У всякого города свой голос. Некоторые звучат как рокот прибоя, и шаги прохожих по мостовой напоминают шелест волн. У других – слабый и сухой голос, словно в тишине рассыпаются семена цветов, и птицы с нежным и торопливым присвистом склевывают их. У третьих – молчание в бесчисленных переплетах окон старинных домов.
Жаль, что нельзя составить оркестр городов мира. Цимбалы, тарелки и прочие ударные инструменты непременно представляли бы южные жаркие города. Струнные – средиземноморские и восточные. Клавишные и духовые – европейские северные, и чем ближе к северу, тем ниже должен быть звук. От флейты до тубы! Пока, наконец, все не поглотит белая пауза полюсов.
ШекИ по звучанию напоминал ксилофон, издающий ноту си. Действительно - зажатый горами,подрумяненный красными черепичными крышами, обласканный близким небом и вымощенный речными камнями городок вобрал в себя россыпь щелкающих и мягких звуков.
- Цок-цок –цок! – ударялись в камни мостовой каблучки местных модниц.
- Чоп-чоп-чоп! – звучали подметки мягкой и упругой обуви.
- Шыс-шыс-с-с! – шаркали плоские туфли-беззадники.
- Чыз-з-з-з!- притормаживали машины.
- Шци-шци!- шелестели бесчисленные липы.
Древность в нем была спрессована на подносе знаменитой шекинской халвы из рисовой муки, орехов и кинзового семени. Горечь вечности подслащена медом и изукрашена витражами и росписью ханского дворца. Звезды там были крупные и близкие, как глаза любимого и любящего человека. И - местная достопримечательность, какой не увидишь в Баку! - по шекинскому базару, так же как много веков назад, по-прежнему шастали мальчишки-водоносы с кувшинами холодной родниковой воды. Для для дополнительной прохлады те были обернуты мокрыми липовыми листьями.
И – о,чудо! – много синеоких людей. Видно горы и небо отразились в их глазах.
Над домами, домами, домами
голубые висят облака -
вот они и останутся с нами
на века, на века, на века.
Дому, в котором мы с дочерью квартировали, было больше ста лет – он стоял в самом центре исторической части города, близ караван-сарая, но дух древности был выражен в нем вернее, уютнее и тоньше. В нем не было кокетства, стилизации под старину – этого неизменного спутника всевозможных «исторических достопримечательностей». Отсутствовало все наносное, и старина представала трогательной и подлинной, словно гладила тебя узловатой, отполированной веками рукою.
Я давно заметила, что всегда крепко и могуче врезываются в сердце безошибочные жесты и мгновения, в которых нет ничего лишнего. Память – о, да, память может хранить многое! - но сердце вберет в себя только самое настоящее. Филигранная чистота линий, простота и органичность пленяют воображение не меньше чем сокровища Голконды, но при этом всегда полны тайного и хрупкого очарования.
Наш дом обладал этой вкрадчивой естественностью, растворенной в потертых и выцветших паласах на террасе заднего двора, в маленькой нише для дымохода, давно уже не работавшем и ненужном, но оставшемся как дорогое воспоминание, в полках-поставцах для посуды, каких уже давно не встретишь не то, что в столичных, но и в деревенских домах . Но более всего эта естественность была в глазах хозяев, в неспешной певучей речи их, и особенно – в облике матери хозяина – седовласой невысокой женщине с прозрачными синими глазами.
Она страдала бессонницей и я, так и не свыкшаяся с горным климатом и резкой сменой температур, часто составляла ей компанию.
- Садись! – гостеприимно указывала она на отмытые до блеска и нагретые за день ступени деревянной лестницы. – Дерево живое, от него никогда не простудишься, оно здоровье дает, - не то, что камень – все тепло из тебя вытянет.
Старушка была словоохотлива. Видно в доме все давно привыкли к ее воркованию и не обращали на него внимания. В моем лице она нашла странного слушателя. Я большей частью молчала, изредка отвечая на вопросы и поддакивая, но особо не вслушивалась. Да и ей, кажется, это было не так нужно. Обрадованная возможностью поговорить, она журчала, точно небольшой ручеек – тихо, но неумолчно.Над горами поднимался сизый туман – предвестник утра и это были блаженные часы прохлады.
Только пар, только белое в синем
над громадами каменных плит…
никогда никуда мы не сгинем,
Мы прочней и нежней, чем гранит.
До края моего сознания долетали вести о том, что сосед Али – замечательный человек, но вот сестра у него - старая дева Фатьма - такая стерва, жизни ему и его семье не дает! В пух и прах разругалась из-за того, что ей на свадьбе племянницы не дали в микрофон поговорить (Не дай Аллах никому такую сестру! Бедный Али, вай-вай-вай!). О том, что в прошлом году она сама(!!!) купила десять несушек, правда, восемь из них исправно несутся, а вот две - лентяйки, и если так дальше пойдет, то придется их зарезать. О том, что невестка у нее хорошая, тихая, не чета этим современным языкастым молодкам. Что старость не радость и она уже с трудом сама залезает на крышу, а ведь постоянно нужно что-то по хозяйству. Что столько денег ушло внучке на репетиторов, но труды не пропали зря и внучка поступила в университет. И, что Аллах не допустит такого горя, чтобы ей умереть раньше и не дождаться единственного внука из армии ("Только бы увидеть его глаза, только бы дождаться, а потом и умереть можно спокойно!")
В небе тихо догорали звезды и начинал румяниться восток.
- Ты что, дочка, предсказываешь по звездам судьбу? – старушка с интересом посмотрела на меня. – Молчишь, и все смотришь на них. Пустое! Не морочь себе голову этим!
- Нет, тетушка, я в эти предсказания не верю! Просто любуюсь, здесь в горах они такие низкие. Думаю о будущем.
- Прошлое тоже было когда-то будущим, как и будущее будет в свое время прошлым. И хоть звезды видели прошлое и увидят будущее, но никогда не расскажут о них. Им нет дела до нас.
- Интересно вы говорите, тетушка. Необычно так.
Старушка отпила чай из маленького стакана.
- Видишь тот самовар? – указала она на огромную 20-литровую махину в углу террасы. Целыми днями он стоял, попыхивая трубой, и чай из него казался мне необыкновенно вкусным. Старуха своими руками колола для него щепочки на растопку.
- До прошлого года я сама таскала его сюда. Поднималась по лестнице. И мне не было тяжело. А сейчас не могу. Если звезды когда-то в молодости рассказали мне о том, что я буду слабосильной и лицо мое покроется морщинами, мне бы не хотелось жить.
- Но вы же видели вокруг старых людей. Знали, что так бывает со всеми.
- Э…Одно дело видеть, как это бывает с другими, другое – знать, что так случится с тобой. Может быть, звездам жаль нас и поэтому человеку не дано знать своей судьбы.
Когда мне было 19 лет, меня выдали замуж. Раньше девушку не спрашивали, за кого она хочет замуж и хочет ли вообще. Родители решали все, сводили детей, знакомили. Я не знаю, правильно ли это. Никто ведь своему ребенку плохого не желает, каждый мечтает о доброй судьбе, но я столько повидала пар, у которых все должно было быть хорошо, но которые живут несчастливо.
Мне повезло. Мне полюбился будущий мой муж. Правда, видела его и раньше. Он был сыном друга моего отца. Приходили к нам в гости, потом пришли свататься. Мы хорошо жили. Я от него слова обидного никогда не слышала, а уж, чтобы руку поднять… Никогда! Он был настоящим сирдАшем – сердечным другом, а не просто мужем. Таких нет сейчас.
Трех детей вырастили. Дочка старшая – сама уже бабушка, средняя - тоже скоро дочь, внучку мою, выдает замуж, а я с сыном живу,- он младшенький у меня! - в этом доме, куда невестой вошла.
Я вспомнила суровое народное присловье: «В тот дом, куда невестой вошла, оттуда и гроб твой должны вынести» и усмехнулась. По всем меркам восточного понятия о семье эта женщина прожила достойную жизнь.
- Сорок лет мы с ним прожили - мерно продолжала она, - как в сказке. И умер он, тихо как птица: сел завтракать, попросил налить ему чаю, а пока я несла стакан, его не стало. В одно мгновение. – Глаза ее увлажнились и стали совсем прозрачными. Будто на дне чистого пруда мерцали два голубых камешка.
- Иногда вижу его во сне. Говорю, что там делаешь, наверно забыл о нас? Говорит,- скучно, тебя жду, но ты не торопись пока. А я не тороплюсь, только все равно сердце скучает. Ну, а как не скучать – ведь отец моих детей! - Последние слова она произнесла строгим тоном, выпятив чуть дрожащий подбородок.
Пусть разрушатся наши скорлупы,
геометрия жизни земной -
оглянись, поцелуй меня в губы,
дай мне руку, останься со мной.
- Вот ты говоришь – будущее. Если бы звезды тогда,в мои 19 лет, сказали мне, что я буду доживать одна, и не с кем будет тихим словом перемолвиться, я бы тоже не захотела жить. Дети хорошие, уважительные; внуки – отрада моя, но у них своя жизнь, свой час, и нельзя их тянуть в свое время. Нет, дочка, может, самая большая милость судьбы в том, что тебе не дано ее знать.
За стеной послышался шум. Закудахтали во дворе куры, встал хозяин дома, а за ним и хозяйка - мило заспанная, но неизменно улыбчивая- отправилась на кухню. Утро вступало в свои права, и расплавленная синева уже потекла с неба, процеживаясь сквозь облака.
- Ты опять не спала, мама? – озабоченно спросил хозяин. – Наверно, забыла принять лекарство?
- Сынок, у старых людей плохой сон. К тому же и гостье нашей не спалось. Непривычно им у нас.
-Нет, мне очень нравится, что вы?!- поспешила разуверить их я. – Просто, жарко, и впечатлений много, все такое красивое! Сейчас вот позавтракаем и пойдем гулять.
Мать хозяина посмотрела на меня. Голубые камешки на дне ее глаз погасли, и они снова стали обычными, прозрачно-синими. Она улыбалась мне, и лицо ее было приветливо-непроницаемым.
- В добрый час, в добрый час! – проворковала она, и стала спускаться по лестнице.- Пойдите еще в этнографический музей, в исторический,в дома-музеи. У нас много их.
Мы позавтракали и вышли. Начинался последний день нашего пребывания в городе. Надо было еще многое обойти, многое осмотреть, запастись подарками. Да и много чего нужно было сделать, чтобы утишить в сердце и унести с собою маленький разговор под звездами.
А когда мы друг друга покинем,
ты на крыльях своих унеси
только пар, только белое в синем,
голубое и белое в си…
