Фёдор Иванович

Фёдор Иванович
 
Смеется Федор Иванович и рассказывает о своей жизни. Смуглое лицо его озарилось добротой, глаза заблестели весело с задоринкой - душа-человек! Лет ему относительно немного, всего сорок шесть, но
для рабочего человека это целая эпоха, путь взросления и воспитания трудового
характера. Особого закала и очень сложного, и в то же время, удивительного по
своей простоте и душевности. Ведь рабочего человека не заставишь кривить душой.
Он все, как есть, скажет в лицо человеку, ведь он мастер своего дела, а мастерство
и искренность всегда рядом. И попробуй других заставить себя уважать - не
заставишь! Только делом, манерой поведения и трудом можно добиться уважения в
коллективе. И по имени-отчеству просто так не назовут тебя - это точно! Вот
такое оно уважение, за ним упорный труд с самого детства.
Сидит бригада без работы, но особо не переживает, травят ребята анекдоты или слоняются из угла в угол, так и время убивают. Особенно старается Володя Пархоменко, он - душа всей бригады
плотников-бетонщиков, рассказчик - хоть куда. И то, что он немного заикается,
не портит его речь, а придает рассказу особый колорит, люди так и падают от
смеха.
-    А вот анекдот про Петьку и Василия Ивановича знаете?
-    Нет, - кричат рабочие, лишь бы Володя рассказывал, и уже заранее улыбаются. - Давай, Вовик, трави! Давай, дорогой!
-    Говорит Василий Иванович Петьке: «Ты настоящий коммунист или нет?» - «Конечно, - изумился ординарец. - Неужели вы сомневаетесь, Василий Иванович?» - «Нет, -
говорит комдив. - Но проверить надо». - «Конечно, конечно, - соглашается
Петька. - А как проверять-то будем?» - «Очень просто, - говорит комдив и
прикручивает к столу мясорубку. - Ложи свое хозяйство туда, то, что в штанах у
тебя, а там посмотрим, выдашь ли ты военную тайну или нет». Изумился Петька:
«Да разве ж так можно с мужским-то достоинством?!» - «Можно, Петька! Можно. А
вдруг в плен попадешь, и тебя белые пытать будут, тогда как?»
Рассказывает Пархоменко, а многие уже не выдерживают, постанывают от смеха, глядя на сухопарую подвижную фигуру Володи. Все точно на экране телевизора происходит: тот и
мясорубку прикручивает, и свое хозяйство кладет туда. Все, как наяву, только гляди, не ленись.
«Только хозяйство свое опустил Петька в мясорубку, как Василий Иванович ручку-то и прижал:
-    Скажешь военную тайну или нет?
Хоть и больно ординарцу, но терпит он:
-    Нет, не скажу.
Еще сильнее прижал ручку комдив:
-    Скажешь военную тайну или нет?
Взвился Петька до небес от боли, но терпит, бедный:
-    Нет, не скажу!
Разжал ручку мясорубки Василий Иванович и говорит Петьке:
-    Молодец, Петька, ты - настоящий коммунист!
Но Петька не лыком сшит, - в это время Пархоменко трясет пальцем в воздухе, словно ему, рассказчику, воздуху не хватает.
-    Теперь ты ложи свои яйца в мясорубку, а я тебя проверять буду.
Куда деваться Василию Ивановичу, сунул и он свое хозяйство в мясорубку - договор ведь!»
Хохочут ребята, слезы вытирают, но слушают, знают, что финал будет особенный. Так и получилось.
«Прижал ручку мясорубки Петька, - продолжает Пархоменко, - и вопрошает ласково, насколько это возможно:
-    Скажешь военную тайну или нет?
Терпит тот, ничего не говорит. Раз прижал Петька ручку, два прижал. И сломился комдив:
-    Ой-ой-ой! Все скажу! Все!
Но и Петька начеку:
-    Нахрена нам такие коммунисты! - и давай крутить ручку мясорубки», - крутит Володя воображаемую ручку мясорубки, а рабочие вповалку от смеха лежат: ох и весело
им!
Тут и мастер в вагончик заходит, и тоже присел к столу анекдоты послушать. Он недавно совсем на стройке, но уже не понравился ребятам. Работник из него никудышный. Сам долговязый, лет тридцати, Горшков
фамилия. Весь взъерошенный и, кажется, после вчерашнего загула, с запашком.
Говорят на стройке, что у него наверху «мохнатая лапа», вот и разгильдяйничает:
оклад идет, а он дуру нарезает. Не нравится все это Федору Ивановичу Чиричу, ох
не нравится!
Сам парень ладный и росту высокого, чернявый и добродушный, Федор родом из белорусов и трудяга до мозга костей. С детства он трудился по мере своих сил и всегда старался сделать больше, ведь он мужик - и
на огороде, и на сенокосе, и в доме. А тут трутень, хоть и мастер, но у него
оклад идет. И скрипит зубами Федор, тяжело ему.
А Пархоменко огляделся и видит, что Горшков приготовился слушать, и дальше анекдоты травит, а сам глазом на мастера косит.
-    Вы знаете, почему памятник Ленина к обкому лицом стоит, а к народу - задом? - обращается Володя к бригаде.
А те уже хохочут:
- Давай, трави дальше!
Пархоменко этого только и ждет, и Горшков улыбается - значит, можно.
-    Вот и рабочие засомневались в поведении вождя, и задают ему этот вопрос: «Ответь, Владимир Ильич, а то некрасиво получается: мы к тебе лицом стоим, а ты к нам -
задом». Стоят обескураженные люди, ждут ответа от вождя. Тот незамедлительно
отвечает: «Все правильно! За вас я спокоен, а за теми бл...ми глаз да глаз
нужен». И кулаком в их сторону трясет.
Опять закатываются мужики от смеха, и мастер вместе с ними, только Федор смурной, и лицо его смуглое побледнело:
-    Хотите, я вам анекдот расскажу? Вроде про нас сказано.
- Давай, Федя, трави! - орут работяги, им весело.
-    Бежит обезьяна по лесу и орет во все горло: «Наценка! На все товары наценка!» Тут ей лиса навстречу: «Ты что орешь, заполошенная? Честной народ пугаешь?» А та ей и
говорит: «Ты что, лисонька, не знаешь, что все товары подорожают - наценка на
них?» Выслушала ее лиса и говорит спокойно: «Я как ходила в шубах, так и буду
ходить, мне до одного места эта наценка». И пошла по своим делам каналья.
Постояла обезьяна немного и дальше по лесу побежала: «Наценка! На все товары
наценка!» Орет, бедная, старается, чтобы все услышали. Тут ее волк останавливает:
«Ты что орешь, лохудра, или жить надоело?» - «Что ты! Что ты! - испугалась
обезьяна.
-    На все товары наценка, все дорого будет. Разве ты не боишься, серенький?» - заискивает обезьяна перед волком. - «А мне наплевать, - отвечает серый, - я как
ел мясо, так и буду, есть, как ни в чем не бывало!» И дальше пошел по своим
делам разбойник - ни забот ему, ни хлопот. Постояла обезьяна, поскребла в затылке и дальше по лесу побежала: «Наценка! На все товары наценка!» Орала она так, орала, пока ее медведь за ворот не схватил:
«Ты что орешь, сумасшедшая? - и слегка ей под зад поддал. - Говори!» - «Как же,
Мишенька, ведь все товары дорогие станут. Как жить-то будем?» Постоял медведь,
подумал, почесал свою косматую грудь и говорит: «Да мне наплевать на эту наценку,
я как был хозяином, так и буду им. А ты вот как бегала с голой ж...й, так и
будешь бегать». Засмеялся и пошел себе дальше медведь. Вот так.
Начали и рабочие смеяться, но, глядя на лицо Федора, затихли.
-    Ведь это про нас анекдот, - говорит парень. - Ведь мы уже вторую неделю не работаем. Что получать будем? Чем семью кормить? - подступил рабочий к мастеру.
Тот как сидел, развалясь на стуле, так и сидит.
-    Что ты орешь, как та обезьяна? - послышался его смешок. - Вон сидят люди и довольны, что нет работы.
Озверел Чирич и что медведь вздыбился, стал огромный и яростный. Одним рывком он схватил мастера за его новую куртку и взметнул его вверх. Тот пытался вырваться из сильных рук Федора, но не мог и
болтался в его руках. Подтащил Федор начальника к выходу из вагончика и выкинул
его на улицу. С грохотом тот скатился по трапу на землю - трамтарарам!
-    Иди, работай! И чтобы возле нашего вагончика я тебя не видел, трутень! - наказал мастеру Федор и отошел от двери.
Но неугомонный Горшков вновь ринулся в вагончик. Разъяренный и страшный в своем гневе, он кинулся на Федора:
-    Убью, щенок!
Федя и не думал отступать. Удар медвежьей лапы, и мастер лежит на грязном полу, никчемный и жалкий. В полнейшей тишине Горшков поднялся и побрел к выходу.
-    Милиция разберется! А ты - вон с работы! И за куртку заплатишь, что порвал. Я этого разбоя так не оставлю! - бросил он на выходе и исчез в дверном проеме.
-    Здорово ты его! - воскликнули ребята. - Но мастер есть мастер, и как бы худо не было.
- А вы для чего? - изумился Пархоменко. - Или вам только хихикать по углам да шкодничать? Это на работе-то! Федор Иванович за нас горой поднялся, а вы его сдадите без боя?
-    Конечно, нет! - возмутились ребята. - Горшок он и есть горшок, и на него грязь выльем, а то хочет чистеньким быть. Не получится!
Вот с той поры и стали величать Федора Ивановича по имени отчеству, зауважали его ребята. И что самое странное, что и Горшков зауважал. Как-то отвел Федора в сторонку и говорит ему: «Ты, Федя, на
меня не обижайся. Неправильно я повел себя с ребятами, не так надо». Пожали они
друг другу руки и забыли ссору. Хотя не всякий мужик на это способен, не
всякий.
А на собрании мастер говорит всей бригаде:
- Давайте Федора Ивановича бригадиром назначим. У него техникум за плечами, и в работе хваткий. Как вы думаете?
Ответ был однозначный - все за! И пошла в бригаде жизнь веселая, и уже не бегали люди от работы, а искали ее. И деньги свои считали. А как же?
Умел Федор Иванович работать. Даже в Чехословакию путевку ему выделили по линии комсомола.
-    Езжай, дорогой, посмотри, как они там живут, и нам расскажешь, - напутствуют его ребята. - А главное - набирайся сил, Федор Иванович, только скучно без тебя
будет, и работа не в радость.
Хитрят ребята, уж работать-то они научились. Все у них ладится. Все у них отработано, ни одного лишнего движения нет. Чья школа? Молчит Федор Иванович, зарделся весь, что красная девица, улыбается -
скромничает парень. «Надо выручать бригадира», - решает Володя Пархоменко и
говорит весело:
-    А ну-ка из жизни что-нибудь веселое расскажи-ка нам, Федор Иванович!
Тот немного подумал и говорит:
-    Я еще студентом был, и жили мы в общаге. Конечно, чудили - не без этого, - а сам уже смеется, очень приятно вспоминать то веселое время. - Стою я с девчонкой
одной, на лестничной площадке у нас в общежитии, и никак распрощаться с ней не
могу. А время-то уже позднее. И вдруг слышим внизу, на первом этаже, странный
звук: «Шлеп!» Затем тишина и опять громко: «Шлеп!» Периодически повторяясь,
звук потихоньку двигается вверх по лестнице. Тут уж нам не до любви стало.
Странный звук заинтересовал нас, и мы с девушкой посмотрели вниз. То, что мы
увидели, сразило нас наповал. Мой друг Олег Серов, пьяненький в кочережку,
двигался к себе домой. Мы жили в одной комнате на пятом этаже и никогда не ссорились.
А тогда мода была на валенки. И вот возвращаясь, мой кореш влез одним валенком
в пустую почтовую посылку, что внизу валялась, точно в капкан попал. Вытащить
валенок он уже не мог, это было выше его сил, и он продолжал движение вверх по
лестнице. «Шлеп! Шлеп! Шлеп!» - посылкой по полу. Олег шел на автопилоте, хотя,
возможно, мысль где-то в извилинах его мозга еще и теплилась. На наш смех
гуляка не обращал никакого внимания. И вот, когда он поравнялся с нами, то моя
подруга и говорит ему весело; «Что ж ты, Серов, так набрался? И не стыдно
тебе?» А она комсоргом была. Тот поднял свою косматую голову вверх. Долго и
упорно искал мою подругу глазами и наконец-то увидел ее. Глаза Олега выпучились
как у кота, челюсть задвигалась, и он гордо обронил: «Не в ентом дело, змея
ушатая». И тут же рухнул он, как