КВАЗИМОДО

    Холодный июнь то оглаживал прохожих докучливым дождиком, то притворно щурился солнечными лучами. В одну из пересменок таких погод, когда небо казалось пасмурным, но воздух не был насыщен тяжёлой предгрозовой влагой, я шёл от Кислинской башни, ошибкою именуемой Гремячей, вверх по каменистому известковому склону вдоль старинной, местами осыпавшейся крепостной стены.
    На широком месте, где прорезавшая стену улица Герцена будто останавливается в недоумении, куда ей дальше идти, топтались у обширного зелёного контейнера с мусором двое кондовых мужиков. Негромко переговариваясь, они деловито отрывали электрошнуры с вилками от каких-то упрятанных в глубину контейнера бытовых приборов. Там же, из зияющих просветов люков, торчал невесть что скрывавший упаковочный серо-коричневый картон.
    Впереди, на улице Школьной, тенистостью липовых аллей напоминавшей бульвар, увиделось сизое клубящееся облако. Так дымит, догорая, осенняя листва, да ещё случившиеся по неосторожности хозяев или по зависти соседей деревенские пожарища.
Пропахнуть невесть чем горчащим дымом не хотелось, и потому пришлось продолжить путь по застенью, краем известковой осыпи, усеянной кленовой порослью, вдоль разъезженной колеёю земляной дорожины с мелкими мутноватыми лужами.
    Тут-то я его и встретил. Он ковылял, изредка оглядываясь, за самодельной тачанкой на шасси от детской советской коляски с тонкими блёклыми колёсами. Поверх жиденькой металлической крестовины покоилась не менее древняя жестяная ванна, а над ней громоздились уступами уже виденные мною картонные коробки да ярко-синяя бесформенная болоньевая сумка.
    Какова была пожива этого странного человека, размышлять было недосуг. Хотелось поскорее обойти его и удалиться на почтительное расстояние. Вид страшноватого разорителя мусорных баков не внушал доверия. Фигура, облечённая в фисташковую футболку и треники с лампасами, была не то, чтобы тучной, но плотно-бесформенной и непропорциональной. Так выглядит в попытке распрямиться этрусская статуя-лежебока, изящная в схваченном скульптором ракурсе, но на поверку имеющая совершенно невообразимую длину тулова и конечностей.
    Он шёл вперевалку, косолапо ставя ступни в растоптанных высоких зимних ботинках без шнурков, пыльно-нечищенных, словно заимствованных у одного из колоритных персонажей Босха. Лёгкая задумчивая набыченность и пепельно-русые волосы, которые при всей их недлинности нельзя было назвать иначе, как патлы, дополняли облик мельком замеченного Квазимодо.
    Скоро я миновал не внушавшего доверия путника. Вислоусый мужик с седым бобриком волос на квадратной голове далеко за моей спиной обратился к Квазимодо, видимо, по-соседски:
    — Сань, привет! Чего волкёшь?
    И совсем уже отдалённым эхом прозвучал для меня ответ, услышанный только фрагментами:
    — Да вот, книги… с пожара… жалко оставлять… художественные, в основном… да я не для себя, ко мне человек придёт…
    Я больше не видел перед собою идущего вперевалку Квазимодо. Он был за моей спиной, и, незримый, увиделся совершенно по-другому. Как верный спутник полоумного Идальго, не превозмогшего жернова электрических мельниц прогресса, сам перемолотый ими, потерявший и верного ослика, но ещё живой, ковыляющий по земным дорогам во имя высокой, никому не нужной цели.
    О, торопливый, малодушный, знающий цену всему, кроме одного только бесценного, век! Не для тебя ли спасает этот мнимый уродец презренное расчётливыми современниками богатство? Куда идём, куда торопимся?