскоре Лёва загремел в Губаху. Три года пришлось ему давать стране угля, мелкого, но много. Вернулся зверем. Каждый день приставал к матери: Дай вшиварь, дай вшиварь, а то придушу. Мать крестясь, тайком доставала кошелёк и откупалась. Знала, может и придушить.
Когда мать умерла, Лёве с Николаем было уже за пятьдесят. Жизнь поменялась. Хозяйство приходило в запустении, Колю спасала работа и чекушка, Лёва поменял тактику. На брата, как на мать не наедешь. За ним завод, профсоюз и общественность. Тем более единственный добытчик. И взялся за хозяйство. И в магазин сходит, и обед приготовит, и крыльцо поправит и огород засеет. Впрочем, сам всё, что вырастало, и съедал. Но пил также по-чёрному, хоть и не так часто. Здоровье не позволяло. Жаловаться стал: Что-то у меня в брюшине тянет. Так тянет, мочи нет.
К врачам не ходил, так лечился. Потом слёг. Однажды ночью встал, разбудил брата, обвел глазами скудное жилище и произнёс: Всё.
И пал.
Некоторые умирают после тяжелой и продолжительной болезни, как пишут в некрологах. Кто-то погибает на боевом посту. Кто-то просто умирает. Про иных говорят: Всё! А Лёва пал. Какая жизнь, такая и смерть.
Николай пребывал в томлении. Слава достала второй шкалик.
- Возьми, но это последний. И шанежку обязательно съёшь. Для тебя же старалась.
Вторые сто грамм Николай выпил с оттяжкой. Отломил от ватрушки небольшой кусочек и стал жевать.
- Вкусно. Нам такие не дают. Николай помолодел, порозовел и стал разговорчив.
- Как там наши?
Нашими он называл дальних родственников. Причём помнил всех по именам и отчествам.
- Все живы, здоровы, передают тебе привет, - соврала Клава.
Вообще-то дальние родственники редко вспоминали Николая, многие считали, что он вообще умер. Но Клава после каждого посещения обзванивала, кого могла, и рассказывала о Коле, передавала от него всем привет, и в подробностях рассказывала своё посещение, заканчивая словами: Коля-то наш ещё в соку. К нему даже старушки уделяют знаки внимания.
Николай заулыбался: Помнят, значит.
- Конечно, помнят. Желают тебе здоровья.
- Да, здоровья у меня отменное. Давление постоянно сто двадцать на восемьдесят. Врачи говорят, будут рекомендовать меня в отряд космонавтов.
Николай начал шутить. Он оживился и стал разговорчив.
- Клава, а ведь я долго проживу. Знаешь почему, потому что я августовский. А августовские долго живут.
Откуда Николай вынес это заключение, то ли где-то вычитал, то ли жизненные наблюдения, но это фраза была для него неким кодом жизни.
- Коля, ты поешь пока тёплое.
- Поем, обязательно. На обед не пойду, какая там еда. Надоела мне эта баланда.
- Вот и поешь. И при мне, чтобы я видела.
Николай, как послушный малец, достал ложку и попробовал паштет.
- Вкусно. Клава, а помнишь, как Лёвка беляши пек. Теста замешивал много, а мяса было мало. Так
