Школьная экскурсия на другую сторону планеты! На целые сутки: восход-жара-закат, две ночи в пути! Для малышни это, не передать какой, праздник-праздник-праздник! Особенно для инопланетян, вроде Антишки, для которой и цветник на школьном дворе – расчудесное чудо.
– А мы его увидим?!
– Увидим-увидим!
– Честно, самого Симона?!
– Честно-пречестно.
Отдалённо, фигуру в плаще за органной кафедрой, но в деталях рассмотрят, у родника пригубят и с куста попробуют его невероятные сады.
Монастырь ведь не анонсировал Симона, как органиста. Всё исходящее оттуда по уставу анонимно: лампады и масла, мёд и обереги, травяные сборы и органный концерт. Обитель, скажем так, допустила утечку информации. Эффективные маркетинговые стратегии почтенному духовному заведению, как бы, не в масть. Успех косвенной рекламы превзошёл все ожидания, такого нашествия туристов обитель ещё не знала: в Громовом Соборе будет играть сам затворник Симон!
Последний урок. Ботаника.
– Смотрим на картинку внимательно. Что же тут изображено, на королевском гербе? Не выдуманный цветок. Называется...
Хором:
– Рудая лия!
– А в переводе?
– Красная корова!
Стажёрка, делая большие глаза:
– Вы видели таких?
Хохот.
Воспитательница, призывая к порядку:
– Рыжая тёлка! Ну, да ладно. Чем же она знаменита?
Лес рук и выкрики с места:
– Цветы пустышки!
– Химер лии столько же, сколько звёзд на небе!
– Где она пасётся, хоть бы в пустыне, через год там будет сад!
– ...и в саду – единственный сорт, чего бы то ни было.
Стажёрка:
– Правильно, а ещё?
– Рудая лия привлекает совиных шмеликов!
– Верно, они когда-то специализировались на пыльце этого вьюнка.
Воспитательница:
– Кто обобщит? Как всё это правильно сформулировать?
Антишка отличница:
– Рудая лия бесплодна, растёт исключительно в симбиозе, меняет состав почвы, размножается вегетативно, для шмелей-совок является ориентиром к медоносам.
Стажёрка, заметив учебник у Антишки под партой на коленях, подмигивает ей, хмурится, но ничего не говорит.
Всё так, на планете Монахов склонность к затворничеству как будто передалась и флоре. Посаженные вперемешку растения мельчали, исходили на ботву, заглушали соседей, без них – вырождались и чахли. В присутствии рудой лии плантации давали хороший урожай. Каждому виду и сорту желателен подбор своей химеры симбионта. Их стараются вывести всё легче, мелоколистней, чтобы привлекали шмелей, но не тянули соки из растения, не отнимали свет и влагу.
Хоть бы под экскурсионным соусом школоте старались привить немножечко знаний, а ей куда интереснее сказки. Герои... Всё тайное, сверхъестественное... Безумно таинственен тот, чей органный концерт они скоро услышат, чьи сады признаны необъяснимым наукой чудом – громовый брат, Симон. Затворник, наколдовавший семь садов, не прерывая затворничества, не покидая стен монастыря.
Планету Монахов светило Руд обходило таким образом: на одной стороне часов шесть длился затянувшийся восход, ещё шесть – день, жара, столько же приходилось на закат. Восемнадцать – ночь, прохлада.
Над головой – вечный, рассеянный свет облаков, наколотых полупрозрачными слоями, как большие куски слюды, ярко подсвеченные по краю. Многоярусное небо. Испарения конденсируются на разных высотах по-разному и отражают узкие части спектра. Окрашиваются ими, поддаются ветрам, обретают и теряют чёткость.
Перед самым закатом Руд освещает этот облачный свод снизу. Отражённое алое зарево покрывает землю сплошь, в минуты окончательного расставания расчерчивая синими, бесконечно длинными тенями. Время называемое «поцелуй Руда».
Морей нет, но есть извилистая речная сеть. Топкие берега заросли повсеместной «русальей схимницей», речной демоницей, в которую попала молния, подобная озарению. Молния любви к Руду. Стремясь покинуть омут, коренящиеся в иле стебли держатся за прибрежные травы. Чёрно-голубые, похоже на анютины глазки цветки смотрят в небо. Реки меняют направление течения в полдень и в полночь. Петляющие, мелководные русла заполняются кругами еле заметных водоворотов. Длинные пряди водорослей завиваются в «русальи кудри».
Характерная черта флоры на планете монахов – обилие растений, требующих опоры. Примета ушедшего субтропического климата с его лианами.
Если бы не жаркий долгий день, хороший климат. Однако, сильно жаркий. Процеженное, частично поглощённое излучение так велико, что плащи монахов-основателей, не признававших жизнь под крышей, выгорали от капюшонов и до пят.
Приехали!
Крепостная площадь многолюдна. Возле лотков с прохладительными напитками особенно. На флагштоках в честь праздника длиннохвостые флаги реют горизонтально, как драконы. Семисотая годовщина замирения. Органный хорал, который бывает раз в десять лет. В толпе шепчутся: «Исполнитель – громовый брат Симон».
Двухпалубный туристический автобус на воздушной подушке затормозил, бесшумно и лихо развернувшись кормой к Цитадели, удовлетворённо выдохнул долгим «пуффф-шшш!..» и осел на брусчатку, откинув двери подобно корабельным сходням.
Засидевшая, пять часов в пути, нарядная школота прыг-скок и всё, ищи-свищи в толпе! Ехали, ехали между крепостей: «...посмотрите направо, посмотрите налево, в пять тысяч лохматом году...» А побеситься? А скоро уже доспехи померить и копьями помахать?
Стажёрки перепугались, воспитательница спокойна, как сторожевой мамонт Громового Монастыря. Ныне охраняющий его в окончательно умиротворённом – бронзовом воплощении. Побегают, соберутся, через пять минут будут здесь, и точно, Антишка уже на хоботе висит.
Заботливые устроители: малышня вернулась наряженной в белоснежные, как сахар блестящие плащики. Ткань специальная, от жары. Фасон копировал магистерский наряд, снаружи выгоревший, изнутри свечением полный!
Лица под капюшонами скрыты, у Антишки – нет, и плащ на одно плечо накинут. У неё кудряшки забраны под обруч с короной, со стразами. Надо чтобы видели. У неё платье с воланом. Антиномия – настоящее имя, родители не слишком образованные, а слово красивое. Сглазили, выросла поперечница. Некого заспорить? Тоже проблема, а на что Тишка сама? Семь пятниц на неделе, это что, у неё семь недель в пятницу.
За детскую экскурсию не берут плату. Но ведь тогда не по-взрослому. Отстояв очередь, каждый получил вместе с билетом толстую брошюру, рассказывающую о последовательных частях органной мистерии. Страницы – ярко-кислый мармелад, традиционное прохладительное средство на планете Монахов. Прочитал, оторвал и съел, удобно.
– До чего же красивый билет!
– Я в рамочку повешу!
– А я сделаю открытку.
Воспитательница:
– Узнали?
Как не узнать. На гербе, на флаге союзного государства, объединившего графства и монастыри, повсюду она, рудая лия. Бело-красный граммофон, цветок мирной жизни, патерналистский знак, символ правящей династии. В полях, садах, на клумбах и на грядках, рудая лия царит тысячами химер. По научному, исторически сложившемуся названию она – «пурпурная лилия симона», по научной классификации никакая не лилия и по виду – типичный вьюнок. «Ливрея Бастарда», «Плащ Бессердечного Симеона», «Звезда Сент-Симеона». Народная приметливость как всегда точней. Воронка цветка неправильной формы: два уголка выдаются наверх, как будто рожки. Отсюда и «лия», антилопа, тёлочка. Полностью рудой, красной, её никто не видел, как и этой мифической дикой коровы. По преданию она водится в чаще леса, ото всех убегает, но заблудившемуся человеку даст попить молока густого до сладости. Культивируемые лии все пестрые, белые с розовыми, фиолетовыми, алыми вкраплениями.
Школоте раздали веера с той же самой рудой лией.
Антиномия влезла на трон, где обычно фотографируются, и оттуда внимала перипетиям легенды о Бессердечном Симеоне. С непринуждённостью в позе и сосредоточением в глазах, она пришлась так дивно к месту, настолько всей площади к лицу, что её и не вздумали побеспокоить. Монументальный бронзовый постамент, трон из комеля пирамидальной ели, состаренный жарой, и девочка – живая инсталляция.
Легенда связывала появление рудой лии с гибелью Сент-Симеона.
Он был приёмышем королевы, якобы, найденным в лесу. Говорили, что неверна, но король принял младенца.
По мере взросления Симеон демонстрировал не барские замашки, но признательность и великую скромность. Он избрал для себя низший чин стрелка королевской гвардии, надев ливрею, расшитую листвой. Королевские племянники ненавидели его, подозревая в наигранном смирении, как пути к трону, памятуя о крови не то соседнего короля, не то лесной нечисти. Холодный и чистый, не проявлявший гнева, не заводивший интрижек Симеон внушал зависть и ярость. Он проявлял послушание с таким достоинством, с каким мало кто выказывает гонор. Над ним насмехались: бастард слишком голубых кровей! В венах застыл синий лёд лесных ручьёв.
Шла война, начавшаяся ещё до рождения Симеона. Враждующие королевства были до предела истощены. Настолько, что тайные послы перемирия имели все шансы столкнуться ночью на нейтральной полосе. Но белым днём? С обеих сторон гордость зашкаливала.
Тогда-то Симеон-бастард и вызвался положить конец изнурительной распре. «Мне нечего терять, потомку болотного чёрта, вражьему отродью. Пусть государь прикажет бросить вызов один на один коннику из их войска. Там я-де по своей воле взмахну шарфом и предложу фронту брататься, а не стрелять. Мы знаем, что к этому они готовы».
Побудил Симеона к такому шагу голос крови или что иное, ему всё удалось. Но если рядовые воины были голодны, измучены, пресыщены войной, то придворная шваль – кровью не сыта и завязала потасовку. Конная аристократия вражеской стороны окружила Симеона. Один щёголь крикнул: «Не на чужой ли, ждущий меня престол, ты нацелился, примиритель?!» Симеон вскинул руки, но получил удар копьём в грудь. Он упал с коня, встал и ответил: «Зачем ты сделал это? Все знают, что у меня нет сердца». Так он выжил первый раз. Однако, прорвавшись обратно, Симеон повстречал лица ещё сильней искажённые алчностью и злобой. «Какая услуга!.. Возвращаешься прямо на трон? Не спеши». Второй удар он получил кинжалом в спину. «Разве не вы шептались, что у меня нет сердца?.. Видите, его нет». Суеверный страх подлецов дал Симеону исчезнуть в заварушке, усмиряемой горнами.
Его тела нигде не нашли. А затем наступило время подписания мирного договора.
На том самом поле, где в начале войны те и другие гарцевали победителями, на вытоптанной земле два пеших короля обнялись, признавая ничью. Они награждали героев и каждый – из воинов противника. На гвардейских ливреях, на пехотных плащах загорались большие и малые звёзды. Тогда появился Симеон. Последним. Он шёл, разматывая плащ, весь в лесной хвое и листве, оказавшийся длинным, как мантия. Плащ вился и не падал, не касался земли. Вдоль него горели красные пятна от двух предательских ран. А ливрея под плащом оказалась чисто белой: ни вышивки, ни крови. Оба государя замешкались. Кто должен приколоть на эту грудь медаль? Какого достоинства? Симеон же, приблизившись, вырос до неба, прошёл между ними и пропал. Его плащ, простиравшийся до горизонта, упал на вытоптанную землю и покрыл её ковром рудых лий, пламенно красных на пёстрой,
|