Музей Десяти Источников Глава 10 Ночь на морозе

максимальная отдача от каждого, что сейчас нельзя расслабляться ни на секунду, что надеяться, кроме как на самого себя, больше не на кого. Тут уж было не до соплей! Животворящей нотой из лесопосадки слышалось близкое перестукивание топоров Дё и Егорова. И ещё, их короткое, на выдохе,  покрякивание и сочная, особенно в устах Егорова, матерщина.
    Наконец, всё было готово. Курсанты, прячась от ветра, полезли было вовнутрь просторной, даже по своим краям в человеческий рост, палатки, но Илья их опередил.
- Назад, бойцы, печку сперва затащить надо, да вытяжку наладить.
Нехотя, но дружно повиновались. Печку поставили прямо посередине. Для вытяжки в палатке предусмотрено было круглое, туго обтягивающее трубную секцию, отверстие. Впрочем, отверстие это оказалось, к сожалению, не единственным. По обе стороны палатки зияли пустые оконные проёмы. По два с каждого бока. Когда-то проёмы наглухо закрывались и пристёгивались специальными брезентовыми накладками. Но, по ходу частой эксплуатации данного имущества в полевых условиях, накладки эти, очевидно, были утеряны. И поэтому сейчас вовнутрь палатки немилосердно задувало наружной стылостью. Но от ветра, всё-таки, палатка кое-как спасала, и поначалу казалось, что здесь намного теплее. Но и темень стояла, хоть глаз выколи. Подсвечивая себе, пришлось жечь спички.

- А вот со спичками нам поаккуратнее надо, - Сказал Илья,

- У всех есть по коробку?

- У меня на исходе.

- А у меня ещё один запасной есть.

- Ну, вот и ладно. Ну, что, потопали, служивые? За топливом?

- Здесь ваще, блин,  этот ветер гадский когда-нибудь прекращается? – Натягивая поглубже шапку, успел обронить на ходу один из солдатиков. Согнувшись от ветра, они почти бежали по направлению к лесопосадке. Дё с Егоровым постарались на славу, с краю посадки темнели две немаленькие кучи. Не сговариваясь, все трое остервенело кинулись в посадку и прямо руками наломали то, что смогли.

- Ну, всё, - Сказал Илья,

- На пару часов, я думаю, нам точно хватит.

- Ёлки-палки, вот холодрыга-то! Я уже ног своих не чувствую!

- Проклятая здесь погода, братцы! – Выругался Дё. Лицо его, и без того смуглое, сейчас совсем почернело.

- Ну всё, кранты!  - Пробовал шутить Илья,

- Если уж сам Дё заговорил, значит, совсем хреново.

Наконец, собрав всё до последней веточки, группа в полном составе двинулась с поклажей к трепещущей на ветру спасительной палатке.

- Разожжём ли? – Тревожно вопрошал веснушчатый Егоров,

- Штабной, зараза, хоть бы бензинчику отлил чуток.

- Не боись, земеля - Успокаивал, подражая Герасимову, Илья, сам, впрочем, далеко не уверенный, что им удастся разжечь ледяные ветки,

- Прям об печку отобьем их ото льда и, самое главное, надо правильно ветки в печке разместить. Я, когда на гражданке был, часто в горы ходил с корешами. Там научили костры разжигать. – Уже приходилось кричать, чтобы превозмочь шум нарастающего ветра.

- А чё за горы-то?

- Чимган. Есть Малый, есть Большой. Ещё - Чаткальский хребет. Слышали, наверное? Там ещё много всяких названий.

- Не-а, - Отвечал веснушчатый,

- Я таких гор не знаю.

- Ну как же?! Предгорья Тянь-Шаня! Про Тянь-Шань-то хоть слыхивал?

- А то! Но я гор-то, вживую, отродясь и не видывал. По телеку разве что. Ещё в журналах разных.

- Тебя, Егоров, как зовут-то?

- Сашкой кличут…

- Вот, Саня, как дембельнёмся, приезжай  ко мне. Всех, мужики, приглашаю! Слышите? В поход пойдём. В горы! Вы бы знали, какое у нас там солнце! А какая вода в горных  ручьях! Черпай и пей! Э-х-х, мама родная! Когда это ещё будет…

    Сгрудившись у печки, какое-то время колдовали над промёрзшими насквозь ветками. Выбирали, для начала, самые тонкие и, по виду, сухие. Ломали их на мелкие кусочки, и ледяная корка, панцирем мумифицировавшая каждую ветку, крошась хрустальным песком, разлеталась вокруг, попадая на почерневшие от холода лица. Чиркали спичками, курили и, кто как умел, матерились.

- Доставайте, братки, свои записные книжки, - Дрожащим и уже почти неповинующимся  ему голосом обратился к товарищам Илья,

- Сейчас самое интересное начнётся…

     Хотя палатка и спасала, хоть и не совсем, от никогда не прекращающегося и опостылевшего ветра, холодно в ней, всё равно, было ужасно. Ног уже почти никто не чувствовал. Впрочем, и всего остального тоже.
     Каждому из курсантов во внутреннем кармане гимнастёрки  полагалось носить, помимо документов, небольшие блокноты. Так что бумага для розжига нашлась. Илья лихорадочно сминал в кулаке выдранные из блокнотов драгоценные листы, аккуратно, насколько позволяла ситуация, укладывал их в остро пахнущее давним костром чрево буржуйки и равномерно, по конусу, вконец закоченевшими руками, распределял поверху готовую к растопке партию веток. Непослушными и дрожащими пальцами зажёг спичку и поднёс её к выглядывающему смятому краю бумаги. Огонь, словно раздумывая,  робко занялся, будто крадучись, лизнул, как бы  проверяя на вкус, зашевелившиеся под собственной тяжестью ветки, осмелел и, наконец, превозмогая недовольное шипение промёрзшего дерева и изгоняя в вытяжную трубу первые клубы густого дыма, стал разгораться всё ярче и веселей.  Из открытой дверцы буржуйки на Илью дохнуло долгожданным теплом. Он поднёс руки к самой дверце. Закоченевшие пальцы, отогреваясь, нестерпимо ныли.  Остальные курсанты буквально прижались к холодной ещё печке и ухватились руками в колючих трёхпалых рукавицах за понемногу разогревающуюся вытяжную трубу. Илья осторожно продолжал подкладывать в топку ветки потолще. В топке трещало, шкворчало, шипело, но, главное, горело с каждой секундой всё ярче и сильней. Наконец, по прошествии ещё нескольких напряжённых минут, буржуйка сыто загудела, бока её раскалились докрасна, так что теперь понемногу приходящим в себя парням  пришлось даже на пару шагов от печки отодвинуться. Они тянули руки в сторону огня, поворачивались к живительному теплу с разных сторон, тянули обутые в заиндевевшую кирзу ноющие тупой болью ноги. Но вот беда. Палатка оказалась настолько большой, что согреть всё её внутреннее пространство походная печка была не в состоянии. Хоть как не подкидывай дрова. Лютующий снаружи мороз без труда проникал внутрь их временного убежища, и пока они отогревали одну сторону своего туловища, повёрнутую к огню, другая сторона тела почти тут же замерзала. Но всё равно, это теперь казалось пустяком. Можно было и повертеться на месте, не велика трудность! Главное – в их распоряжении находился источник живительного тепла! А уж  как-нибудь продержаться пару часов до приезда полковой машины, да ещё с печкой, да ещё надёжно спрятавшись от ненавистного ветра, да ещё с запасом дров и курева и в отсутствие опостылевших сержантов – так это ж настоящий глоток свободы и просто подарок судьбы! Тут, главное, под каким углом зрения рассматривать сложившуюся ситуацию.

- Знаете, мужики, - С удовольствием закуривая сигарету, сказал Илья,

- О чём я больше всего теперь мечтаю?

- Пожрать чего? – Откликнулся с вытянутым к самой печке носком сапога Сашка Егоров. От сапога валил пар.

- Нет. Порубать, оно, конечно, тоже, это само собой разумеется, но больше всего, мне, братцы,  другого хочется.

- Выспаться, - Улыбался Дё. Он настолько осмелел, что даже разулся, то есть снял правый сапог и, опёршись на плечо Ильи и  гарцуя на одной ноге, тряс над печкой, как флагом,  зажатой в пальцах, некогда белой, но пожелтевшей сейчас, в разводах, портянкой.

- Я, братцы вы мои, - Мечтательно глядя на огонь, отвечал Илья,

- Я мечтаю о том, что когда домой вернусь, лягу всем телом на раскалённые под нашим жарким солнцем камни и лежать буду так, сколько сил хватит! Что б впитывать и впитывать в себя солнечное тепло. Мне кажется, я теперь уже больше никогда в жизни тени искать не стану. Буду только под солнцем ходить. А оно у нас там, ох, какое жаркое! Не поверите, мужики, асфальт плавится! Идёшь, бывало,  по дороге в летний день и кажется, что как-будто по подушке, или по одеялу шагаешь. Это асфальт под ногами прогибается! Во, братцы, как жарит! – И Илья унёсся мыслями к невообразимо далёкому родному дому, к отцу с матерью, к своей младшей сестрёнке и до болезненности отчётливо увидел себя, смеющегося и счастливого, рядом с ними.  Их летний сад, благоухающий в объятьях щедрого азиатского солнца, тяжелел наливающимися плодами, повсюду ярко пестрели выпестованные постоянной хозяйской заботой сказочные цветы, а над ними, перелетая с цветка на цветок, кружились весёлые стайки неутомимых, в ярких нарядах, бабочек. Гроздья поспевающего винограда, словно драгоценные камни, переливались в струящемся сквозь густую листву солнечном свете. И в центре сада, на старом, длинном и большом гостеприимном столе, приютившимся под вековой орешней, пыхтел только что принесённый отцом  закипевший ведёрный самовар. Вот сейчас мама закончит сервировать стол собственноручно приготовленной, непередаваемо вкусной  выпечкой, и они все, оживлённо переговариваясь, усядутся пить заваренный волшебным отцовским  рецептом чай.  Пьянящие ароматы струятся от стола по всему саду, смешиваются с запахом поспевающих фруктов, с запахом томящегося в солнечном зное разнотравья и зависают над их домом, образуя буквально на ощупь осязаемую ауру родного жилища и неповторимого и единственного в мире уюта и душевного тепла. Короткое видение оказалось настолько живым, настолько отчётливым, что у Ильи к горлу подкатил удушающий ком, и он даже начал непроизвольно принюхиваться, пытаясь уловить врезавшиеся в память запахи родного дома.
    В раскалившейся докрасна буржуйке потрескивали дрова. По брезентовым стенкам колышущейся от ветра палатки метались отражённые сполохи печного огня. В морозном воздухе грустно и сиротливо тянуло дымком. Нет. Этот запах был совершенно другим. Ничего родного и близкого в нём не чувствовалось. Ничего, кроме тоскливого одиночества и затерянности в чужом, холодном и неприветливом мире. Илья посмотрел на товарищей. Сослуживцы молчали, находясь под явным впечатлением от нарисованной им картинки. Может он, на самом деле, забывшись, только что вслух рассказывал им о своём доме, о своём фруктовом саде и о щедром и жарком солнце? Что и говорить, сейчас такого жаркого солнца хотелось каждому.

- Дё! У тебя портянка горит! – Неожиданно закричал очнувшийся от нахлынувших воспоминаний Илья. Задумавшийся было кореец, резко бросил воспламенившуюся портянку и наступил на неё ногой, обутой в сапог. Пол палатки, который никто и не думал расчищать от нанесённого за день и утрамбованного ногами курсантов снега, уже подраскисший вблизи печки от исходящего от неё жара, моментально пропитал упавшую портянку подтаявшей влагой.

- Вот чёрт! Сушил, сушил, и на тебе!..

- Да ладно, не расстраивайся. Сейчас враз высушим. На таком то жару… - В другой ситуации любой из находящихся в палатке не преминул бы позубоскалить. Сейчас же никто даже не хмыкнул. Разговаривать, а тем более, смеяться, не хотелось никому. Тепла от на славу трудившейся печки явно не хватало. Мороз, казалось, усиливался с каждой минутой, а припасённые ветки с лесопосадки таяли на глазах. Время шло. Снаружи – только завывание ветра и никакого намёка на шум мотора спешащей за ними