[justify] В курортный городок приехал отдохнуть, покупаться в море, бездельно, беззаботно поваляться на пляже у моря, пожариться на солнце, так он обычно говорил, – молодой человек, и было ему тогда всего двадцать восемь лет. Он был среднего роста, среднего, чуть худощавого сложения. И светлыми, совсем не хитрыми глазами на таком подвижном, часто смеющемся, открытом лице, ещё не имеющем выраженных следов пережитых невзгод и лишений. Человеком он был каким-то, ну, не совсем обычным, это было заметно, если к нему немного приглядеться. От всех других людей его отличали и поступки, и суждения, и оценки, и даже, стиль или манера одеваться. Говорил, искренне удивляясь – ну, и бездельников же здесь; откуда они только берутся. А брюханы-то здесь, какие, отожранные, как хряки колхозные у нас. Таким он был, возможно, потому, что, приехал оттуда, откуда никто и никогда не ездит отдыхать, купаться и валяться на морском пляже, и поэтому, для тех мест, откуда он приехал, из глубокой провинции, он самый обычный человек. Это там, где рождаются, и, прожив шестьдесят – восемьдесят, или даже, больше лет умирают, не побывав дальше нескольких окрестных деревень или посёлков. Побывав, за целую жизнь, может быть несколько раз в своём районном центре. Он был в меру общителен – разговорчив, никогда подолгу не застревал на какой-то одной теме, скоро переходил на всякую, близкую по смыслу. Довольно охотно рассказывал о своей тамошней жизни, откуда он приехал, если к ней проявляли интерес.
Отдыхал он, надо сказать, с каким-то упоением, не ведая ни скуки, ни тоски, ни печали; купался с удовольствием в тёплом море, по нескольку раз, быстрым махом проплывал не малые расстояния, затем, беззаботно и томно, отдыхая, валялся на пляже, и так изо дня в день. А по вечерам он ходил и на дискотеки, чтобы там познакомиться с девушками. А вообще-то, он очень даже не любил эти дискотечные развлечения, не были они для него такими упоительными, как дневные увеселения и забавы от купания в море и пребывания на пляже, греясь на солнце. Обычно говорил об этих дискотеках, как о каком-то досадном недоразумении – не нравится мне какая-то безумная, душераздирающая музыка там, она сильно бьёт по мозгам, но и не пойти туда, никак не получалось у него. Это было наиболее подходящее место, где, возможно было познакомиться с девушками, от чего отказываться он никак не хотел. Дискотеки проводились обычно в санаторных парках или в помещении клуба в зависимости от погоды и времени года. На гремящей в ночи дискотеке, от дискотечной, душераздирающей музыки, когда летят фейерверком блики огней, и всё смазано и размазано, точно, как в абстракционистской или импрессионистской живописи, его это порой угнетало и раздражало, и вынуждало уходить отсюда раньше означенного времени.Это будто для того только, чтобы одурманить и сбить с толку, оно больше мешало ему, никак не позволяло сосредоточиться и определиться в выборе. Уже как-то отвык от таких развлечений. Когда-то в их посёлке, в пору его недавней юности, в поселковом клубе проводились танцы и дискотеки, не столь гламурные и бесшабашные, как здесь, конечно; но теперь, когда молодёжи осталось совсем мало, всё это прекратилось. Теперь же, его встречали здесь летящие блики огней вместе с оглушающей музыкой, они камуфлировали, шифровали и затушёвывали и его, и все впечатления от той, по большей части пьяной суматохи царящей там. В беспорядке одурманивающей, и большей частью, ну, прямо пугающей «музыки», рассеивалось внимание. Но всё же, он чуть более других выделялся там, в вихрях танца тем, что был одет в непонятную всем, рабочую спецовку синего цвета, заметную, конечно, только при близком рассмотрении. Будто явился он туда вовсе не женские сердца покорять, а скорее, может быть, на покорение горных вершин или производственных заданий, чем немало удивлял некоторых окружающих. И особенно вызывал недоумение у девушек, наверное, из тех, ещё не до конца одурманенных алкоголем и грохочущей, душераздирающей «музыкой», приглашая ту или другую на медленный танец, как там, тогда выражались, заметно продвинутые остряки – заломать медлячка, чтобы, только, познакомиться с какой либо из них.
Но, как-то всё это не получалось у него, потому видимо, что представлял он собой, какой-то необычный экземпляр, совсем неизвестного их воображению вида; неузнаваемый, неотличимый их сознанием образ. Он совершенно не походил на жаждущего любовных приключений техасского ковбоя, или на томящегося любовной страстью латиноамериканского мачо из кинофильмов и романов. Или, скажем, на гламурного, избалованного и изнеженного жизнью, томящегося бездельем и блажью, ни в чём не нуждающегося мажора, образа навязанного им глянцевыми журналами на вроде «Плейбой». И тем более, никак не походил он, и на принца на белом коне, будоражащим воображение, самых, наверное, романтичных из них. Поэтому в таком не навязчивом, не возвышенном, на современном сленге, не пропиаренном – не раскрученном ни в кино, ни в литературе, ни самой жизнью, виде (облачении), они никак не желали разглядеть в нём героя своего романа. И, конечно же, это было заметно им с первого взгляда на него, он не был крутым и упакованным по самую завязку. К этому времени этот новый вид начал бурно плодиться и возникать не понятно, откуда, казалось, что прямо из-ниоткуда. И самые практичные из них уже стали внимательно присматриваться и примиряться к этим героям наступающего нового времени. Их внимание было обращено теперь к ним, и они искали их расположения. Поэтому, никаких шансов попасть в их поле зрения, и обратить их внимание на себя, у нашего героя, просто не было. Иногда, бывало кто-то серьёзно, а иные, из подвыпивших, его мало знакомых продвинутых приятелей, понимающих и цинично принимающих эту фальшивую жизнь, нагловато хохоча, потехе и веселья ради, шутили и юморили, когда, говорили ему, при встрече с ним, чаще на дискотечном поле, что он в спецовке. Он же, невозмутимо отвечал им – да, но, она же у меня новая. Видимо, ещё имелись, ну, прямо, как заповедные места на этой грешной Земле, где, об искусственной гламурной, фальшивой жизни, завладевшей сознанием молодых людей, почти ничего не знали.
Теперь же, к настоящему времени, такой вид людей, (такая порода людей) не выдержав конкуренции, не вписавшись в «рынок» большей частью вымер, согласно людоедской стратегии явившихся просветителей и идеологов «новой», смрадной и наскрозь фальшивой жизни, распространяющейся, разрастающейся теперь, как чертополох на заброшенном поле.
Рассказывая о своём приезде, он говорил, что очень торопился, совсем не было у него времени на сборы. Подошёл его очередной отпуск, о котором его поздно известили, как бывает это часто, так же, и на этот раз забыли там, в их конторке о нём, маленьком, незаметном человеке, и собирались отпустить его осенью, ближе к зиме. Пришлось ему сходить к ним в контору, и напомнить там о себе, что он живой человек и чего-то стоит. Работал он тогда на лесопилке, находящейся в небольшом захолустном посёлке среди лесов и полей. И как только он отхлопотал за отпуск, и получил отпускные деньги, где-то в размере ста двадцати или ста тридцати рублей, он наспех собрал небольшую авоську. Надел новую рабочую спецовку, посчитав её наиболее удобной, красивой и элегантной, равной, или не хуже, всегда модной ковбойской, техасской, и заспешил в районный центр, находящийся чуть более двадцати километров от их посёлка, на проходящий там поезд до Симферополя. Время его отпуска отмеривалось сроком в три недели, и плюс пять дней сверхурочных к ним, заработанных в течение года. Торопился, была уже вторая половина августа, не опоздать бы к тёплому морю и солнцу.
На душе было легко и просторно, мысли занимала уже будущая поездка, море. Никогда ранее не приходилось ему видеть море, предчувствие сулило ему только хорошее. Всё, что было вокруг, он уже и не замечал, будто навсегда покидал здешние края. Он уже не слышал убийственных напутствий и причитаний, как на похоронах старой матери, старавшейся изо всех сил предупредить, и тем уберечь его от возможных бед. Как ей казалось, они непременно могут случиться с ним, где-то там, далеко, в неведомых краях, с неведомой, губительной жизнью. Он лишь мельком глянул на неё, и на прощание махнул ей рукой, садясь на подъезжавший грузовик. Ну, разве можно было его удержать, молодой, здоровый, неодолимое желание увидеть что-то новое, неизвестное, если только приковать его цепями, наручниками, полностью лишить денег. Но, таких, гипотетических преград, у него не было, а значит и вовсе, ни каких преград не было, что могло бы его удержать. Теперь, осталось только преодолеть расстояние до райцентра, на стареньком, доживающим свой век газончике. На нём его приятель одноклассник часто, если позволяли погодные условия, возил какие-то грузы в районный центр, и что-то привозил оттуда. Из всех его одноклассников этот единственный, проживал, так же, как и он, в посёлке. Все остальные поразъехались – исчезли навсегда из посёлка. И где они, и как, никому, и ему, то же, ничего неизвестно. Половину пути до райцентра занимала ухабистая, плохо наезженная грунтовая дорога, за последние перестроечные годы всё меньше по ней ездили, проходящая от совсем, почти опустевшей деревни через их посёлок, далее, уже по плохонькому шоссе благополучно добрались до райцентра, затем на поезде до Симферополя, и теперь, он у долгожданного моря.
После нескольких дней пребывания здесь, в курортном городке у моря, обнаружившийся недостаток денежных средств, его, может быть, несколько и смущал, но как-то, особо, не огорчал. Хотелось бы, их больше, кому же не хочется. Но, он вполне мирился с таким обстоятельством и был спокоен – их нехватка его особо не беспокоила, он невозмутимо, с оптимизмом говорил, что нашёл, на его взгляд, разумный способ их траты, или экономии что ли. Подыскал себе дешёвое жилье, немного подальше от моря, но это сущий пустяк, ему молодому и здоровому. Обедать, завтракать и ужинать ходил в самые дешёвые столовые и ел двойной гарнир, допустим – две порции какой либо каши по семь или восемь копеек за порцию, или две порции картошки по восемь или девять копеек за порцию и два или три куска чёрного хлеба по одной копейке. Но всё же, пару раз в неделю позволял себе поесть, как следует, – как выражался он, чтобы в тарелке вместе с гарниром были шницель либо котлеты, или что-то прочее из мяса. Не курил, весьма редкое явление, такой привычки, или зависимости от табака он не приобрёл – был свободен от неё. Наверное, больше потому, что из-за стремительной убыли молодого населения их посёлка, не успела возникнуть обширная среда злостных курильщиков и выпивох, где активно приобщаются к этому злу и прочие, вновь вливающиеся (входящие) в эту зловредную среду. И, в результате, с отсутствием наставников, ко времени, когда он стал работать, некому было передавать, столь «бесценный» опыт, активно вовлекать новичков в пагубное пристрастие к табаку и алкоголю. Даже в армии каким-то чудом избежал столь тлетворного