Осень. Грозный. Обыкновенный вечер.
Ужин уже прошел. Все, кто не на службе - занимаются своими делами: кто-то устроил постирушки, кто-то в свободное от службы время режется в карты, кто чинит обмундировку, из крайнего кубрика доносится треньканье гитары. А вот из баньки, с довольными и красными, улыбающимися лицами, вываливаются бойцы, вернувшиеся с суточного наряда. Морды у них довольные из-за того, что ночью как обычно был обстрел, но все остались целыми. «Трехсотых», «двухсотых» нет – значит все в порядке.
За полуразваленным зданием, в котором находится наша кухня, есть еще сарай. В нём тихо тарахтит бензиновый движок, который даёт нам, о чудо цивилизации! – электроэнергию. Можно даже книжку почитать. Правда, с этим делом плохо, книжек мало, за ними очередь. Я не сомневаюсь, что в Грозном библиотеки есть. Ну, во всяком случае были, до известных событий. Только сомневаюсь, что мы сможем найти данную библиотеку. И опять же там, говорят, паспорт нужен. А мы можно сказать в некотором роде беспашпортные. Даже найди мы библиотеку, вряд ли нас в неё запишут. Таким образом, наличествует информационный голод.
Поэтому с удовольствием захожу в кубрик, в котором звучит гитара. Гитариста зовут Костя. Само собой кличка «Кот». Массовик-затейник, каких поискать. Замечательно поет и играет на гитаре и рассказчик интересный. Таких как он всегда ценят, за то, что скрашивают часы досуга. Сам «Кот» из города Сочи. Много рассказывал мне о своем городе, о своей жизни. В данный момент гитара умолкла, и бойцы вспоминают жен, подруг. «Кот», рассказывая о своей семейной жизни, проговорился, что жену любит, а с тёщей не разговаривает уже три года. Народ заинтересовался.
- Ну-ка, ну-ка! Поподробнее.
- Да чё там поподробнее, – вздыхает «Кот».
- Не, ну всё-таки?
- Ну, если честно, то не я с ней, а она со мной не разговаривает. Просто доставала она меня своими советами, особенно в начале моей семейной жизни. Ну, я ей и подарил на день рождения похоронный венок и белые тапочки. Вот и не разговаривает.
Дружный хохот, от которого обсыпаются со стен остатки штукатурки. М-да, сомнительный подарок и юмора в нем, наверное, маловато.
Зато во всяком случае с психологической обстановкой пока все нормально.
На войне люди откровенничают, наверное, не потому, что прямо-таки хотят излить душу. А, на мой взгляд, потому, что возникает, видимо желание многое переосмыслить. Ну а для этого надо выговориться. Расскажешь, что-то – а оно само в душе как-то уляжется, или начинаешь видеть проблему под другим углом. Или вообще понимаешь, что «проблему» эту сам себе надумал. А ведь её и нет вовсе. Так что ведут бойцы задушевные беседы, особенно по вечерам.
Вышел во двор. Луна зараза, висит, как прожектор. Никаких осветилок не надо. Видно за километр любого кто из казармы нашей выходит. Не люблю такие ночи. Покурил и пошел спать. Плюхаясь на койку, услышал, что в районе моста началась перестрелка. Тут же на столе захрипела рация:
- Это второй, это второй. По нам работают.
- Работайте. – так же без особых эмоций отозвался дежурный офицер.
Все было как обычно. С наступлением темноты чехи начинали обстрел, расположенных по всему городу подразделений федералов. Уже можно было различить по звукам – кто, что, где и как.
В центре города, недалеко от бывшего здания республиканского КГБ, долбят мобильный отряд. Возле Романовского моста идет развлекуха у поста петербуржцев, ну и так далее. Ближе всего – это конечно наши, на мосту. И долбят их как всегда из развалин, причем не обязательно с другого берега реки. Сунжа - речка неширокая, но мост имеется. И пост на нем. Вот этот пост и является мишенью для духов. Уж очень хорошо его видно. Сложен из бетонных блоков на правом берегу реки, возле моста прямо рядом с ж/д путями. Грех по нему не пострелять. Вообще, что-то последнее время сильно наш пост чехов стал интересовать. Даже мост минировать пытались. Хотя сначала мы считали, что он чехам все-таки тоже нужен. Правда, это – отдельная история.
Ну, судя по звукам, перестрелка обычная. Даже то, что на крыше казармы забабахал пулемет, для поддержки блок-поста – никого не взволновало. Ну, увидел пулеметчик цель, ну, выпустил по цели очередь – народ всё равно спать будет. Потому как ежели на каждый выстрел просыпаться – наутро будешь вареный, как рак. К несению службы - непригоден. А стреляют практически каждую ночь. Чё ж нам, каждую ночь не спать? А вот хрен духам на всю морду.
Самое удивительное, что не мог я, потом дома заснуть. Когда из командировки вернулся. Как-то непривычно тихо. И сон не идет. К тишине оказывается, тоже не сразу привыкаешь.
Так что народ спокойно засыпал, под аккомпанемент перестрелки – все было как всегда.
А тут вдруг опять захрипела рация. Докладывали с моста:
- У нас «трехсотый».
Пару минут тишина. И опять ожила:
- У нас серьезный «трехсотый».
Тут уже не шутки. Схватил со стола рацию:
- Так серьезно?
А в ответ:
- Серьезный «трехсотый», очень серьезный.
Глянул на часы – 23.58.
За считанные секунды натянул камуфляж, разгрузку, автомат всегда под рукой.
Выскочил во двор. Решение приняли тоже быстро:
- Ринат, заводи машину.
УАЗик-таблетка стоял во дворе. Дежурный водитель начинает прогревать двигатель.
Решили по улочкам проехать как можно ближе к мосту и попытаться эвакуировать раненого. В машину попрыгали, кто успел – еще один офицер и пара бойцов.
Не зажигая фар, домчались до моста. Остановились. Выскочили из машины. Обстрел продолжается. Носилок нет. Взяли с собой пару одеял. Через развалины, пригибаясь, добежали до поста.
Выскочили на насыпь и внутрь, на пост.
На посту мат-перемат, грохот выстрелов. Под стенкой лежит Коля К., уже без сознания, куртка слева на груди вся в крови. Залита так, что даже входного отверстия на видно.
Потом уже выяснилось, что и почему. Парень здоровый. Рост под метр девяносто, вес под сто кг. Бронежилет на него налазил с трудом. И, скажем так – был ему броник несколько маловат. Во время боя пригнулся, вел огонь через бойницу. В общем, пуля 5,45 вошла в левую лямку бронежилета, возле ключицы, а вышла – под левой лопаткой.
Положили на одеяла и потащили через развалины к машине. На полусогнутых, под обстрелом. Какой нахрен героизм. Мысль одна - скорей бы до машины добраться. Добрались. Положили раненого на пол.
Ринат рванул с места.
Начинается сумасшедшая гонка с выключенными фарами
по раздолбанным грозненским улочкам.
Машину швыряет по ямам, заносит на поворотах.
Придерживаем раненого, чтобы его не сильно мотало на полу.
Щупаю пульс.
Вроде есть.
Пластиковый шприц-тюбик с промедолом.
Вкалываю прямо через одежду.
Только бы довезти…
Проскочили мимо ж\д вокзала, повернули в сторону площади Трёх Дураков.
Нарвались.
Справа в развалинах запульсировал огонёк.
Какая-то сука влупила по нам из пулемёта:
«А нечего по ночам раскатывать по Грозному, вредно для здоровья это…»
Искры по асфальту, рядом с машиной.
Ринат резко притормаживает.
Ещё одна очередь проходит перед машиной.
Резкая перегазовка – рывок вперёд.
Только бы довезти…
Нас швыряет, как в консервной банке.
А машинка наша – консервная банка и есть.
Если падла-пулемётчик накроет – всем абзац.
Пули пройдут, как сквозь бумагу.
Саня-взводный реагирует первым, выпуская длинную очередь по огоньку.
Парни лупят по пулемётчику из открытых окон.
Ещё очередь, мимо – кажется, проскочили.
Не знаю, наверное, молился всем Богам сразу.
Только бы довезти…
Подъезжаем к «Северному».
В аэропорту «Северный» – 46 бригада ВВ. У них там неплохой госпиталь.
Пытаюсь нащупать пульс – вроде есть.
- Ринат, включи фары, а то свои расстреляют!
Время уже - 00.40. Ночью практически никто не ездит.
Могут свои же реально расстрелять, не разобравшись.
Только бы довезти…
Возле поста на въезде в «Северный» останавливаемся.
Орём ввшникам, что у нас раненый.
Пропускают.
Ворота. Часовой. Начкар. Опять орём.
Пропускают.
Только бы довезти…
Длинные, похожие на фуры дальнобойщиков, только цвета хаки,
блоки полевого госпиталя.
Куда?! Вот сюда.
Поднялись по металлическим ступенькам. Занесли.
Все?
Теперь ждем. Нас начинает бить отходняк.
Холодно, а камуфляж мокрый, хоть выжимай.
Курю сигарету одну за одной.
Стрелка на часах ползёт еле-еле.
Минут через сорок пять выходит врач:
- Ребята, он умер.
Я не хочу в это верить:
- Как умер, док?! Да у него же пульс был, когда мы его сюда везли.
А он в ответ:
- Вы не вините себя парни. Даже если бы вы его через пять минут ко мне на стол положили и то, проблематично было бы. У него аорта пробита. Шансов практически не было. А пульс? Ну что пульс… Парень очень здоровый. Вот организм и боролся…
Вот так. «Не вините».
Бля-а! Ведь ему двадцать шесть всего. Было…
И дома ребенок маленький.
Всё.
Стоим, молчим.
Слышу, зовёт кто-то.
Поворачиваюсь. Из блока вышла барышня в зеленом медицинском костюмчике – медсестричка. Подхожу. Чего, мол? А она в ответ:
- Тут вот вещь его. Надо бы родным отдать.
И руку мне протягивает, ладонью вверх.
А на ладони – ладанка. Ладанка - это мешочек такой, из кожи сшитый, на шнурочке. В него по христианскому обычаю зашивают листочек с сохранной молитвой. Что-нибудь типа: «Отче наш», или Тропарь, глас 4, Кондак, глас 8. А самая распространённая молитва для воинов – «Живые в помощи». Наверное, бойцу моему мать или жена дала, когда в командировку уезжал. У меня самого подобная молитва, бабушкиной рукой написанная, в левом кармане камуфляжной куртки лежала.
И вот она – Колина ладанка. На белой девичьей ладони, тёмная, почти чёрная от крови. Меня как током пробило. И мысль, может неуместная, может несправедливая, но очень ясная:
«Не сильно тебе эта ладанка помогла, парень».
Николая наградили орденом Мужества (посмертно).
Неподалёку от моего дома стоит высокий православный храм. Он очень красивый, ярко сияют золочёные купола, периодически слышится густой колокольный звон. Я часто вижу, что в храм идёт множество людей - там захоронены мощи весьма почитаемого святого. А я не могу туда войти. Ну не идут ноги и всё. И вряд ли пойду когда-нибудь.
Вижу христианский храм, а перед глазами сразу встаёт – залитая кровью ладанка…
Вроде бы просто написано, а в каждом слове боль правды!
Я тоже туда не хожу, не могу сказать, что неверующая,
но попам почему-то не верю.
Светлая память ребятам не вернувшимся с войны!
Владлена