предстояло сделать много. Он, то с одной девушкой, то с другой, то в обществе одних женщин, то других, прямо как бабочка-мотылек, то одни цветы опыляет, затем другие, перемещаясь от одних к другим или от одной особи к другой. Иногда он располагался от нас далековато и был слышен только его смех, чаще непрерывный, какой-то бесшабашный, а иногда прерывающийся, будто насильственно выдавливаемый из нутра, часто надменно, саркастически звучащий. Смеялся он много на первых порах, потом поостыл, поменьше, жестикулируя руками, изображал то недоумение, то удивление, то что-то вроде клятвенного заверения, положив руку на сердце и изобразив гримасу какой-то суровой сосредоточенности, тут же, сменяющуюся на бесшабашную весёлость, ну, как талантливый актёр, разыгрывающий разные сценические образы в театре. И, как сам Марсель Марсо им что-то говорил. Молодые женщины и девушки принимали его явление разно: одни много смеялись и охотно говорили с ним, были веселы и беззаботны. Другие как-то сурово и недоверчиво поглядывали на него, вроде, как, вовсе не он герой их романа и называли его иногда ветрогоном – пустым прожигателем жизни, и видели в нём уже пресытившегося всем, и ищущего теперь, только порочных наслаждений, поэтому, как-то, от греха подальше, сторонились его. Он напоминал им, но это, может быть, уж слишком, пресытившегося всем в этой жизни, изнывающего, мучающегося от безделья и скуки мажора. Они теперь как-то особо вошли в моду, и стали предметом зависти большей части молодёжи, вплоть до средних лет, и были их примером подражания. Его цинический ум и плохо скрываемый эгоизм, делали его весьма похожим на этот образ, поэтому некоторых девушек, конечно же, из меньшего их числа, ещё пока не знакомых с этим образом, он настораживал. Они, как-то слишком серьёзно относились к жизни и никак не допускали кратковременных ни чему не обязывающих курортных романов не известно с кем. А иные из них, как-то вяло поддерживали разговор, и как бы, тяготились им, наверное, от того, что были сильно отягощены жизнью, и им просто не до чего. Желали как-то, немного хоть, отогреться здесь от мороза житейских невзгод, и не более того, на большее не были готовы и расположены они. Конечно, с таким, не поддающимся его мастерской обработке, материалом, он себя долго не мучил, не изнурял какими-то долгими осадами их сердец, просто скоро покидал их.
Когда же, их компания располагалась совсем близко к нашей, то было слышно, как он, обращаясь, видимо, к наиболее понравившейся ему девушке или молодой женщине, тоном ну, конечно же, как будто без памяти влюблённого, почти, как Ромео, говорил – Не желаете ли вы подышать ароматом роз или магнолий в городском саду. А не желаете ли вы послушать пение райских птиц поутру, или полюбоваться звездной вечностью в ночи. Или, глядя иной прямо в глаза, самозабвенно, будто решаясь на подвиг, говорил – откушайте со мной самого доброго вина в таверне «Южная ночь». Ах, эта таверна «Южная ночь», это там, где, то самое, доброе вино, растекаясь по жилам, зажигает и приводит в движение чувства и мысли, когда, обострившееся под действием доброго вина воображаемое, кажется глубоко осмысленной реальностью, а реальность чем-то пустым, вздорным и бессмысленным. Когда просыпается любовь к кому-то прекрасному и призрачному, вспоминается тот, кто-то, кого никогда не было, что прежняя их жизнь это ложь и обман, пустой мираж, а здесь, вот оно, настоящее, осязаемое в пламени этих чувств и мыслей. Это там, где кончается бедная, жалкая, смрадная жизнь, это когда иллюзия безграничного, безбрежного счастья, кажется реальной и глубоко осязаемой. Когда слова туман и ничего больше. И, это так же, всё тогда, когда воплощается тот воображаемый, который приходит только по ночам под музыку их мечты и очарования. Это всё там, где мечты обретают силу высоты. Он и приглашал иных, особенно скучающих и тяготящихся рутиной этой жизни, в этот иллюзион безмятежного счастья, и полного довольствия жизнью. Благо, что, к услугам отдыхающих таких иллюзионов было, более чем достаточно. Этим иллюзионом, заманивают к себе эти заведения, доверчивых, ищущих острых ощущений отдыхающих, с их музыкой и пением укрепляющих веру в действительность этого миража, всё сильнее разжигающих огонь не существующей, не земной любви в их сердцах. По окончанию этого спектакля, оканчиваясь глубоким разочарованием и даже отчаянием.
Он говорил много ещё всякого, в этом роде, чем можно было очаровать романтически настроенных девушек или молодых женщин. Очевидно, что все эти чудеса, как сказка, как птица, как песня, приходят к молодым людям, жаждущим романтических приключений в хорошо ухоженной аллее посёлка, можно подумать и не усомниться, что специально для этого обильно обсаженной розами и прочей броской и не очень растительностью. Там он обычно, как и многие другие отдыхающие, назначал свидания своим возлюбленным. Или же, в старом дореволюционном, уже довольно запущенном парке, к настоящему времени, напрочь осквернённому сборищами наркоманов, представителями уже поколения иглы и пепси. В парке, наверняка помнящим те, стародавние времена, и как были упоительны тогда в России вечера, о балах, красавицах, лакеях, юнкерах и вальсах Шуберта, и хрусте французской булки. И где когда-то, совсем в другое время, в тиши чарующих, пьянящих голову южных вечеров и ночей мечтательно воздыхали молоденькие барышни в обществе штабс-капитанов, поручиков и юнкеров, казавшимися им беспорочными принцами заморских держав, сошедших прямо со страниц модных тогда романов. Стоящих выше всякой мирской суеты, в душах которых высший нравственный закон и благодетель, спущенный им сверху, наверное, с небес. И так же, как и теперь, многих и тогда ждало жестокое разочарование, когда очередной принц оказывался мотом и картёжником.
Иным же, видимо, насладившись вволю звездной вечностью в ночи, пением райских птиц и надышавшись до самозабвения и опьянения запахами роз и магнолий в главной аллее или старом парке этого курортного посёлка, он предлагал на прогулочном катере совершить небольшое путешествие, чтобы обозреть морские просторы самого синего в мире. Или совершить восхождение на скалу Диву, овеянную захватывающими дух легендами, чтобы, стоя на её вершине, глубоко ощутить и пережить волнение героев тех старинных легенд. Рассказывал иногда, блистая остроумием, и в меру пошловатые анекдоты. Купался в море. Весело смеясь, забрызгивал девушку водой, говорил счастливые, глупые слова, приводя иную в смущение, был особенно беззаботен, весел и дурашлив с ними.
Конечно, малым он был проворным и совсем не глупым, но всё же, как-то плоховато скрываемая неискренность и цинизм, а иногда и заметный автоматизм, ставший рутинным, машинальным, повторяющимся действием, навлекающим может быть и скуку на иных, что многим девушкам и молодым женщинам как-то не нравилось и настораживало их. И поэтому, далеко не все заплывали в расставленные им сети обольщения. Герой их романа представлялся им явно в каком-то ином ракурсе или свете, наверное, менее циничный и менее эгоистичный, либо, они не нуждались в нём вовсе. Они, раскусив, что он за фрукт, просто, отказывались от его предложений и ухаживаний. И потрудившись, буксуя на месте с неподдающимся обработке материалом, обиженный, с гримасой недоумения, высокомерия и спеси, он покидал их, будто какое-то совсем не стоящее, мелочное случайное обстоятельство отвлекло его от важного дела; ну, конечно же, не каждую ему получалось зароманить. Он уставал от частых бессонных ночей и слишком активных действий и нуждался в передышке.
Чтобы иметь наибольший успех у девушек, ему необходимо было подбирать нужный образ. Наиболее подходящим тогда, был избран им образ, наиболее похожий на латиноамериканского мачо с оригинально обрамляющей его иконкой, с образом святого Чудотворца Николая Угодника на груди. В этом образе он наиболее успешно подбирался к сердцу очередной из них. Известно, из всяких святых писаний, что этот самый святой Чудотворец Николай Угодник, когда жил в человеческом теле, вёл праведную безгрешную, богоугодную жизнь. И вдруг с его изображением, как со знамением, будто, в образе этого святого чудотворца, он подбирался к пылающим страстью сердцам. Не слишком ли это смело, если не кощунственно, или, если на современном сленге, то это слишком круто, но такое открытое присутствие образа святого при нём, ну, прямо нонсенс какой-то, присутствующему здесь же, образу прелюбодея – мачо, ловеласа, подбирающегося к открытым, ждущим любви сердцам. Эти два образа, образ святого и образ прелюбодея, наш герой слишком смело соединил воедино. Два в одном. Это либо смешная ирония, пародия на столь нелепое существование в жизни взаимно неприемлемых вещей и явлений. Либо это искренняя вера (ведь теперь повальная вера во всё, что угодно) в то, что святой чудотворец непременно поможет и вдохновит его в этом «богоугодном» деле, о его греховности он возможно и не подозревает, что не менее нелепо и комично, как пародия на здравый смысл что ли.
Если же, он представал в образе Ромео, или ловеласа, даже с образом святого чудотворца на груди, (то, что это, было похоже на то, как чёрт, в своей святой правде), то довольно быстро разоблачалась иными из них такая вопиющая фальшь. – В результате, действие прекращалось, занавес закрывался освистанный актёр уходил со сцены, владеть этим образом, наверное, требовалось гораздо большее актёрское мастерство и талант равный, разве, что Г. Распутину, соединившего в себе великого прелюбодея – ловеласа и святого старца, творившего со своими крестами и образами противное этим крестам и образам. Это тот, который своими чарами околдовал, даже, самого царя, вместе с его семьёй. Весьма удачно выступал в двух, казалось бы, несовместимых ипостасях, в ипостаси святого старца, и в ипостаси ловеласа и развратника. Такими талантами, как упомянутый для сравнения с ним Г. Распутин, наш герой, конечно, не владел, его масштабы были гораздо мельче. И времени на то, чтобы отрепетировать и приблизиться, стать ближе к классику этого жанра, у него совсем не было. Только образ жизни прелюбодея, невероятным образом совмещённый с образом святого старца, и его талант – харизма, сделали его (Распутина) классиком этого жанра. Возможно и его, как уверяют многие святоши, дьявол попутал, что так трагично закончил свою жизнь. Точно так же, когда-то, дьявол путал и многих всяких святош, ломая им карьеры. Неосознанное подражание нашего героя, лишь в малой мере может быть, как-то приблизить его к столь «славным» делам незабвенного классика. Даже присутствие образа святого Чудотворца Николая Угодника не помогало ему восполнить столь необходимые навыки, да ему это собственно и не нужно, вполне достаточно того, что имелось с его скромными талантами. Но, конечно же, успех имел у него, и шашлычок под коньячок, хотя это и не город Сочи.
Эпилог
Подходил к концу курортный сезон, уже не было на пляже и парня с иконкой. Мы так же, как и многие отдыхающие, вскоре разъехались по своим городам.
