Кошмар

напоминал им, что вурдалаки совсем скоро опомнятся и придут в эту жизнь с новым, ожидаемым кошмаром, со своими людоедскими проектами под названием – «реформы». Слово, внушающее страх и приводящее уже многие поколения людей в трепет. Последние десятилетия это знаковое слово «реформы» стало особенно устрашающим для большинства вымирающего  населения. Это слово, звучит, как заклинание, приводящее людей в оцепенение, когда вурдалаки готовят очередное ограбление населения страны, они как заклинание произносят его повсюду  (радио, телевидение, печать). Это устрашающее слово – «реформы», парализующее сознание и волю, означающее приход очередного кошмара в их и без того мрачную, безрадостную, смрадную жизнь.

  А  творящаяся перед их глазами, уже далеко за полночь пьяная вакханалия каких-то осатаневших или обезумевших ничтожеств воспринималась ими как глумление над здравым смыслом. И  более того безмыслие, пустота и фальшь в каждой звучащей здесь фразе переполняло всё существо этих двух пожилых женщин негодованием, злобой и отвращением, переходящих в какое-то неприятие или даже ярость. Понималось ими, как грубый необузданный цинизм и святотатство, явившихся откуда-то незнакомых с нравственностью и культурой варваров. Будто творящийся рядом с ними кошмар помимо их воли и желания непременно и сейчас снова войдет и в их жизнь, и, поэтому, они  страстно желающие какими-то экстренными действиями воспротивиться, отодвинуть его приход, как можно дальше в тёмное будущее. Это  было, как действие неосознанного рефлекса у них, такая, ответная реакция на действия несущие какую-то опасность. Им хотелось, если не прекратить, то, хотя бы, отдалить эту стремительно надвигающуюся действительность, явившуюся, будто, ну, прямо с полотен Босха, изображавшего всякое исчадие ада.

  Лишённые всякого чувства юмора, чтоб легко и просто смотреть на творящееся безобразие, не принимать его близко к сердцу, ну, так, чтоб это было им по барабану. Видимо, это  из-за того, что предыдущая их  жизнь была длинной чередой всяких лишений, потерь и невзгод, они не могли быть равнодушными к этим омерзительным в их понимании проделкам. И  не имеющих никакой возможности, как-то  оградить, избавить себя теперь, от столь не желанной, противной и непонятной их разуму такой сюрреалистичной картины,  развернувшейся, вдруг  на их глазах. Будто перед ними дымный признак адского пламени, как  бесовское наваждение возникло,  чтобы позабавиться и поглумиться  над ними.  Они были не способны сообразить происходящее на их глазах со своим миропониманием и мироощущением, как-то, бесконфликтно, мирно совместить их. Они ощущали это теперь, только, как, будто, это тёмные силы возносящие фимиаму дьяволу, так злобно их гнетут. С тревогой и страхом говорили  они меж собой, что мир кверху тормашками пошёл, как перед последними днями.  Не  желая видеть, уже не первый раз, всю эту жуть,  приводящую их в состояние всё большего неприятия и отвращения, их терпению подходил конец. Не бродить же им было всю ночь по безлюдным цехам завода, чтобы не видеть этого света представления, всей этой творящейся жути.  Подавленные творящимся кошмаром, с суровыми и мрачными лицами, эти две пожилые женщины, всё с большей тревогой, в ожидании, будто какого-то горя или большой опасности, продолжали с опаской следить, что же ещё эти глумящиеся бесы и черти вытворят здесь, превратившие это помещение заволочённое дымом, в  преисподнюю.

        И, больше, не выдержав таких испытаний или душевных мук, периодически повторяющихся в их вечерние смены  выходных и праздничных дней, их терпение перешло через край. Александра Ивановна от переполнившего её гнева,  от избытка злости и ненависти, негодуя,  врывается сквозь густую пелену табачного дыма к сидящим там, к уже мало вменяемым молодым  женщинам. И громко, чуть не задыхаясь, в ярости, и от  бессилия прекратить этот кошмар, принялась кричать им – вы, что творите!  Вы,  как черти в преисподней беситесь здесь! Вы,  прокуренные и пропитые наскрозь стервы    безмозглые! Это что, дыму-то напустили, дышать нечем! Чертовки! Похлеще  чёрных мужиков будете! И,  обращаясь к первой, попавшейся ей на глаза,  она злобно кричала: «Это ты, Машка, стерва безмозглая, превращаешь, жизнь в кошмар! И далее…, презрительно оглядев остальных, продолжала  –  И ты, Светка сволочь, безмозглая пропойца, превращаешь жизнь в кошмар! Это вы все, здесь собравшиеся, сволочи и пьяницы безмозглые, превращаете жизнь в кошмар! Это вы, бесы и твари  безмозглые, и есть, кошмар! Но подождите стервы и пьяницы, немного осталось до того времени, когда от кошмара вам жить не захочется! Это вы, оголдуши безмозглые и есть тот самый кошмар! – продолжала и далее в ярости гвоздить их позором. Что, глаза-то свои бесстыжие, чертовки пялите. И что же вы за создания-то такие, в вас нет ничего путного, ни ума,  ни совести, ни стыда! Вы же совсем осатанели! Опомнитесь...!». Вы же, сами на себя такую одурь напускаете.

      Недовольные её таким бесцеремонным вторжением в их личную жизнь  и её такой сокрушающий монолог, молодые женщины ответили непонятной, малосвязанной речью, означающей, что они не приемлют здравый смысл, обильно укомплектованной матерной руганью и жестами означающими - пошла вон отсюда, не ломай состояние нирваны. После чего вскоре разо-шлись, чтобы проспаться до утра. Ночь хэллоуина (кошмара) благополучно прошла и сменилась рассветом наступившего дня. Точно так, как, их утро прохладой встречает…

      Таким не совсем обычным образом, наиболее сообразным и подходящим её состоянию души. Не терпящей таких безумных проказ и проделок своих сотрудниц, находящихся в состоянии алкогольного опьянения, выразила своё нетерпимое отношение к творящемуся, ночному  кошмару, переполненная гневом Александра Ивановна.  Озлобившись до крайности, никак не желая терпимо взирать на происходящее, пытаясь хоть как-то достучаться до их пустых пропащих душ, она пророчила приход в их жизнь ещё более страшного кошмара, пережитого когда-то самой, оставившего заметный след в её душе.  А ночной кошмар, оживил, воспроизвёл в её памяти те  страшные картины того времени. Страх за возвращение того времени подвёл её близко к состоянию аффекта и подвиг её вмешаться и обуздать и устыдить участниц этой вакханалии. Её столь дерзкий поступок находил полную поддержку и единодушие  со стороны Евдокии Ивановны, гневно вторившей ей – тут без пьянства не удумаешь, как жить, а у этих слабоумных ещё и пьянство на уме. Тягота-то, какая, в голове не укладывается, как же можно так жить. Да, как же ему, этому кошмару было вскоре, не прийти, когда в стране советской такие люди есть. Впрочем, возможно, было бы им лучше скрыть своё возмущение и негодование и отсидеться тихо свою смену в сторонке и не перечить своим таким не обычным мнением подавляющему большинству своего рабочего коллектива.  Вскоре, сбылись слова Александры Ивановны, кошмар оказался не за горами, дождался своего вожделенного часа и пошёл тогда крушить всё вокруг, всю эту жизнь. Так пошла вскоре, долгая полоса беспросветного кошмара. Чувствовали, как будто знали, что алкоголизация страны в семидесятые и восьмидесятые, повальное пьянство, и приход кошмара в девяностые, тесно связаны. Тёмные силы не дремали, делали своё подлое, тёмное дело, уничтожив светлое дело Ленина – дело трудящихся. 






 [/justify]