Кошмар

[justify]              Заводская лаборатория химической очистки воды, обеспечивающая контроль качества подаваемой воды на технологическую линию непрерывно-го и сложного производства, работает всегда в обычном режиме, независимо от наступления выходных и праздничных дней. В один такой, воскресный или субботний день, в вечернюю смену, когда нет ни заводского, ни цехового начальства, молодые женщины работницы этой лаборатории, чтобы как-то интереснее и разнообразнее провести им  время своего дежурства, нашли  себе весьма занятное  развлечение, позволявшее им, таким образом, скоротать свою рабочую смену.  Потому что, от затянувшегося безделья и скуки, вынужденного ничего неделания,  рабочая смена тянется очень медленно, что приводит к состоянию какой-то затяжной «апатии», раздражению и тупому  безразличию ко всему. Они, чтобы, если не избежать этого, то хотя бы, как-то смягчить такой  гнёт, частенько  организовывали в такие дни своего дежурства  небольшой сабантуй, или, может  быть, лучше сказать, посиделки с выпивкой.

            Для этих целей, заранее на смену в этот день были принесены водка, пиво и закуска. Выполнив все необходимые процедуры, касающиеся контроля качества воды подаваемой на производственную линию цеха, они  сдвинули имеющиеся в заводской лаборатории столы, убрали с них всякие реактивы, колбы, банки, склянки. На их месте расставили бутылки с водкой и пивом, стаканы, а для любительниц изысканных манер - малообъёмные мензурки, разложили закуску. И началось, радостно захлопали в ладоши, в предчувствии большого удовольствия радующего душу, дружно закричали –  наливай!

         Кроме пяти или шести  молодых женщин-лаборанток, одна или две из них были из соседнего цеха; самой старшей из них, наверное, было, не более лет двадцати восьми  –  участниц вечеринки. На смене несли дежурство ещё две совсем уже не молодых, пожилых женщин-аппаратчиц: пятидесяти трёх лет Александра Ивановна, и пятидесяти четырёх лет Евдокия Ивановна никогда не принимавших участия в таких вечеринках. Они как обычно, когда собирались на смене такие вечеринки с распитием  спиртных напитков,  сидели где-то в стороне и  в нервном, а порой, даже, в злобном  напряжении,  наблюдали за происходящим. Они  всегда и ранее, когда, в вечерние и ночные смены собирались пьянки, были сильно недовольны и озлобленны происходящим. В их сознании это никак не укладывалось, вызывало какое-то острое неприятие. Они  с суровыми,  мрачными и апатичными  лицами, в предчувствии будто, приближения стихийного бедствия, сулившего им новые жертвы и потери, безучастно сидели в стороне от веселящейся компании, и в негодовании про себя ругали и проклинали её участниц. Творящееся на их глазах,  казалось им, каким-то предвестником чего-то нехорошего, что совсем скоро произойдёт, и напоминанием того, что когда-то, им  пришлось пережить в прошлом. Видимое ими, воспринималось, что вот оно, то страшное прошлое, что в скором времени оно непременно вернётся. Они,  сокрушённо покачивая головами, с недоумением и страхом наблюдали за проделками, по их мнению, потерявших рассудок молодых женщин.

         Тем временем, ближе к полуночи сабантуй, или попросту попойка были в самом разгаре. Чуть поверх голов участниц вечеринки от выкуренных сигарет зависло сизое облако табачного дыма. Раздавались несуразные, лишённые всякого смысла, пьяные крики. Иные, из них, испытывали особое нетерпение, и тормошили рядом сидящих всяким вздором. Бестолковой суетой, кого-то куда-то торопили и громко кричали, то  Машка наливай, то Томка разливай. Их циничные рассказы, перемешанные с матерной руганью, сменялись какими-то несуразными и не членораздельными фразами, похожими на птичье  щебетание. То, заливаясь хохотом, они возбужденно махали руками, перебивая друг друга, желая что-то сказать. Почти после каждой фразы, у многих на устах – блин, блин, и всё какой-то блин. Повторяли это слово как заклинание, заклинившее и зависшее в их пьяных головах, как будто в окутавшем их облаке сизого дыма, летают ещё и какие-то блины. То бессвязно, часто повторяя, выкрикивали они застрявшее, и так же зависшее в их головах, слово – пардон, пардон, пардон. Чему пардон, кому пардон, зачем пардон совершенно непонятно это было Александре Ивановне и Евдокии Ивановне, им казалось, что в среде нормальных людей такое невозможно, оно не может быть. И ещё более всего, ну, прямо, как дьявольское наваждение, как призрак носится после, многих фраз, засевшее и зависшее в их головах слово кошмар! Ха-ха-ха кошмар, какой кошмар! Это же кошмар! Будто бесы на круге ада в преисподней решают участь попав-шего туда грешника, предвкушая удовольствие, обмениваются такими, им понятными фразами перед экзекуцией. Их слова уже, никак не составляли мало-мальски вразумительной фразы. Сдавленное алкоголем сознание всё более меркло, не представляя уже полноценного, адекватного порядка логического  действия, оно  никак не уживалось  со своим телесным вместилищем и теперь  покидало своих обладателей, улетучивалось вон из их тела. Их словарный запас был равен или ещё более скуден, нежели у известной Элочки «людоедки», а её словарный запас, был значительно беднее, чем у дикого племени людоедов «Мумба-юмба». А, кошмар и вправду уже завис над всеми, знаковым сизым, ядовитым облаком, охватив-шим всех.

Ошарашенные увиденным и услышанным, будто видениями кошмарного сна, сидящие поодаль от них, две пожилые женщины, Александра Ивановна и Евдокия Ивановна наблюдали этот кошмар, как дьявольское наваждение. Будто грешники, почитатели Вакха и Бахуса, в адовой купели творили противные здравому смыслу безобразия; но возможно ли такое наяву. Творившееся на их глазах, их уму было непостижимо, вызывало беспо-койство и тревогу у них.  Внушало им внутренний, мало осознанный страх со времён детства, таившийся в них страх за собственное благополучие и, наверное, за благополучие близких им людей. Вызывало у них предчувствие пришествия новых мировых катастроф, что всё так зыбко, что творящиеся здесь безобразия это напоминание об их скором приходе. Творящееся поражало их воображение, граничащее с коллапсом их сознания. Всё, что они видят, вызывает в их сознании  тревогу и сомнение – возможно ли такое, может быть, это их сознание производит такие неадекватные образы перед ними. А на самом деле всё совсем не так страшно, всё приглядно и пристойно. И вообще, что это? – не  плод ли воображения их помрачённого сознания, с помощью вмешавшегося дьявола в их сознание. Или всё наоборот, это  нечистая сила, вселившись в тех несчастных, лишив их разума, и попрала нормальный ход вещей в природе, и теперь они пошли вспять.

        Кошмар, пережитый ими когда-то в прошлом им понятен всё же более чем творящийся кошмар,  перед ними теперь. Они хорошо помнят своё довоенное и военное, голодное и полное лишений детство, –  не иначе, как кошмар. Они так же хорошо помнят, как кошмар и послевоенную голодную и полную лишений молодость. Целая половина прожитой ими жизни была кошмаром! Половину жизни следовали за ними, как кошмар голода, холода и тревоги. К ним тогда являлся кошмар, зародив в душе тревогу на всю оставшуюся жизнь, но тот кошмар был какого-то  иного  свойства. А теперь, на их глазах творится ещё какой-то, совсем непонятный им кошмар, не поддающийся разумному объяснению, их разум был не в состоянии это понимать, да сопровождавшийся, какими-то дикими, чуть не предсмертными, бессмысленными  криками  блин и пардон.

        Евдокия Ивановна и Александра Ивановна прожившие тяжёлую, полную лишений жизнь, где не находилось места расслаблениям, никак не могли поверить в окончательный приход относительно лёгкой и не особо принуждённой жизни последнего десятилетия или чуть более, так именуемой теперь эпохи застоя. Им всегда казалось, что этот кусочек хорошей жизни в длинной череде лихолетий и невзгод, это как какое-то недоразумение, о чём очень скоро спохватятся небожители, их враги, или вся эта вражья сила – вурдалаки, там наверху, и быстренько  выправят положение. В противном случае, этим небожителям (вурдалакам) пировать и матовать, жить на широ-кую ногу  будет не на что, и спать спокойно они там не  смогут от того, что уже многим становится жить лучше, чем прежде. Это  затишье, точно, как перед бурей и что не за горами новое лихолетье, просто оно ждёт своего часа, чтобы обрушиться новым кошмаром в жизнь ничего не подозревающих умиротворённых пока, иллюзиями, глубоко инфантильных людей. Это было время,  года за два,  до времени, когда на политический олимп пробрался карьерист приспособленец лжекоммунист Горбачёв, или враги народа втихаря протащили его туда, чтоб вернуть страну в страшное её прошлое. Тогда они и подумали, зашевелились кремлёвские бесы, спохватились, что пора погрузить страну в кошмар.

    Перед  приходом этого, нового кошмара в жизнь не ждущих его, беззаботных людей, барствующая партийная верхушка КПСС – лжекоммунисты во главе с Горбачёвым, затеют увеселительное шоу с их пресловутой перестройкой. С целью  ввести инфантильное общество в заблуждение, пока, ничего не подозревающее о задуманном против его жизненных интересов бесами кремля. С помощью перестройки партийные злодеи, водя общество за нос, идеологически и морально дезориентировали его, а затем по крупному, судьбоносно нахлобучили его, оставив его с дыркой от бублика у разбитого корыта, а сами стали в шоколаде.  Проворачивали  аферы, закамуфлированные под термин «реформы»  с помощью подобранных для этой цели проходимцев канающих под «реформаторов» – лжереформаторы Гайдар, Чубайс, Немцов и прочее отребье.   

  Вот такой потаённый страх нагонял тогда на этих двух женщин уже много поживших, и много повидавших на своём веку, происходящий на их глазах  кошмар. Они предчувствовали, что настоящий кошмар уже совсем скоро явится, а  этот кошмар, что сейчас перед их глазами, напоминал им, что партийные вурдалаки совсем скоро опомнятся и придут в эту жизнь с новым, ожидаемым кошмаром, со своими людоедскими проектами под названием – «реформы». Слово, внушающее страх и приводящее уже многие поколения людей в трепет. Последние десятилетия после застоя, это знаковое слово «реформы» стало особенно устрашающим для большинства вымирающего  населения. Это слово, звучит, как заклинание, приводящее людей в оцепене-ние, когда вурдалаки готовят очередное ограбление населения страны, они как заклинание перед этим ограблением, произносят его повсюду  (радио, телевидение, печать). Это устрашающее слово – «реформы», парализующее сознание и волю, означающее приход очередного кошмара в их и без того мрачную, безрадостную, смрадную жизнь.

        Творящаяся  перед их глазами, уже далеко за полночь пьяная вакхана-лия каких-то осатаневших или обезумевших ничтожеств воспринималась ими как глумление над здравым смыслом. И  более того безмыслие, пустота и фальшь в каждой звучащей здесь фразе переполняло всё существо этих двух пожилых женщин негодованием, злобой и отвращением, переходящих в какое-то неприятие или даже ярость. Понималось ими, как грубый необузданный цинизм и святотатство,