Сны

Как и все необычное – это началось с бессонницы. Распахнутое настежь окно; тлеющий огонек длинной сигареты; сладковатый дымок, смешавшийся с пряным запахом взопревшей апрельской земли.
И лунная дорожка…
Помните Булгакова? Да, это была именно та лунная дорожка, по которой уже две тысячи лет поднимается тот, кто никогда не может пройти ее, ведущую в никуда. Я считала лунную Голгофу мифом, выдумкой, но в эту ночь я точно знала, что вот она, передо мной, серебристая, слегка отливающая желтизной, вечно ждущая странника.
О чем вам думается поздним вечером, когда бессонница гонит вас прочь с со смятых простыней? Когда на улице весна, и земля, как спящая красавица, томно вздыхает, пробуждаясь после зимнего сна?
Не знаю, какими симптомами проявляется ваша бессонница, моя же плетется клубком ненужных мыслей – обрывками фраз, воспоминаний, подсчетов. Все, что осталось не сделанным или было сделано неправильно, или, в конце концов, сделано, сделано правильно, но слишком поздно, - все это сплетается в один сплошной узел, не давая ни уснуть, ни, хотя бы спокойно насладиться вечерней тишиной.
Яркая шершавая луна лила на безлюдные улицы медовый свет, а влажная мягкость воздуха смывала резкие очертания, окутывая мир  ореолом призрачной нереальности.
Лунный свет, словно густой мед, стекал сверху длинными полосами, одна из которых, мягко качнувшись, протянулась прямо к широкому подоконнику. И легла на него пригласительной открыткой.
Чушь, скажете вы? Возможно, в иное время и я сказала бы, что полет Маргариты лишь плод буйной фантазии Мастера. Но, прикоснувшись ладонью к желтоватой полоске, я почувствовала ее шелковистое течение под рукой, и…и все сомнения исчезли.
Она была невероятно теплой, словно лунный свет может греть! Шелковистая, гладкая, податливо упругая, как воздушный шарик, лунная дорожка была самым настоящим приглашением, тем лотерейным билетом, что выпадает раз в жизни.
Абсолютно не веря происходящему, я положила обе ладони на матово отсвечивающую полосу. Она пружинила и текла из-под ладоней вверх. На миг,  усомнившись в своем душевном здоровье, я взобралась на подоконник и осторожно ступила на самый краешек пятна…
Мысли о немалой высоте первого этажа оборвались, - я, словно попала в стремнину бурной реки – ошеломляюще сильный рывок вверх, и, в мгновение ока и окно и дом оказались далеко внизу, а тело стало невесомо легким, как у бабочки. Хотелось смеяться. Как просто,- раскинь руки, нет уже не руки, а огромные прозрачные крылья, и лети, лети…
Как часто, во сне, казалось мне, что я могу летать. Но что те бледные попытки, в сравнении с этим ослепительным, пьянящим полетом. Легкое, почти неуловимое движение зеленовато мерцающих крыльев и скольжение вдоль лунного луча стремительно ускоряется. Выше, выше, и вот уже весь город как на ладони, и острая жалость охватывает меня к ним, бескрылым, прячущимся от жизни и от себя в своих клетках.
В этот миг рваная вата тучи наползла на желтый диск, и меня обволокла мягкая невесомая пена, как будто мириады мыльных пузырьков слегка щекотно и прохладно прикоснулись к обнаженной коже. Лунная дорожка вдруг исчезла из-под ног, а прозрачные крылья потускнели и покрылись сеточкой трещин. Кружево пены тянуло к себе, нежно укутывая, разбухая и увеличиваясь. Радужные переливы на растущих пузырьках постепенно складывались в странные видения. Какие  то люди, звери, дома, - то гротескно искаженные, то неузнаваемо прекрасные, - да это же сны! Пузырьки снов росли, бесшумно лопались и вырастали снова, а их персонажи появлялись в соседних снах, меняя их сюжеты на свой лад. Происходящее внутри радужных пузырьков  было так интересно, что я, боясь потерять увиденное, невольно потянулась к одному из самых больших шаров, готовому вот-вот лопнуть.
Изнутри он был расцвечен холодным осенним солнцем, бросавшим длинные косые лучи на хмурое двухэтажное здание викторианской эпохи, окруженное прозрачным березовым подлеском. Между деревьями неторопливо прогуливался человек. Слышно было даже, как шуршит гравий под его ногами, когда он медленно приближался к широкому каменному крыльцу. Его походка вдруг показалась мне странно знакомой. Я вглядывалась и вглядывалась, пока не зарябило в глазах, и не закружилась голова.
… Мглистый туман, застилавший глаза рассеялся, и я вдруг очутилась в высоком холле старинного особняка. Странное ощущение, - я впервые была здесь, но, тем не менее, каждая деталь убранства казалась мне знакомой. Пока я оглядывалась, стоя на самом верху широкой лестницы,- одно за другим наплывали воспоминания. Не очень четкие, но красочные – из детства. Не очень красочные, но пронизанные яркими чувствами – из юности. Вот ступенька, слегка выщербленная и очень скользкая, - она не раз была виновницей содранных коленей и разбитого носа.  А вот мраморная горгулья на повороте лестницы,- все мои кружевные подолы были жестоко растерзаны ее каменным клювом.
Опускаю глаза, чтобы взглянуть на свою нынешнюю одежду (за джинсы не очень-то уцепишься клювом),- и…понимаю, что за этот подол она таки может зацепиться.…На мне длинное, до пола малахитовое платье из темного струящегося шелка. Рукава, разрезанные от плеча, перехвачены серебряными браслетами у локтей и на запястьях. Плотная мягкая ткань без единого украшения с высоким разрезом от самого бедра плавно переходит в длинный широкий шлейф, тянущийся за мной на несколько ступенек. Я вспомнила этот наряд – любимое вечернее платье моей бабушки,…но почему оно на мне? Все так странно перемешалось в голове. Что происходит? Медленно спускаясь по крошащимся ступенькам, я прикасаюсь к гладкой прохладе каменных перил. Они лежат на изящных плечах мраморных кариатид. Я их помню, - во времена моего детства они были такими юными, на их гладких лицах сияли проказливые улыбки. Неужели прошло так много времени? Изъеденный временем и покрытый сизой плесенью камень превратил их в злобных парок.
На  повороте лестницы совершенно забытая мной, громко щелкнула зубастым клювом, противная горгулья. Успев отдернуть от нее подол платья, я улыбнулась,- стареешь милая!
Каждый шаг по старой лестнице приносит мне новые воспоминания и новое знание. И это знание наполняет меня такой ослепительной,  яростной радостью, что, когда я распахиваю настежь обе половины дубовых, окованных железом дверей - вокруг них взметается настоящий вихрь!
О, долгожданный миг! Напротив, глаза в глаза стоит тот, о встрече с которым я так долго мечтала холодными бессонными ночами. Но даже представить себе не могла, что возможно вот так, чтобы время и место были выбраны по моему вкусу. Это почти невероятное совпадение переполняет меня восторженным весельем.
Испуганный распахнувшейся дверью, мой гость отпрянул, и чуть не оступился на краю высокого крыльца. Я наблюдала, как он пытается сохранить равновесие, как поднимает на меня глаза…
-Ты?
В голосе только удивление, а в глазах легкое недоверие, затем изумление. Легкий скользящий взгляд, и в уголках губ рождается слабая полуулыбка. Ну, как же – такая удача!
Я ловлю себя на мысли, что в его голосе нет страха или неприязни, но небольшая толика чувств должна придать его бесцветному голосу некоторую взволнованность, подобающую нашей встрече.
И я улыбаюсь, - ласково и невыразимо нежно, вкладывая в свой взгляд все чувства, всю себя. Ловлю его встречный взгляд… Томно и грациозно, как изнеженная кошка, протягиваю к нему ладони. С запястий с легким серебристым звоном слетают расстегнувшиеся браслеты. Ах, как весело смотреть ему в глаза, захлебывающиеся диким животным ужасом, когда тонкие холеные пальчики, удлиняясь, превращаются в острые стальные когти.… Ах, как ликует моя душа, когда его толстое, отвратительно жирное тело сжимается в дрожащий комочек, накрытое тенью, развернувшихся за моей спиной крыльев. Как  оно, трясясь и жалобно повизгивая, студнем виснет в воздухе, цепко обхваченное когтями. Взмах крыльев, второй, и мы уже над крышей.
…Серые скукоженные листья поземкой взметнулись над сухой травой, и, закружились, плавно опадая на холодную землю…
 Но…странно, мне уже не весело. Скучно? Пожалуй, да. Ведь не к этому же я стремилась, в самом деле.
Ну ведьма, ну напугала, а дальше то что. Есть я его точно не стану…
 Слегка покачивая крыльями, я спланировала на покрытую сухой травой поляну. Из разжатых когтей его тело выскользнуло чуть раньше –  ну не смогла я отказать себе в этом удовольствии.
 Пока я подходила к нему, крылья за спиной складывались и таяли. Он сидел. Просто сидел и смотрел.
Только в серых глазах его было, что-то такое, ну собачье что ли, от чего меня чуть ли не вдвое согнул болезненно острый приступ стыда.
 Вы когда-нибудь обижали собаку?  В том то все и дело, что и я тоже никогда. А сейчас чувствовала себя так, словно ударила щенка, причем не случайно, а зло, намеренно пнула лопоухую кроху, только что лизнувшую мне руку… Мерзко то как…
Солнце скрылось за облаком, и холодный осенний ветер заставил меня поежиться – шелковое платье не грело. Браслеты больше не удерживали разрезные рукава, и полоски ткани просто свисали с плеч.  Я топталась рядом с ним, кутаясь в полосы зеленого шелка и боясь поднять глаза.
Да в конце то концов, чего это я? Он мой враг, причем Враг с большой буквы, о какой жалости может идти речь!  Я вскинулась…и посмотрела ему в глаза. И …мне снова стало стыдно…
…Утром я  долго не могла проснуться, - сон мешался с явью, и мерзкое чувство никак не проходило.
Кофе, еще кофе. Горячий душ  (никогда не верила, что есть люди, добровольно лезущие в холодный душ).  Опять кофе. Ну вот, пожалуй, можно и на работу.
Подъехала переполненная маршрутка, меня плотно втиснули в спину  серого драпового дяденьки. Двери с натужным скрипом  помогли толпе разделиться на уезжающих  и остающихся.
И, где-то, на середине пути, на особо чувствительном ухабе, когда я высунула нос из-за драпового дяденьки, я наткнулась на взгляд.
О да, это был снова он, мой давний и непримиримый враг. Все как всегда…
Только вот откуда в его взгляде взялся такой саднящий ужас?