Целых шесть дней...

- Ой, бабацка! – На подоконнике, уткнувшись носом в оконное стекло,   сидела трехлетняя девочка. Она  с восторгом и удивлением разглядывала   трепыхавшуюся, не имеющую возможности выбраться из пространства между  рамами, бабочку. Вишнёво-красная, с сине-голубыми глазками на крылышках,  она была так красива, но  так беззащитна...Девочка стукнула по стеклу  ладошкой, бабочка метнулась в сторону и замерла.
 
   Тишину серого, суконного дня разорвал на части крик ребёнка. Мать  выронила из рук противень с горячими ватрушками и дикой кошкой ворвалась  в коридор. На полу, корчась от боли, выла, отчаянно глядя на мать,  щуплая, коротко подстриженная  девочка. Рядом валялась бутылочка с  наполовину пролитой уксусной эссенцией. Мать растерянно смотрела на неё,  на девочку, и не знала, что делать…Мысль о том, что надо просто обмыть   обожжённую ножку, в которую так яростно вцепилась её дочь, даже не  приходила в голову.
«А вдруг выпила? Скорая помощь…Телефонная будка – до неё два квартала…» -
Мать суетливо накинула пальто, вернулась, подобрав бутылку, и опрометью бросилась за дверь.

 Воспоминания…Горячий, скомканный блин.
В небольшой, бедно обставленной, но уютной комнате, с отрывным  календарём в руках, сидела молодая женщина. Она аккуратно, точно боясь  повредить, оторвала верхний листок – 8 Марта 1956 года…
 «Ладно, обошлось, только след на ножке остался. А ведь она девочка…Если  бы я тогда что-то соображала…Какая реакция? Ведь сколько раз я  разбавляла её водой? Глупая…»
 Она бросила взгляд на пустую бутылку – водка… Её горлышко предательски  торчало из-под кровати.  Брезгливо поморщившись, она посмотрела на кучу  окурков в старой, самодельной пепельнице и принялась за уборку.   Подташнивало…«Эх, ведь знает, что от этих запахов меня воротит…»
Необычно яркое солнце, уютно и как-то вдруг, примостилось в тёмных,  сырых уголках полуподвальной квартирки, делая её более просторной и  светлой.  В открытую форточку ворвался свежий, весенний ветерок…
«Дурёха я дурёха, где двое – там и трое, справимся…»,  подумала она, и с  нежностью положила ладонь на свой выпуклый животик. Внутри неё  зарождалась жизнь… Жизнь, которая могла оборваться по её вине.
 
   Она вспомнила обжигающий ветер, колючий и царапающий снег, сарай и  приставленную к нему лестницу, нервно подрагивающий тусклый фонарь  и  одинокие тени на тёмной, глухой улице…Назойливые мысли стучали по её  вискам игрушечным чугунным утюжком – младшенькая чуть не убила им  случайно старшего…
«Аборты запрещены, жизнь от получки до получки, обещания мужа… слова,  слова…А мне только двадцать восемь…» Она залезла на крышу и прыгнула…
 
   Тёплый, ласковый луч привычно и чуть небрежно проскользнул в не раз  битое, на уровне земли окошко, пробежался по краешку одеяла и коснулся  ресниц  девочки. Она зажмурилась и осторожно открыла глаза. «Ой,  солнышко»... Откинув тоненькое, байковое одеяло, смотрящее круглым  глазом из ситцевого линялого пододеяльника, она прямо босиком, по  теплым, солнечным лучам прошлёпала к окну. Ей нравилось наблюдать за  снующими туда-сюда ногами, обутыми в сапоги, ботинки, сапожки…чёрные,  серые, коричневые…
«Летом интересней…» Она не по-детски вздохнула и, подставив табурет,  забралась на подоконник окна, выходящего на противоположную сторону.  Здесь она видела людей в полный рост. Окно выходило во двор и, хотя он  был проходным, многие предпочитали идти в обход, по неказисто очищенным,  прикатанным до зеркального блеска, тротуарам. Перспектива провалиться в  тающий, грязновато-серый снег была малопривлекательна. Но такие  нерасчётливые удальцы находились, и наблюдать за тем, как они  вытаскивают ноги из ям, было не менее увлекательно.
Девочка осторожно отодвинула цветущую герань, тут же окатившую её своим особенным ароматом, и, поморщившись, стала наблюдать.
Людей не было, но возле взъерошенного куста сирени сидела большая, серая  ворона и, придерживая когтистой лапой корку хлеба, настойчиво долбила  его клювом. Девочка с интересом следила за ней и вдруг вспомнила, что  она тоже хочет есть. Она неуклюже повернулась на живот, намереваясь  слезть, и задела горшок с геранью…
«Ой, мамин любимый…»  Она испуганно смотрела на горку земли и черепков,  зелёно-розовое, плохо пахнувшее чудовище,  и тихонько бормотала:
- Ой, мамацка! Я нецяянно… Ну, и пусть, пусть…
Она топнула ножкой, тут же забыла, что хотела есть и, забравшись под  одеяло, стала мысленно рассуждать: «Скоро придёт брат, он первоклассник,  он всё знает…Он уберёт это плохо пахнущее, разбившееся цюдовище…»
Она наморщила лобик, вспомнила маму и, наблюдая за тёплым лучом,  переместившимся на противоположную сторону, тихонько засопела. Запах  свежеиспечённых ватрушек и, ещё более любимых, плюшек щекотал ноздри,  она причмокивала губами и тихо улыбалась…

- Ну, и кого ты хочешь?  Братика или сестричку? – спрашивал отец,  ласково потрепав четырехлетнюю дочурку по светлой шапке густых, слегка  вьющихся волос.
Она таращила на него свои большие серые глаза, уже зная, что мама пошла за ребёночком, но смущённо молчала. Ей было все равно…
  Родился мальчик…Он чувствовал себя явно уютно, выкарабкавшись в этот  ослепляющий и такой неведомый мир. Нет…Он, как и положено при появлении  на свет Божий, закричал, но потом…
- Слышь, ты б взглянула на пацана. И чего он всё молчит, жив ли? - спрашивал дед, обращаясь к дочери.
А он лежал, пускал слюни и, старательно разглядывая свои ручонки, косил глаза.
Он терпеливо молчал, словно боялся потревожить своим криком маму,  которая когда-то хотела избавиться от него. Он как будто бы чувствовал  свою вину за то, что так цепко держался…
  Если бы он знал, что его ждут скандалы редко трезвого отца… побеги от  них в залатанной, переходящей от брата и сестры, одёжке… несколько  приводов в милицию – бои за справедливость…работа, на которой он  потеряет три пальца… Чернобыль с его жарой – свинцовые предохранительные  щиты на окнах  столовой они  сбрасывали …инсульт, после которого он с  трудом будет передвигаться даже по комнате…
  Если бы...Возможно, он бы призадумался и постарался ускользнуть…Но он родился…

  На пеленальных столиках лежали новорождённые – два мальчика…Один ладно  скроенный, с пропорциональной головкой, такими же ручками и ножками…
- Ой, какой хорошенький,  –  восхищённо шептала молоденькая акушерка, неумело пеленая малыша.
- Глупая, - иронично улыбаясь, наставница с гордостью, будто  она сама  произвела на свет это чудо,  перевела взгляд и с теплотой в голосе  проговорила:
- Вот это настоящий мужичок, русский мужик, богатырь…
А на столе, суча коротенькими ножками, лежал он – большеголовый,  нескладный и смотрел на окружающий мир большими, пока ещё синими  глазами.
Его ждали сестричка, брат, любящая их всех мама, и большой, светлый, но такой разный и непонятный мир…
 Он уже родился и жил, ЦЕЛЫХ ШЕСТЬ ДНЕЙ…
А по двору роддома, весело подпрыгивая, носилась девочка и, дёргая отца за рукав, оголтело кричала:
- Папа, папа! Смотри! Бабочка…