Судейские покидают комнату, а по боковому проходу выводят Джона Проктора.[/p]
Здесь мне опять хочется сравнить два спектакля. Потому что пятничный Проктор стал для меня шоком. Из-за того, что все действия на сцене проходили медленнее, каждая их деталь становилась более значимой, ощутимой, весомой. И так как Джона Проктора вывели совсем рядом со мной, я могла разглядеть все детали грима и прочувствовать — что же происходило с ним в эти месяцы заключения...
Сначала взгляд, конечно, упал на обмотанную кровавой тряпкой руку, на сбитые костяшки другой руки... на ноги, тоже в ссадинах и ушибах. Потом взгляд надолго заблудился в прорехах ветхой рубахи и драных штанов, чем-то похожих на больничную пижаму. Потом я решилась поднять глаза к его лицу и задохнулась. Есть, наверное, такая профессия — гример-садист. Или это хобби, не знаю. Но помимо темных теней под глазами, разбитой губы и ссадины на скуле (уже за это убила бы), под носом висели прозрачные тягучие нити... и с них медленно капало на пол. Видимо, в подвале было очень холодно... Воспоминание не из лучших, честно скажу. В понедельник грим был более легкий, красной краски пошло меньше. Обошлись без соплей.
Джон некоторое время стоит, согнувшись, вглядываясь в фигуру жены. Потом, медленно переставляя ноги, но все более уверенно, шагает к ней... не верил. До конца не верил, что когда-нибудь еще увидит свою Элизабет. Она идет навстречу и, наконец, Джон обхватывает ее руками за талию, так до конца и не разогнувшись, и плачет... он с хрипом втягивает в себя воздух, не в силах сдержаться, а Элизабет гладит его по голове, как одного из своих мальчишек...
Она пододвигает стул и усаживает Джона, а сама опускается на пол у его ног. Главное — они оба живы... а как там — остальные? Джон все это время был в полной изоляции, ничего не слышал, не знает... Элизабет рассказывает ему невеселые новости. Этот признался... этот — казнен... этот — тоже... она говорит про Джайлса, и Джон снова плачет. Это последнее известие оказалось горше всех прежних, и Джон нерешительно, но как-то по-детски доверчиво, делится с женой своей самой позорной и малодушной мыслью — Элизабет, что, если я признаюсь..?
Элизабет Проктор страшная женщина. Она каменеет. Молчит. Джон снова заглядывает ей в глаза — простишь ли ты меня тогда? И тогда она отвечает — уклончиво, отстраненно — не мне судить тебя, Джон. Джон начинает торопливо объясняться — ведь он не святой, к чему лицемерить! Он грешник, так что значит еще одна ложь, еще одно пятно на душе? Он пытается заслужить одобрение своей жены, а если не одобрение, то хотя бы сочувствие... хотя бы — понимание... но Элизабет Проктор снова молчит.
Я понимаю, что она знает Джона не хуже, чем он сам знает себя... понимаю, что иного исхода события иметь не могли... все равно — Джон Проктор остался бы собой и поступил бы так, как поступил. Но почему-то мне кажется — согласись с ним Элизабет, прими его жертву, его слабость — с любовью, прояви хоть чуточку больше теплоты в этот момент — и не было бы мучительных метаний с подписыванием и разрыванием признаний, не было бы для Джона момента неуверенности. Поддержи она его в этот момент — и он сразу и со спокойной совестью пошел бы на эшафот и она гордилась бы им гораздо больше...
Но она молчит. Ну скажи ему! Скажи, что ты будешь любить его любого! Что тебе все равно, что про него станут говорить, что ты простила его — уже простила, хотя он еще ничего не сделал! Но она говорит о другом. Она просит у Джона прощения. За всё, за все годы холодного и неуютного существования, за свою неласковость, невеселость, за то, что по ее вине Джон изменил ей — в этом ее вина.
Проктор не хочет слушать, он яростно возражает, бьет себя в грудь — нет, это мой, мой грех! Мне больно на него смотреть... Но Элизабет продолжает — ну наконец-то она говорит главное — я всегда любила тебя, Джон, просто стеснялась, не знала, как выразить... Нет на свете человека лучше тебя, Джон.
Резким шагом в комнату врывается судья Хэторн (подслушивал он, что ли?) и требует от Проктора ответа. Но Джон смотрит только на жену. После ее слов, перевернувших его душу, горячая жажда жизни охватила его и он соглашается подписать признание. «Мне еще нужна моя жизнь», - говорит он, глядя в глаза жене, и столько в его взгляде обещаний...... Элизабет Проктор сделана из мифрила. Я бы упала в обморок на месте.
Подленько радующийся судья вприпрыжку бежит сообщить Денфорду радостную весть. Быстренько-быстренько, чуть ли не на коленке, сооружают подобие секретарского места, пишут бумажку. Джон начинает отвечать на вопросы, с трудом, через силу заставляя себя лгать. Маршал Херрик приводит старую Ребекку Нэрс, чтобы она посмотрела, как признается в пособничестве дьяволу Джон Проктор. Но для Проктора Ребекка — очень большой укор... тем более, когда его просят оговорить не только себя, но и своих друзей. Проктор отказывается — это подло. Пререкается с Денфордом, выясняя, что весомее — слово Джона Проктора или представителя губернатора... Наконец, Денфорд решает не дожимать, удовольствоваться хотя бы личным признанием, и сделавший первый шаг к очернению своего имени Проктор подписывает бумагу. Дрожащей рукой он выводит свои инициалы... и хватает бумагу раньше, чем Денфорд. С точки зрения иезуитской логики самого Денфорда, Джон прав — зачем вам моя подпись на бумаге, если Господь видел мое признание? Вы хотели спасти мою душу от дьявола? Я признался — душа моя спасена. Но Денфорду сейчас не до казуистики — ему нужны простые и надежные доказательства. Проктор отказывается их давать. Он кричит — я продал вам свою душу, так оставьте чистым хотя бы мое имя! Вокруг суетятся судейские шестерки, все друг на друга орут, Элизабет замерла в углу комнаты, Хейл пытается всех успокоить, и в этот момент Джон разрывает свое признание пополам и выпрямляет спину.
Как рассказать мне, как рвется душа?
По волоконцу, по нити, по нерву.
С болью вдыхаю — и не дыша
Смотрю, как последний становится первым...
Хейл в отчаянье. Денфорд в бешенстве. Ребекка тихо светится. А Элизабет Проктор, вдруг поняв, что случилось, с громким рыданием падает на колени перед Джоном.
Для каждого, кто смотрел спектакль, наверняка есть свой собственный момент истины. Момент наивысшей кульминации чувств, после которого любой путь — вниз. Для меня - вот этот. Миг, когда Элизабет смогла выразить, впервые в жизни, свое отношение к мужу, свою любовь, свою тоску по нему, свою боль от того, что теряет самое дорогое... Вот этот горестный крик, судорожное объятие — попытка удержать ускользающее счастье — именно он подарил Джону Проктору крылья. Он, наконец, увидел, как любит его Элизабет. Увидел — и этого было достаточно, чтобы вселить в его душу восторг победы. Да, он уверенно, радостно поднимает ее с колен и подбрасывает в воздух (какой ты сильный, Джон Проктор...), обнимая у всех на виду, не стесняясь больше, ни от кого не таясь, не боясь быть отвергнутым. Он стаскивает с ее головы старушечий платок и целует ее так, как мог бы целовать каждый день, если бы только люди были умнее... добрее... проще... Он целует ее так, что, я уверена, голова закружилась по крайней мере у трех первых рядов зрительниц... Это сплошное, безудержное счастье, но это всего один миг. И он обрывается. Приговоренных к казни Ребекку Нэрс и Джона Проктора уводят, и только руки Джона и Элизабет тянутся друг к другу до самого конца...
На сцене остаются Элизабет и мистер Хейл. Он жалобно бормочет, пытаясь уговорить ее образумить мужа... Он становится на колени, умоляя... но Элизабет Проктор только улыбается:
- Он честный человек и Бог не велит мне посягать на его честность...
Она поднимает глаза к окну камеры, и сноп солнечного света падает на нее, а чуть слышную дробь барабанов заглушает торжествующее пение птиц.
Всего лишь пару слов скажу вдогонку. Похоже, так заранее было договорено — сначала все актеры кланяются на четыре стороны зрителям, потом уходят — и возвращаются, снова кланяются, после чего Ричард остается на сцене один. Он стоит скромно, и с достоинством, радостно и немного смущенно принимая овации. Он широко разводит руки, показывая, что все мы, зрители, тоже участники спектакля, и поклоном благодарит нас за внимание. Он великолепен. Он счастлив делать эту работу. Он устает безумно, но ни на что ее не променяет. Мы можем жалеть его, но снова и снова идем смотреть, как он страдает на сцене, потому что он делает это по-настоящему. И мы любим его за это еще сильнее — если такое возможно.
_______________________
* - американский фильм 1996 года "Суровое испытание". В роли Джона Проктора - Дэниел Дэй-Льюис, Элизабет Проктор - Джоан Аллен, Абигайль Уильямс - Вайнона Райдер.
** - IceBucket - благотворительное движение за распространение информации о боковом амиотрофическом склерозе. Известные люди периодически участвуют во флэшмобах, обливаясь перед камерой ледяной водой (что отдаленно моделирует ощущения больных БАС при распространении болезни) и передавая эстафету и вызов другому медийному лицу. Ричард Армитидж получил этот вызов в августе 2014 года и облился водой у служебной двери театра Олд Вик, передав эстафету Главному режиссеру и художественному руководителю театра, актеру Кевину Спейси.
*** - пьеса "Суровое испытание" написана Артуром Миллером по мотивам реальных исторических событий. По наговору 12-летней Абигайль Уильямс был обвинен в пособничестве дьяволу 52-летний фермер Джон Проктор (в реальности ни о каких сексуальных домогательствах речь не шла). Развернулась настоящая охота на ведьм, в результате которой было арестовано 196 человек. 18 из них были повешены, так как отказались признать свою вину - в том числе Джон Проктор. Один человек - 83-летний Джайлс Кори - умер под пытками. Элизабет Проктор осталась жива, казнь для нее заменили тюремным заключением из-за беременности, и через 4 года повторно вышла замуж. Власти Массачусетса впоследствии полностью оправдали всех казненных и арестованных и возместили понесенный ими и их семьями материальный ущерб. Могила Джона Проктора и дома нескольких жителей Салема сохранились до сих пор - и люди до сих пор идут, чтобы выразить свое уважение человеку, который предпочел умереть, но не изменить правде.