КОТЁНОК

     Котёнок кричал несколько дней.  Жутким, затравленным, душераздирающим криком. Даже трудно поверить, что такие звуки могут исходить из маленького, исхудавшего, с торчащими ребрами существа. Рассмотреть его можно было за штакетником соседского забора с большой осторожностью. От малейшего движения в его сторону он отскакивал, прятался и снова истошно орал.
     Я стала кидать ему куски хлеба с расстояния пяти-шести метров. Он поначалу убегал, но какой-то кусок упал с ним рядом – и тут же исчез в его маленькой пасти. Котёнок его просто проглотил! Потом ещё, ещё… Мне казалось, что я вижу, как нежёваные куски хлеба движутся в его чреве. Понимая,  что этот несчастный зверёк давно голоден, и дабы не вызвать заворот кишок, перестала кидать ему хлеб. Он ещё поорал и затих.
     А утром всё повторилось сначала – разрывающий утреннюю  тишину крик… Но на этот раз при моём появлении котёнок не убегал, а затравленно выглядывал из-за штакетин забора. В свекольных листьях он был почти не виден. Хлеб хватал с той же жадностью и громким внутренним урчанием. А когда я попробовала приблизиться, то он угрожающе зашипел и резким прыжком бросился на меня. Я отскочила в испуге, даже не поняв намерения этого зверёныша. В какой-то миг уже стала сомневаться, что это – котёнок.
     Прошло три дня. Я регулярно выносила еду, стараясь, чтобы не замечала хозяйка. Ей это не нравилось. Она сама пробовала отогнать приблудшего котенка от забора, стуча граблями. Упрямец скрывался в листве, но вскоре появлялся вновь. Кричать котёнок перестал. А я, пытаясь выманить его из-за забора, миску с едой ставила всё ближе и ближе к сарайчику – там было уютнее (так мне казалось).
     Моей хозяйке, с которой знакома более тридцати лет и к которой изредка приезжала летом, я уже сказала, – всё это действовало на нервы.
Однажды вечером  мы сидели на садовой скамье. Совершенно неожиданно для меня самой, неизвестно как появившись, котёнок молча запрыгнул на скамейку и  прижался к моему бедру. Я вздрогнула. Но не от удивления, а от крика самой хозяйки, что ей это уже надоело и переходит всякие пределы… Она встала и пошла за шваброй, чтобы выгнать со двора это мерзкое создание.
     Мне было очень жаль кем-то сильно обиженного и загнанного страхом и голодом малыша. Быстренько столкнув котёнка в траву, я шикнула ему вслед. Он будто понял всё – и убежал…
     К вечеру погода стала портиться. Дверь из дома в сад всегда открыта допоздна, а чтобы не залетали комары, завешана тонкой сеткой, к которой внизу были привязаны два небольших камушка, чтобы сетка не поднималась ветром. Я что-то делала в прихожей – помещении довольно просторном: здесь умещалась и вешалка с зеркалом, и холодильник, и газовая плита, и обеденный стол.
     Темнело. И вдруг мой взгляд упал на полочку, где размещались сумки, фартуки, какие-то тряпки..  В самом углу, на этих тряпках, тихо сидел, сжавшись в комочек, этот самый котёнок, еще два дня назад рвавший себе связки и не подпускавший меня ближе, чем на два метра…
В эту ночь я уезжала. Уходить из дома надо было в четыре часа утра. Хозяйка собралась меня проводить. Хотя из-за истории с котёнком, как в народе говорят, какая-то кошка пробежала меж нами. Разговор не клеился, проступало раздражение.
     Обычно женщины, одинокие – особенно, жалеют брошенных животных – кошек, собак…, подкармливают их, чем могут, отдают им остатки нерастраченной ласки, привязываются, как к членам семьи. Да у неё у самой в доме постоянно были кошки, и даже по нескольку сразу. И она их любила, ухаживала, стригла… Но, на данный момент, живности никакой: ни собак, ни котов при доме не было. И почему-то именно сейчас котёнок вызывал у моей знакомой неприязнь и полное непонимание моей жалости к бездомному сиротке.
     Не так давно у этой женщины умер нелюбимый муж. Она никогда не была с ним ласкова – сухость, резкость и жёсткость определяли её отношение к нему. А он этого не замечал (или – не хотел…) и окружал вниманием своей бесхитростной деревенской души, думая, что согревает ее и детей добротой и теплом. И сыновья его тоже любили, особенно младший. Будучи по её инициативе в разводе с ней, много лет продолжал сопровождать их переезды из города в город, учить и растить детей,  помогая где –  деньгами, где – продуктами,  где – оплатой жилья,  когда сын женился, еще не закончив учёбы...
     Тем не менее, ему не суждено было умереть в её доме. Она не позволила. Это была последняя жестокость  к своему бывшему мужу. Он умер не на её руках. Хоронили его сыновья и сваты.
     Видно глубоко в душе этой женщины было много того, что знала только она сама, что сделало её чёрствым человеком, может быть – сломало жизнь…
Но память о муже она вытравливала, не щадя ни себя, ни детей. Душа её покрылась коркой.
     А я, зная их много лет, искренне любила этого человека, как любят добрых, несколько авантюрных, но широких душою людей. Мы были с ним друзьями. Часто он говорил: "Ты одна понимаешь меня". И так же, как раздражала её моя жалость к нему, точно так сейчас в ней всё кипело и восставало против моей жалости к этому случайному котёнку.
     …Неожиданно хозяйка увидела пригревшегося на тряпках и удивительно выразительно смотрящего на неё котёнка, и вышвырнула его на крыльцо, где уже шел дождь, а вдали слышались раскаты грома.
     – Что ты делаешь?! – не выдержала я, – это не просто котёнок, это чья-то душа. Ведь говорят, что души переселяются…  Смотри, как манит этого несчастного твой дом, как он рвётся в него! Так просто это не бывает.
     – Прекрати, – резко оборвала она.
     Легли спать. Встали по будильнику. На улице непогода разбушевалась.  Сильный ветер гнул деревья, срывал листву, дождь лил, как из ведра. Быстро закрыв дом и калитку, разобрав сумки по весу, прикрывшись тонкими полиэтиленовыми накидками, в которых вмиг промокли до нитки, мы с хозяйкой быстрым шагом направились к вокзалу.
     Вдруг сзади раздался знакомый истошный крик.  Я оглянулась. От дома, от которого мы уже отошли метров на пятьдесят, во всю свою маленькую "мощь", не прекращая орать, за нами большими прыжками скакал котенок. Это можно было увидеть только в свете молний. Не бежал! Скакал! В черной водяной завесе, обрушивающейся сверху, его почти не было видно.
     Но, догнав, он стал бросаться под ноги, мешал идти, перебегая дорогу с одной стороны на другую, и кричал так, что меня стал одолевать какой-то ужас. Что это? Кто это? Почему он не остался в сухом сарае? Почему несётся с невозможной для него скоростью за нами? От кого или от чего он спасается? Или - кого теряет?
     Сверкали молнии. Громыхал гром. На теле не  было ни одной сухой нитки одежды. Идти в темноте и дожде приходилось почти на ощупь, проваливаясь в лужи и натыкаясь на камни. То, что было на ногах, обувью уже назвать было нельзя. Вскоре, размокнув, босоножки просто потерялись в этой грязи. Осталась босиком. Но на это даже некогда было обратить внимание.
     А котенок всё бежал рядом с нами и кричал. Наконец моя спутница остановилась и резко сказала:
     – Неужели не понимаешь, что  он за тобой бежит!
     Низко сверкнула молния, и на короткое время наступила абсолютная темнота. Затем раздался такой оглушительный грохот, от которого я непроизвольно присела до самой земли, прижав подбородок к коленям. Ни на что не похожий крик котенка был продолжением ада в ночи. В этом крике слышались ужас, мольба, отчаяние и боль…
     И когда это создание, воспользовавшись тем, что я в страхе присела, прыгнуло мне на шею, при этом расцарапав коготками кожу, я неловко, одной рукой, схватила котёнка, сунула его под прозрачную плёнку накидки и крепко прижала подбородком к своей шее. Мокрое тельце прильнуло к ней, и я, потрясённая, сквозь шум грозы почувствовала его мурчание.
     Тяжёлые струи проникали за воротник. Котик ползал у меня под плёнкой, которая ни от чего не защищала, и старался взобраться на плечо. И вдруг приник ротиком к уху и зачмокал, может быть – впервые в жизни проявленным инстинктом рождения… Это было первое проявление его тепла и доверия. Он грелся под дождём у меня на шее, как должен бы греться на материнском кошачьем брюшке.
     Руки устали. Одной – я поддерживала котенка. Другая – немела от тяжести сумки, поставить которую в лужу было жаль. Ноги шлёпали по грязной жиже, комочки которой чувствовались между пальцами ног. Сердце попеременно то сжимало, то отпускало необъяснимое пугающее чувство. Что-то мистическое я видела во всём происходящем.
     Хозяйка моя давно исчезла из виду. Видимо, она была уже на вокзале и дожидалась меня.
     А я всё сжимала теплый комочек, мокрый, костлявый, приникший к моему телу. И было удивительно, как легко он принял мое тепло…  И что же происходило в его психике, если он даже замурлыкал у меня на плече?!
     В течение трех дней я наблюдала сильнейшее потрясение, в котором находился котёнок. Читала у Куклачева, что кошки очень ранимы и тяжело переносят психические нагрузки. Это брошенное при рождении существо как-то сумело выжить и прибилось к старому забору. Что-то заставило его поверить, что этот дом примет его. Но его упорно изгоняли, отказывая даже в пище. И только во мне он нашел сочувствие.
Что мне с ним делать? Взять с собой – не пустят в вагон. Рука устала до изнеможения. Остановившись у какого-то кафе, я поставила сумку на парапет ограды.
     Дождь приутих, и котёнок выполз из-под плёнки накидки прямо на парапет, а потом спрыгнул с него за ограждение. Небольшие ворота и ограда были из кованого чугуна и легко пропустили бы даже крупную собаку.  За оградой стояли столы. И спасительная мысль вдруг пришла мне в голову. В кафе всегда есть остатки пищи, здесь бы котёнок не пропал.
     Я достала пакет  с продуктами, что приготовила себе в дорогу.  Быстро очистила яйцо, но котик, не дав мне закончить, вырвал его у меня целиком и убежал под стол. Я не могла понять, как такое большое яйцо  могла схватить эта кроха. Однако, бедолага появился почти тут же. Я вспомнила, как он несколько дней назад глотал куски хлеба. Сейчас, наломав колбасы, я стала давать её небольшими кусочками. Но,  хронически голодный котёнок, никогда не знавший чувства насыщения, так быстро съел колбасу, что у меня ничего не осталось, кроме еще одного яйца. Решив, что доеду и без него, я очистила и отдала его котёнку. Он снова убежал с яйцом под столы, причем, в самый дальний угол.
     Я уже волновалась. Надо спешить на вокзал. Но маленький сорванец не появлялся. Он –  что,  понял, что больше нет еды, или тут что-то другое? Я стала его звать. Хотя на кис-кис он не отзывался – этот язык был ему еще незнаком. Я взяла в руки сумку, поправила накидку и приготовилась уходить.  
И вдруг он выскочил! Поднял голову и упёрся взглядом в мои глаза. Через минуту он исчез и больше не появился. И только у дальней ножки стола, в темноте, светились его глаза… Подумала: ему тоже нелегко – он прощается со мною…
     Слышала не раз, что именно кошки очень чувствительны к опасности, раньше всех предчувствуют беду. Но… тогда – и обратное! Чувствуют и покой, и безопасность?..
     Возможно, это бедное создание ушло от какой-то страшной беды, или наоборот – искало пристанища? И вот здесь, сейчас, почувствовал себя в безопасности