Отверженная Рита и добрый человек

Отверженная Рита и добрый человек


1. Воскресный сон до обеда


Военкомат на сборы вызвал. Значит, мои знания и навыки понадобились армии. После длительных бумажных волокит в часть я попал уже поздним вечером. Встречавший меня подполковник с благозвучной фамилией Воскресенский проводил в казарму. Тишина у войск «отбой», спят солдатушки.


- Дежурный по роте проводит Вас, отдыхайте. Всё остальное на завтра, до вылета успеем, - подполковник, как я понял, мой непосредственный начальник, исчез в ночной тьме.


Сержант с повязкой на рукаве проводил в помещение из двух комнат. В первой: слева стол, стул и топчан, какие в караульном помещении для отдыхающей смены ставят. А справа вдоль всей комнаты — фанерная перегородка с железной решёткой до потолка, да такая же решётчатая дверца с навесным китайским замочком. Кладовка? Или, как говорят в армии, каптёрка, наверное? Во втором помещении четыре-пять металлических казарменных кроватей. Офицерское общежитие временное, стало быть. Всё аккуратно, без излишеств, как в армии.


Я, намаявшись за день, присел на топчан, обитый дерматином, задумался: пойти умыться перед сном или так брякнуться спать? Но что-то не так, какое-то тревожное предчувствие. Или беспокойство внутреннее...


Сквозь щель в фанерно-решётчатой перегородки на меня смотрела пара чёрных глаз. Пристально рассматривала. Изучала.


Угольки зрачков пропали. В щель возле дверцы, где висел замок, просунулась тоненькая детская ручонка с ножовкой по дереву, как будто этим инструментом можно справиться с металлом. Пальчики, сжимавшие рукоять инструмента, разжались, полотно ножовки задела замок, и тот, надо же, соскочил с пробоев.


А дальше... Дальше у меня нет сил вспоминать. Мне, правда, стало жутко. Нет, я не испугался. Окаменел! Из-за перегородки раздался нечеловеческий вой, перемешанный с хрипом и взвизгиванием. Слышать это было жутко и неприятно.


Вбежал дежурный, посмотрел на меня. Я кивнул ему, мол, всё в порядке. Сержант качнул сочувственно головой и, молча, вышел. Сорванный замок остался незамеченным.


Скрипнула дверка, из-за решётки вышла высокая худенькая девочка. Огромные чёрные глаза. Глазищи! Они не чёрные в обычном понимании, а бездонно-угольные, глаза, которые ещё и могут многое рассказать. Этот пристально-надеющейся взгляд выплёскивал на меня огромную волну, вал информации и эмоций.


Маленькая ладошка плотно зажимала рот девочки, она так не хотела вновь завизжать и хрипеть, остерегалась своих нелепо-ужасных звуков. Незнакомая пленница присела рядом на топчан, склонила свою голову ко мне, затем и вовсе положила её на мои колени. Худенькое тельце, бог ты мой, из-под ситцевой коротенько-кургузой ночнушки торчали лишь тонкие косточки.


Прошло несколько минут, я почему-то почувствовал некое спокойствие, внутреннее тепло... Ладошка стала медленно и осторожно разжиматься, освобождая посиневшие губы.


- Вы не испугались меня? Правда? Вы добрый? По-настоящему добрый! Ведь, правда же?


Обнял девочку за плечи. Ох, ты, это что же то такое: одни косточки. И, едва я хотел раскрыть рот, сказать что-то доброе и тёплое, как маленький пальчик лёг мне на губы:


- Нет, нет! Вы молчите. А то всё испортите. Я знаю, что Вы хотели сказать мне. Я слышу Ваши мысли, - ребёнок ещё плотнее прильнул ко мне.


Чёрные волосы скатились на лицо, но она этого как бы не замечала. Через некоторое время почувствовалось, что моя незнакомка расслабилась, ушли дрожь и напряжение в теле ребёнка.


- Вы и правда не испугались меня? Знаете, как я рада! Я не всегда такая. Когда я спокойная, когда мне хорошо, тогда я могу нормально разговаривать. Как все люди. Почти... Тише, молчите, а то всё испортите.


Девочка села на топчане, сложив ноги калачиком. Я вновь ужаснулся: до чего же худышка. Приподнявшийся короткий подол ночнушки оголил эту страсть: кости да чуток кожицы. Мама моя родная! Лёгким движением убрала волосы с лица. Волосы — смоль! Блеск! Красота. И чёрные горящие глаза, два уголька!


- Меня зовут Рита. Мне уже четырнадцать лет.


«Приврала ты, маленькая, пару лет прибавила,- мелькнула мысль,- по фигуре-то совсем малышка, росточком лишь большенькая. Щёки, вон, с детским пушком, да и пальчики совсем детские, хоть и длинные. Ну да, девчонкам в этом возрасте всегда хочется быстрее стать взрослыми. Хотя, нет, не врёт, просто сказала не совсем правду...»


- Я когда-то давно была как все, нормальная. Это она! Она виновата! Война...


Рита затряслась, обеими ручонками закрывая рот, вдруг резко поднялась и плюхнулась ко мне в объятия. Тягостная тишина... казалось, она будет длиться вечно... нескончаемо... Но, нет, моя девочка, устроившись на моих коленях, болтала свесившимися ножками. Я не оговорился: она стала моей Ритой, а я, наверное, её...


- Вы — добрый. Настоящий добрый. Я это сразу поняла, когда увидела Вас из-за перегородки. Таких добрых в моей жизни никогда не было. Не надо, не надо! Молчите. Я сама буду говорить. Мне так хорошо и спокойно, и я могу говорить. Это такое счастье!


И Рита, маленький человечек, рассказывала, рассказывала. Спрашивала и сама отвечала. Нам вдвоём было уютно и спокойно.


- Я всех пугаю своим голосом. Меня и дома стали бояться, даже соседи. Он пытался устроить меня в больницу. Не взяли... В другие семьи пристраивал. Но и там не получилось. Мне нет там нигде покоя, добрых людей нет. А они боятся моего голоса. Вот Он и поселил меня здесь, закрыл одну... Я понимаю: у Него служба...


Рита ни разу не вспомнила маму, не назвала Его отцом, папой. Просто Он. И я теперь уже точно знал, кто это Он. Мой новый начальник подполковник Воскресенский!


- Зачем Вы подумали о Нём плохо? Молчите! Я же знаю. Ваши мысли звучат громче моего голоса. Но, Вы же добрый. А Он ничем мне не обязан, и так сделал для меня очень много.


Моя юная собеседница плотнее прижалась ко мне, сильно-сильно вжалась худеньким тельцем так, что я стал ощущать её выпирающие рёбрышки.


- Люди разные бывают. Правда? Есть люди никакие. Им всё равно. Бывают добрые, которые не могут стать настоящими добрыми. Что-то им в жизни мешает, не позволяет стать настоящими. А, теперь я знаю, есть настоящие добрые люди, которые могут, Вы слышите, могут стать добрыми! До конца настоящими добрыми!


«Эка, как, Рита, мудрено сказанула! Разве я смогу быть добрым настоящим, да чтоб до конца.  Девочка, как бы ты не обманулась.


- Я слышу Вас. Не сомневайтесь, мой настоящий добрый человек, который сможет быть добрым. Нет, не спорьте со мной. Вот и хорошо...


Рита прижалась своей по-детски пушистой щекой к моей небритой щетине и заговорила быстро-быстро, как бы заклиная:


- Не уходите завтра! Вы же не бросите меня? Как хорошо нам с Вами вдвоём. И спокойно... Зачем Вам эта война! Зачем? Вы же добрый... Будь она проклята!!!


Из чёрных глаз на мои небритые щёки брызнула солёная влага и тонким ручейком вливалась в другую струйку слёз. Это наши слёзы...


*  *  *


Зазвенел будильник. Пора на работу. До конца не проснувшись, на инстинктах умылся, побрился, сварил кофе. Какая работа, какой будильник? Сегодня же воскресный день, выходной. Однако, сон не отпускал. Рита, девочка моя!


К чему снятся мужчинам дети, девочка. Бабушка моя говорила: «К диву». Стало быть, к удивлению, к известию неожиданному. Рита...


Из спальни вышла супруга:


- Что поднялся спозаранку? Не спиться тебе и в выходной. Что с тобой, что случилось? - супруга насторожилась, как бы почуяв неладное.


- Всё нормально.


- Ну и взял бы её домой. Что же ты?


- Кого взял бы? - Я пытался изобразить недоумение.


- Да Риту свою, дурень старый.


- А ты откуда её знаешь?


- Добрый он... Настоящий добрый... И как я с тобой столько лет-то живу?


Кофе мой давно остыл, пенка рассыпалась, лишь посередине чашки плавала крошка не осевшего кофе. Ну, да ладно... Воскресный сон-то до обеда...


2. Большое послесловие, которое должно бы быть предисловием


По молодости служил я в Германии и считался уже опытным офицером. При передвижении войск на марше, на учениях меня с экипажем тягача выставляли на железнодорожный переезд. Это на случай, если кто заглохнет на рельсах, то срочно эвакуировать с помощью троса, дабы не создавать аварийную ситуацию. 


Вот мы и стоим сутки-двое около крохотной станции. Рядом немецкая деревенька в одну короткую улицу. Вокруг нашей машины весь день вьются местные детишки. Они хоть и немчура, но всё одно дети. Бойцы мои их леденцами угощают, а те, по наставлению родителей, тащат из дома кто клубнику, кто суфле на десерт, а то и кусок пирога. Солдатики мои уже и звёздочки с пилоток раздали, эмблемы из петлиц выкрутили. Я молчу, в части форму одежды поправим, а детишкам в радость.


Мальчишки-девчонки поскачут, полазят на броне тягача, да побегут с визгом дальше по своим ребячьим делам. Другие подходят, беседуют с солдатами. А, так как ни те ни другие языка собеседника не понимают, то и разговор особо не затягивается.


Одна лишь девчушка не убегала с друзьями-подружками. Она сидела на коленях то у меня, то у бойцов. Карина, так её звали детишки, что-то лопотала на своём языке, заглядывая в глаза.


- Sie hat keinen Vater! - «У неё нет отца», - дразнились местные мальчишки.


- Карина, а где Фатер?


- Nicht...- чёрные глаза отводились в сторону. А немчура белобрысая опять за своё:


- Sie hat keinen Vater!  Кeinen Vater!


Смуглая, черноглазая брюнеточка Карина плотнее прижималась ко мне, вцепившись маленькими пальчиками в рукав кителя. Надразнившись, детвора убегала вдоль улицы, а чернявая девчушка утыкалась носиком в пропотевшую полевую «робу», как бы нюхала совсем уж не эстетичный мужской запах.


Прошли все колонны советской техники, мы снялись с поста. Задача выполнена. Ватага детворы бежала провожать нас до околицы, махали вслед. Карина не побежала... Девчушка стояла одиноко посреди улицы, подняв наполненные слезами жгуче-чёрные глаза в небо, выше верхушек придорожных тополей...


Прошло несколько дней, а Карина продолжала стоять перед моими глазами, вся в слёзках. Измучившись от бессонницы, выбрал день посвободнее от служебных дел, и я попросту сбежал из части. Утренним поездом добрался до нужной станции.


Детвора узнала меня, радостно вереща и суетясь, всем скопом что-то рассказывала, перебивая друг друга. Мой скудный словарный запас не позволял всё понять, но главное мы понимали и без перевода.


- Где Карина?


- Schlecht, -  «плохо», значит.


- Где она живёт? Wo Ihr Haus? - допытывался я. Детвора смущенно отводила глаза.


- Sie hat keinen Vater!


Были розданы запасённые мною гостинцы. Карины я больше никогда не видел... Вечерним поездом вернулся в свою часть.


*  *  * 


Девочки мои... Рита и Карина. 


Риточка! Кариночка!


Простите меня, я не смог стать настоящим добрым человеком.


Простите меня... И отпустите, пожалуйста.


Мне очень больно!


Простите...