Дай мне сил
Быть легким, как ветер.
(А. Макаревич)
Рановато?
Да чуть-чуть не стало поздно!
Но обо всем по порядку:
Он ждал вестей. Он не отходил от изображения. Он готов был пролезть туда и по невидимым ходам мировой паутины, ползти и ползти, чтобы оказаться в двух шагах от Нее, где-то близко, рядом. О! Если бы это только было возможно!
Но вести пришли и совсем не оттуда, откуда он ждал. В рамке было всего несколько отрывистых, и каких-то размытых фраз, и не красноватого, а совсем другого, чужого оттенка, но они сказали все, что было надо. Второй вел себя нагло, он грубо приставал к ней, явно домогаясь чего-то, (известно, чего). Сработали ли флюиды, идущие от Него через пуповину, которая связывала их, или действовала все та же непобедимая женская интуиция, но Она поступила именно так, как было нужно в данной ситуации. Она повела Второго к людям, чтобы не оставаться с ним наедине. В кругу людей Второму как-то не с руки было раскрывать истинное его лицо, показывать настоящую свою сущность.
Он был готов расцеловать Ее за это! Он так бы и сделал, если бы смог дотянуться до Нее. Но, увы! Ему суждено было только выхватывать скупые фразы из рамки…
Но не слишком ли много чести нашему Второму в этом повествовании? Вторым – второй план…
Потом был перерыв. Он бежал, сломя голову, к рамке, а там было пусто. Ни слова! Он где-то уже начинал привыкать к такому рваному ритму общения с Ней. Он понимал, что течение жизни несет Ее, порой засасывая в водовороты, но это была бы не Она, если бы могла упустить хоть маленький кусочек этой жизни, или не попасть хотя бы в один из таких водоворотов. Он старался выхватить хоть малую толику информации из рамки, но тщетно. Там было мертвенно пусто…Он начал уже уставать смотреть и смотреть в пустой прямоугольник, надеясь увидеть в нем хоть слово такого до боли знакомого и уже родного Ему оттенка. И Он ушел спать в один из дней, когда уже и не надеялся там что-то увидеть.
А на другой день был взрыв! Была буря эмоций, был крик и слезы, был ярко алый цвет, и были слова. О, какие слова!!! Там был гнев, что в нужный момент, именно тогда, когда Он был Ей нужен, Его не было. И там были слова, которые звучали, по крайней мере, Ему так казалось, как признание. И Он потерял рассудок, пожалуй, впервые в жизни! У Него закружилась голова, и мысли как-то спутались в какой-то непонятный клубок, в котором невозможно было найти ни начала, ни конца. И Он бросал в рамку какие-то непонятные Ему самому сумбурные фразы, между которыми порой не было связи, и которые звучали, как бессмыслица, как нонсенс. С одной стороны Он боялся, что хрустальная пуповинка треснула и рассыпалась безвозвратно, с другой, что в их отношениях зародилось что-то, чему пока не должно быть места. Его одолевали какие-то непонятные чувства, и мозг категорически отказывался в них разбираться. И Он молил Ее о разговоре, как Ему казалось, последнем.
Но перед тем как Он прочел те алые слова в рамке, был рассказ. Рассказ о том вояже к Первому. Он почти мог предугадать его слово в слово, и в то же время Он твердо знал, что там будет что-то для Него неожиданное и свойственное только Ей. И было именно так! Бросить все и пуститься в путешествие, от которого неизвестно, чего ждать, чтобы только доставить удовольствие любящему человеку, удовольствие, длиной всего в одну ночь, доставить это удовольствие ему, самой схватить кусочек кайфа и тут же разочароваться! И оставить Первого недоумевать на перроне, махнув ручкой на прощание в окно купе уходящего поезда - в этом была вся ОНА! Но и Первый был вряд ли ПЕРВЫЙ… Остался один, и поделом!
И был ночной разговор. И слова в рамке изображения на стене были мягкого, бледно-розового цвета. И Ему как-то стало на сердце легко и весело. Мысли сразу пришли в порядок оттого, что все оставалось по прежнему, оттого что Он мог и впредь наслаждаться и балдеть от общения с Нею, оттого что они могли легко и свободно, как маэстро стиля фламенко перебирает струны гитары, перебирать пальцами струнки своих душ. И что могло сравниться в этой глупой жизни с этим наслаждением? И после Он послал Ей всего одну фразу: «А, все-таки, как легко дышится, зная, что Вы есть где-то на свете, Мадам!»
И опять перерыв. Закрутило, завертело...
А дальше было нечто! Если честно, Он не ждал такого увидеть таких слов на этом то-ли холсте, то-ли линолеуме. Он понимал, что чего-то не хватает для полноты Ее образа, но когда увидел в рамке то, что увидел, то понял, что не понимал в Ней до сих пор НИЧЕГО! Он видел на стенке такое, чего не показывают первому встречному, да и просто знакомому, а может быть даже и родному человеку. Это нечто было как крик души! Цвет слов в рамке трудно было передать, он никогда до этого не встречал подобного цвета. Он, наконец, понял, или Ему опять показалось, истинную суть Ее, всю подноготную ее поступков, порой таких необъяснимых. Он старался, было, образумить Ее, был даже несколько груб, но потом подумал, а есть ли смысл? Ведь Она вряд ли могла бы ступать по жизни иначе. И Он понял что пуповина, связывающая их, которая была раньше тонкой хрустальной ниточкой, понемногу становится стальным тросом, разрубить который теперь вряд ли кому удастся. И по этому тросу осуществлялся какой-то странный обмен кровью, как между матерью и ребенком. И этот обмен энергией давал Ей, по-видимому, какую-то моральную подпитку и надежду, а Ему не давал устать от жизни. И Ему захотелось набраться сил и стать легким, как ветер из той песенки в эпиграфе, чтобы забрать на себя и развеять все тягости Ее жизни и оставить только веселье и непосредственность, характерную только Ей. И он потянул Ее к общению, к людям, верней Она пошла к ним сама, а Он только присоединился. Он шутил, а все смеялись, Он порой превосходил самого себя, стараясь доставить им удовольствие. И люди вторили Ему в тон, как бы чувствуя столь острую Ее необходимость в поддержке в это время, необходимость хоть на миг забыть о подлостях и пакостях этой сволочной госпожи - жизни.
Но был еще один момент, важный момент! У него уже был Ее зримый образ. И не воображаемый, нарисованный Его фантазией, а вполне реальный и почти живой, разве что без движения. Как оказалось, та штука в рамке имела еще одно свойство, о котором Он не подозревал. Она могла передавать лица! Она была способна показать ту глубину глаз, в которых отражалась вся столь необъяснимая красота души этой женщины. Он замер и обалдел от неожиданности! Он представлял Ее почти той, какой ее увидел в рамке. Но Он видел больше, чем мог представить до того. В Ее глазах светились жажда жизни и тоска, две вещи противоречивые, но как-то странно соединяющиеся в Ней и только в Ней. И еще в ее образе было что-то иррациональное, как-то не вяжущееся с его обычным представлением о женской красоте, но до чего же прекрасное! И понятное, наверное, лишь немногим…
Но как же Он был поражен, когда узнал о еще одном свойстве этого заколдованного прямоугольника. То, что он увидел там в один прекрасный день, превзошло все его ожидания. Там шло какое-то эфемерное действо. Происходило то-ли празднество какое-то, то-ли корпоратив, сразу и не понять, да и не важно… Там была Она, и Он тоже был там и не виртуально, а по-настоящему, неужто эта штука могла его туда переместить? Переместить в один миг на тысячу километров? И присутствующие реально двигались, и четко слышны были голоса говоривших…
А потом зазвучала музыка! Оркестр играл венский вальс. Вальсировала всего одна пара: Он весь в черном, и Она, легкая и воздушная, вся в белом. И Ей хотелось кричать, но Она молчала, и у Него кружилась голова, но Он не поддавался. И по кругу мелькали лица и тени, но они были где-то далеко, как-бы в другом мире, они были как-то призрачны и незримы. Были только ОНИ вдвоем и МУЗЫКА! Был только венский вальс!
Тихо!!!
Он не умолкнет.
Точно!
Но, что же произойдет дальше?
Что, не догадаетесь??
Правда???
Ну же!!!
