Мать наша была меломанкой. Когда отец в гневе разбил ее магнитофон «Русь-309»[1],то она по каталогу решила выписать себе новый. Тогда как раз эти глянцевые каталоги с различной бытовой техникой и прочими товарами, вплоть до газовых пистолетов, широко ходили по рукам. Выбрала она магнитофон «Весна М-310С1», перевела деньги в Санк-Петербург и стала ждать. Неделю, вторую, третью. На третью неделю к ней пришло понимание, что магнитофона она не увидит. Кинулась она заказывать межгород и названивать в это совместное предприятие, умоляя вернуть ей деньги.
Как ни странно, но после того как я подсказал ей пригрозить написать письмо в
«Комсомольскую правду», деньги ей вернули. Правда пришлось ехать в райцентр и открывать там счет в Сбербанке. В Сбербанке мать и узнала, что в областном центре, в цирке, скоро будет концерт весьма любимого ею Добрынина.
Мать, получив деньги, купила в райцентре магнитофон, который обошелся ей на треть дешевле, чем, если бы приобрела по каталогу, и от радости решила съездить на концерт. Созвонилась с сестрой отца тетей Ниной и та купила на нас четыре билета. В цирке же была назначена встреча с тетей Ниной и ее дочкой Лариской.
Гордый носитель апоплексы папа Плейшнер провел все время концерта, рассматривая в привезенный с собой бинокль умеренно одетых девушек из подтанцовки этого самого Добрынина. А я рассматривал негров. Первый раз в жизни своей встретил живых негров. До этого про них лишь в книгах читал. Телевидение тогда еще не было захлестнуто мутным потоком пошлой продукции Голливуда с его «фирменным афроамериканским юмором», поэтому на экране этих персонажей не было.
Два негра сидели на ряд выше нас, и ближе к концу первого отделения уже заметно нервничали от моего пристального внимания.
– Гляньте, живые негры!
– Это мои друзья из Анголы, - важно заявил Плейшнер, не отрываясь от арены.
– Нехорошо так обращать внимание на людей! – одернула меня мать. – Смотри вон лучше на Пашку!
Смотреть на певца она не могла мне приказать, волнуясь, что полуголая подтанцовка повредит моей неокрепшей нравственности. Она была слегка двинута на этой почве. Когда в клубе показывали кино, то всегда сажала нас с Пашкой на кресла перед собой и при малейшем намеке на экранную «обнаженку» закрывала нам руками глаза.
– Где негры? Они живые? Настоящие? – перекрывая голос певца оживился сонный
Пашка, который арену все равно не видел.
– Вон, сзади нас сидят.
– Где?
– Да вон же!
– Показывать пальцем некультурно! – одернула меня мать. – Павел, не вертись!
– Это глисты! – выдал свою версию отец. – Чешется у него от глистов, поэтому и
вертится.
– Смотри на Влада! – распорядилась мать.
– Мы в цирк приехали друг на друга смотреть?
– Не мешайте мне слушать песни! Устроили балаган какой-то, дикари! Людей
постыдитесь!
В антракте я поднялся к темнокожим и спросил:
– Здравствуйте! А вы Тома Сойера знаете?
Они переглянулись и ничего не ответили.
– А Гекельберри Финна?
Дети «черного континента» смотрели на меня как бараны на новые ворота.
«Немые? Или просто по-русски не понимают?» - подумал я и вернулся на свое место.
– Что они сказали? – как уж на сковородке вертелся Пашка.
– Молчат.
– А вдруг это шпионы? Помнишь, как в том анекдоте, что крестный рассказывал?
– Да заткнетесь вы уже когда-нибудь или нет? – не выдержала мать. – Совсем
ополоумели. Негров что ли ни разу не видели?
– Нет! – в один голос ответили мы.
– А ты видела? – простодушно поинтересовался брат и начал корчить неграм рожи.
– Я? Я… я нет, - была вынуждена признаться мать.
– Я видел, - наконец-то соизволил обернуться к обсуждаемым персонам отец.
– Негры как негры, - наведя на них бинокль, громко заявил он. – У нас в институте
таких полно было.
Теперь уже весь ряд, забыв про певца, уставился на них. Мать, напевая: «Синий туман, похож на обман…», тоже повернулась посмотреть.
– Черные то какие, прости Господи!
– Обычное дело, - папаша потерял к ним интерес и вновь нацелил окуляры на
мелькающие, слегка прикрытые цветными лоскутками, прелести девушек.
– Не дай Бог, сглазят! Ишь как уставились! – мать достала из сумочки нож и стала
его лезвием крестить воздух перед собой, а потом передо мной и Пашкой, стремясь уберечь от сглаза.
Негры, наблюдая это, заметно побледнели. Один из них сказал другому что-то вроде: «Вуду».
– Глянь, они выцветают! – обратил внимание Пашка, встав ногами на сиденье и едва не доставая своими возбужденно блестящими очками «черных братьев». – Наверно, они не настоящие, а цирковые.
– Нет, я понял. Это мавры, а не негры – не согласился я с братом. – Типа Отелло.
– Молилась ли ты на ночь, Дездемона? – немедленно отозвался единственной ему
знакомой строчкой из Шекспира отец. – Что не молилась? Так молись!
– А где платок, что подарил тебе я? – подхватил я.
– Какой нах… платок? – не понял папенька.
– Это ему голову надуло, из-за того, что шапку не носит, - среагировала мать,
продолжая яростно рубить воздух ножом. – Павел, сядь на сиденье!
– Оно грязное! – возмутился Пашка.
– Ты же сам и натоптал, - я решил принять посильное участие в воспитание брата.
– Да глисты у него, - вновь встрял Плейшнер. – Потому и ерзает.
Несчастные негры, не выдержав, на подрагивающих ногах покинули зал.
– Уходят шпионы! – заорал им вслед Пашка, заставив шарахнуться нескольких
человек.
– Святы́й Бо́же, Святы́й Крепкий, Святы́й Безсмертный, помилуй нас. Святы́й Бо́же, Святы́й Крепкий, Святы́й Безсмертный, помилуй нас. Святы́й Бо́же, Святы́й Крепкий, Святы́й Безсмертный, помилуй нас, – громко молилась мать, крестя спины спешно уходящих черных гостей города.
Тем временем концерт подошел к своему логическому завершению, то есть концу. Отец схватил букет тюльпанов, приготовленных матерью для Добрынина и размахивая биноклем ломанулся по ступенькам вниз.
– Ты куда намылился, старый черт? – размахивая ножом, кинулась за ним мать. – Ишь глаза на девок срамных как рак выкатил. А ну стой!
Вслед им свистели и улюлюкали возбужденные зрители. Возле самого выхода на арену эта парочка была перехвачена крепкими молодыми людьми в штатском и на некоторое время скрылась с наших глаз. Зрители покидали зал, мы потянулись вслед за ними.Выйдя, наткнулись на чучело волка, и Пашка оседлал его со словами:
– Я Иван-царевич!
– Ты Иван-дурак! Немедленно слезь с волка! – приказала подошедшая тетя Нина,
тащившая на буксире Лариску. – Что вы там за шапито устроили? Весь цирк вместо Добрынина на вас смотрел. Совсем вы там свихнулись в своей глуши?
– А что мы? Мы ничего не сделали, - пытался защищаться я.
– Слезь с волка, сломаешь!
– Не слезу! – начал капризничать брат.
В это время подошел отец с помятым букетом в руках.
– Вить, вы совсем того? – тетя Нина покрутила пальцем у виска.
– Это тебе, - он протянул ей потрепанный букет.
– Спасибо, конечно, но все-таки…
– Это Валька во всем виновата, - поспешил папаша свалить вину на супругу. – У нее не все дома!
– Сам хорош, похотливая сволочь! – незаметно подошла мать. – Ломанулся к девкам срамным, как козлик молодой!
– Ладно, по пути домой разберетесь! – прервала их тетя Нина. – Давайте деньги за
билеты и пока. А то тут знакомых полно. Будут потом говорить, что мы с
сумасшедшими общаемся.
– А денег нет, - потупился папенька. – В другой раз отдам…
– Вить, я долг взяла!
– А я откуда знал? Через неделю привезу.
– Через неделю будет поздно!
– Лучше поздно, чем не туда!
– Да ну тебя. Пошли Ларис.
– До свидания, - культурно попрощалась со всеми Лариска.
– До свидания, - не менее вежливо ответили мы с Пашкой.
– А я ведь видела негров! – хлопнула себя по лбу севшая в машину мать. – Я когда
тобой Владик, беременная была, то в августе с тетей Галей поехала в Москву за
тюлями.
– И там негры были? – влез нетерпеливый Пашка.
– Нет. Я простыла там и возникла угроза выкидыша. Меня положили на три недели на сохранение. А вот там как раз негритянка была беременная. И что поразило меня: сама черная вся, а пятки и ладони бело-розовые.
– Это от нас негритянка, - заводя мотор, высказался папаша. – Из нашего «ликбеза».
– Ты откуда знаешь? – подозрительно уставилась на него мать.
– А откуда ж еще?
– Влад, ты выкидышем мог стать, - разрядил напряженную обстановку Пашка,
заработав подзатыльник от отца.
Политически грамотный демагог Плейшнер, вдохновившись зрелищем полуодетых девушек, во время двухчасового пути домой прочел нам лекцию о борьбе с апартеидом, освобождении народов Африки, угнетении негров в США, Анджеле Девис и Нельсоне Манделе. Также, щедро пересыпая свою речь непарламентскими выражениями, поведал о своей героической борьбе против этих самых представителей свободной Африки. Хотя тогда в нашей стране, слава Богу, и парламента еще не было этого антинародного.
– Я, по молодости, когда длинноволосый был, с ними в конфликт вступил! Международный! – хвастался пораженный словесным поносом папенька. –
У нас в сельскохозяйственном институте негров много училось, да и арабы всякие
встречались. Возможно, и сирийцы с турками там были. Египтяне точно учились в
то время.
– Живые? – восторженно слушал эту ересь Пашка.
– Конечно живые. Мертвые в морге лежали, - заржал отец. – Всякой твари было по паре, но конфликт получился с представителями братской Африки.
– Ты за Нельсона Мандулу с ними дрался? – продолжал допытываться Пашка.
– Не совсем, - важно продолжал Плейшнер. – Причина конфликта была в отказе знакомого негра дать мне виски и порно…тьфу ты эротический журнал.
– Какой, какой журнал? – встрепенулась мать.
– С картинками журнал.
– Пап, а ты что?
– Хотел в рог ему врезать! А он увидел и испугался.
Говорит, «Я знаю, что ты самбо занимаешься»!
– А дальше?
– Я бить не стал. Конфликт же международный, понимать надо. Ушел я из комнаты, но решил проучить, чтобы знали, как виски за счет простого советского мужика хлестать и «белому господину» не наливать. На следующую ночь, как раз накануне отъезда на летние каникулы, забросал кирпичами окна иностранного общежития. Все стекла разбил и нескольких «черных братьев» поранил.
– И тебя не искали? Милиция?
– Милиция? – презрительно рассмеялся отец. – Выше бери. КГБ искал! Но я свалил в деревню, а доблестные сотрудники КГБ стали искать диверсантов,
под покровом ночи подло поднявших руку на «дружбу народов».
– Нашли?
– Нет. А у нас в вузе с тех пор песня про КГБ была.
– Какая?
– Дружинники, милиции нету – привлекайте хулиганов к ответу, - гнусаво завелся Плейшнер и завывал всю дорогу до дома. – Из окошечка вагона виден краешек перрона,
Я прощаюсь со своим родимым домом.
Меня увозят лет на пять на курорты отдыхать
За содеянную кражу со взломом.
А если б только за кражу да за денег пропажу,
А еще хулиганскую драку.
Я деруся как Тарзан, разгоняю весь шалман,
Но однажды наскочил на собаку.
Был он волком матерым, то ль самбистом, то ль
боксером,
Попросил я у него закурить,
А он, наглый, мне в ответ: «Закурить, -
говорит, - нет»,
А «Литерос» из кармана торчит.
Ах, я думаю, хамло, в смысле значит западло,
Размахнулся я ему и саданул.
А он стойкий, стал стоять и руками стал махать
И мурло мне набок свернул.
Тут я думаю бежать, потихоньку отступать.
«Во мне зверя, -
