перелюблино? Вся служба впереди!» Все похоже на сонный кошмар. Вместо того, что бы жизнь воспринимать, как учит флотская традиция: при наказании - расслабься и получай удовольствие, у парня мысли в голове продолжают прыгать, будто торпедный катер на редане.
Кукин с оглохшими ушами на двадцатой минуте экстаза служебной трагикомедии, когда ему начальники через заднее проходное отверстие добираются до мозжечка, не выдерживает и отводит свой взор от командира. Обреченно смотрит в окно, где черный ворон на ветке старой липы думает, как бы выклевать старлею здоровую печень. Возвращает свой блуждающий взгляд в командирский кабинет, по которому продолжает зигзагом летать злой шершень. Выпрямляется во весь рост и принимает отчаянное решение: «Если офицер должен умереть - то стоя!» В кабинете становится все шершенее и шершенее.
С холодным шаром в животе молча нагибается к своему кожаному портфелю, щелкает модными замочками с наборным шифром и, как в замедленном кино, открывает свой походный алтарь. Не торопясь, достает из «дипломата» свою черную лакированную кобуру с шомполом и кожаным тренчиком. Аккуратно вынимает из него свой пистолет. Молодой офицер опять же спокойно, словно дохлый тигр, ни слова не говоря, с малахольной улыбкой развитого бандерлога опершись о косяк двери, сдвигает флажок и снимает «Макаров» с предохранителя. Вынимает обойму с восьми боевыми патронами, проверяет ее и ловко вставляет в ручку пистолета. В кабинете тихо слышится щелчок вставленной обоймы.
Парень все делает, как его учили в военной бурсе: «Сначала отдежурь, а потом - застрелись!» Фатально вытягивает потные ручонки к коленям и передергивает пистолетный затвор. Игорю вспоминаются слова Ильи Эренбурга где-то им прочитанные: «Для русского жизнь не ценность, а случайность!» Командный триумвират сумасшедшего дома, увлеченный военной педагогикой, спокойные и где-то хладнокровные телодвижения старлея сразу и не замечает. У всех на губах благородная слюна, в глазах - заботливое отцовское неистовство. Каждому хочется высказаться и как вампиру попробовать на вкус молодую комсомольскую кровь.
Побелев лицом, Игорь с видом покойника, готового к погребению стекленеет и молча расправляет худые плечи. Еще раз прощально обводит всех отчаянным взглядом. Становится по стойке «Смирно» и застывает, как памятник Неизвестному Матросу на берегу Тихого океана. За одно мгновение вспоминает маму и папу, сделавшего его не тем местом и не в то время, свое описанное детство и юность «затянутую в ремень».
Парень чисто машинально, на полуавтомате поднимает свою правую руку и суицидно приставляет калибр дула своего пистолета к своей безумной голове, испытывая неприятные предощущения боли. Ствол упирается в уже слегка поседевший от службы висок. Решительно взводит курок, глючит от нервного напряжения кадыком и плавно тянет спуск на себя. Невольно зажмуривается от предстоящего выстрела, чтобы не видеть, как его еще не пропитые комсомольские мозги будут тихо стекать с оконного стекла...
Начальствующая толпа боевых слонов в мгновение цепенеет и становится бетонным монолитом, головы не повернуть. Волосы у всех на мошонках встают дыбом, а попы начинают наигрывать мелодию «Прощайте скалистые горы…» Замы впадают в коматозное состояние. Единый застывший первобытный ужас бьет по нервам. В глазах присутствующих попеременно отражаются тревога, удивление, страх и безумие. Впечатление, что каждый хочет умереть раньше лейтенанта. И это естественно, ведь не каждый день в кабинете командира стреляются лейтенанты.
В помещении начинает пахнуть покойником. Все затвердевает, словно дерьмо на морозе - ломом не сковырнуть. В воздухе начинают плыть повапленные гробы. Тишина, будто в церкви перед отпеванием. Кажется, что слышен треск горящих свечей, звон кадила и виден дым церковного фимиама. Лица присутствующих превращаются в застывшие, обтянутые пергаментом деревянные лики святых. У всех пропадает дар речи, кроме командира, который будто рассвирепевшая росомаха, сидящая на «очке» в гальюне в позе «лотоса», когда кто-то рвется в кабинку сделать свое «дело», начинает реветь:
- Сто-ять! Чукча итальянская! - у командора вспухают на шее лошадиные жилы, брови падают на стол, а уши складываются вдоль кадыка, словно крылья у стрижа в атаке.
Все моментально резво сползают под столы. «Тишина! В первый раз лежу в гробу одна!» Все замерзают. У бледно пепельного, будто сама смерть главного инженера необъятный животик сразу превращается в кукиш, а задница намертво примерзает к стулу как у дохлого мамонта. Мужик хочет как-то сдвинуться с места, но ледяные ягодицы ему это сделать мешают. Видно, что у начальника штаба темнеет в глазах, словно он попал на глубину и никак не может выплыть, хотя надо отдать ему должное - у него не дергается ни один мускул. Замполит, похожий на мухомор готов родить новый партийный лозунг, но слова застревают у него в горле, как при запоре. Зам по КРК в предродовом поту беззвучно пытается бормотать молитву, но забывает русские слова.
Начинается цирк, когда все артисты уехали в Антарктиду, развлекать пьяных жареных пингвинов, а остались только клоуны печального образа. Ну, еще может быть один единственный акробат-универсал. Это командир, который, увидев картину молодого офицера с пистолетом у уха, от нирваны дрючки «просыпается» и как раненная в задницу горная лань со своего стула с места тенью прыгает через все столы кабинета к виску лейтенанта.
Прыжок командира на руку старлея через все препятствия надо было видеть. Это была фантастика. Кенгурачий скачок можно было сравнить разве, что с прыжком ротозея от проходящего поезда. Командор успевает в своем свободном полете посмотреть на пыльный потолок и подумать «Пора, пора белить!» Пролетая над заместителем по КРК, думает - «Воблядь, опять где-то спирта нажрался» Задев плешь замполита, у которого на голове волос осталось на одну семейную драку и, осыпав его скрепками, делает замечание начальнику штаба за грязный подворотничок на кителе, успевает ударить по руке молодого офицера. Не смотря на это, в тесном сумеречном кабинете раздается оглушительный пистолетный выстрел. Ба-бах! Трах-передах!
Короткий выстрел отдирает Игорька от косяка. Звук пистолетного хлопка, словно возглас раненной чайки, взметается к закрытой форточке. Ударяется об нее и в следующее мгновение, вернувшись в кабинет, рикошетом начинает нервно рассыпаться по головам присутствующих. В закрытом помещении у всех возникает ощущение, что рухнул свод Вселенной, в ушах начинает звенеть. Командирский стол подпрыгивает над планетой, подоконник чуть ли не вываливается в окно, небольшие мозги в головах замов вздрагивают, становясь жидкими, и начинают выплескиваться через их вялые уши.
Владимир Ильич Ленин на портрете позади командира с испуга инстинктивно пригибается от блуждающей пули и осуждающе хмурится. Пуля начинает нервно гулять по командирскому кабинету. Дзинь… динь… инь… Вырвав задвижку на форточке, аккуратненько уходит рикошетом в косяк деревянной двери повыше головы нашего героя. Замовская толпа не успевает даже пукнуть. Молча, превращается в лавину жидкого служивого дерьма и начинает растекаться сначала в штанах, а потом и под начальствующие столы. В помещении наступает леденящая душу тишина, будто в морге, только дымок из пистолета начинает подыматься к закопченному потолку. Из радиорепродуктора бодро звучит песня молодого Иосифа Кобзона «Я люблю тебя жизнь, и я знаю, что это взаимно...» Схему побегов матросов из части, висящую на стене, как эпитафия, сдувает словно ветром.
Тонкий и умопомрачительный аромат дымка сгоревшего пороха из ствола пистолета начинает щекотать интеллигентные ноздри секретаря парткома, который так бледнеет, что на его лице выступают угри, будто откуда-то выпрыгивают. Под потолком кабинета в морозной дымке испарений продолжает ненавязчиво моргать единственная желтоватая лампочка, обгаженная мухами. Шершень от страха обделывается куриным пометом прямо на черный галстук начальника штаба. За форточкой окна на ближайшем блокпосту начинает брехать караульная собака, сначала в воздух, а потом на поражение. Дежурный по части, отпустив домой старых начальников караулов, прикладывается к горлышку бутылки портвейшка «Агдам», философски размышляя: «Чего не случается в этой жизни?»
Игорь спокойно ставит свой пистоль на предохранитель. Дует в ствол и беззвучно убирает его в свой «дипломат», впоследствии ставший знаменитым, как желтый потертый портфель Жванецкого. Тихо, будто с похорон выходит из кабинета, аккуратно прикрывая дерматиновую дверь и, как положено, идет чистить оружие, чтобы потом с чувством выполненного долга перед Родиной сдать его дежурному по части.
Шершень из уважения к офицеру размазывается кляксой по стене, давая проход выйти Игорьку из кабинета. Дежурный по штабу рефлекторно встает по стойке «Смирно», молча, приветствуя мимо проходящего молодого офицера. В части наступает ситуация, когда командир сам готов застрелиться своими носками. В воздухе начинает витать дух военного прокурора с разбором «полетов» на уровне Командующего флотом. На звук неожиданного для всех Вооруженных Сил СССР выстрела, в кабинет с глазами обоссавшегося пуделя и пилоткой надетой задом наперед пулей влетает помятый уставом помощник дежурного с возгласом на весь штаб:
- Товарищ командир! Вызывали?
Набычившийся командор в предынфарктном состоянии отряхивает прилипшие к его потной заднице бумаги. От треволнений вытирает студеную испарину со лба и, трясущимися руками не замечая закуривает сигарету фильтром наизнанку. Обводит присутствующих таким взглядом, словно желает сказать: «Ну что голуби сизокрылые, довыкаблучивались? Вон лейтенант застрелился!», но этого не говорит, а, выпустив через уши ядреный дым от фильтра, слегка заикаясь, глубокомысленно изрекает в ящик своего стола:
- Н-нет! Не в-вызывал, еж т-твою медь… - и почесав за правым волосатым ухом, придушенным голосом добавляет. - Вот и поговорили, мать вашу люсю! В-все с-свободны, к-как кубинский н-народ!
Больше никто ничего сказать не мог - всех заклинило. Замы вслед за молодым офицером тихо, как с похорон покинули кабинет. Что было дальше? Да ничего!
Кукин тогда изрек на «ручейке» в стакан спирта свои крылатые слова, которые еще все долго все цитировали:
- Ребята! Пули не свистят, а… ж-жужжат!
В скрижали скорби воинской славы и службы, после этого весь личный состав неделю ходил тихо на цырлах и цыкал друг на друга. Т-тс-с-с!!!
Было ощущение, будто в клубе части уже неделю стоял гроб со свежим покойником, ну а старлей спокойно, как ни в чем не бывало, продолжил службу на благо Родине своей Отчизны.
Морякам театра не надо - мы сами театр!
