– А ведь у ангелов нет крыльев.
Я приподнял голову с подушки и увидел кучерявого пацана, сидящего на краю моей постели и, задумчиво играющего в какую непонятной модели игровую геймпад-консоль. Одет он был в джинсовый костюм с байкерскими нашивками. Продвинутый пацанчик.
– Вот, блин! Не прошел. – мальчик поморщился, словно от зубной боли и отложил консоль в сторону.
– Что, прости? – растерянность видно явно читалась на моем лице.
– Да не прошел уровень, гад такой! – пацан надулся от негодования, как воздушный шарик.– Срубили на последнем патроне.
– Нет-нет, ты до этого что сказал?
– А, ты имеешь в виду ангелов? – широко заулыбался он. – Не обращай внимание. Эти высокомрян… высокомрин…
– Высокомерные? – подсказал я
– Да, это как ты сказал, гуси всем внушили, что без них ничего не может обойтись. А на самом деле, у них даже крыльев нет.
– Гуси?
– Ага, – возбужденно закивал пацан. – такие же надутые, когда хотят кого-нибудь испугать. Они мне никогда не нравились. Хотя я говорил, что они мне нравятся. Но на самом деле они мне никогда-никогда не нравились. А тебе ангелы нравятся?
– Ну… – я задумчиво потер лоб. – Не знаю даже. А должны?
– Ангелы должны помогать, а не нравиться. Но вы, взрослые, опять всё поперепутали.
– Полегче, вундеркинд! – я не смог сдержать смех. – Я просто спросил.
Он замолчал, уставившись взглядом в пол. После чего поднял на меня свои глаза. Взгляд его был полный веселья с легкой хитринкой в глазах.
– В твоем положении простых вопросов не бывает. – серьезно произнес он.
– В каком пол… – начал было я, но тут же запнулся, оглядевшись.
Я лежал в абсолютно белой комнате на больничной койке. Такое чувство, будто я нахожусь внутри куба без входов и выходов. Да и отсутствие видимого дверного проема только усиливало это впечатление. Как не было видно и видимых источников света, словно сами стены своей белизной освещали пространство.
– Как… почему… где я вообще? – голос мой разнесся по пустым углам помещения.
Вместо мальчика на койке, рядом со мной, сидела молодая девушка. Темные длинные волосы, ниспадающие на плечи, резко контрастировали с белым платьем, которое было точно подогнано под ее фигуру.
– Не важно где ты. – сказала она. – Важно, что ты будешь делать.
– А что я могу сделать в моем положении?
– Ты всего лишь лежишь. – она возразила. – Выход открыт.
– Здесь даже двери нет!
– Но это же не значит, что нет выхода. – резонно ответила она.
По тону ее голоса было понятно, что спорить с ней бесполезно. Как, впрочем, и с любой женщиной, независимо от возраста.
– Ну да, выход есть. – усмехнулся я. – Как всегда в окно.
– Здесь нет окон. – как и у большинства красивых девушек, у нее тоже чувство юмора было очень слабо развито.
– Я заметил. – грустно усмехнулся я.
– Тем не менее, ты можешь встать и уйти отсюда.
– Уйти из помещения без окон и дверей? Как? Сквозь стены? Извините, девушка, но у меня фамилия не Гудини.
– Для этого необязательно обладать чем-то сверхъестественным. Достаточно просто проснуться.
Звонок будильника мерзко запикал прям под ухом.
Не знаю, как там, в фильмах про счастливую жизнь в цивилизованных странах, а в моей жизни просыпаться утром – это сродни смерти от упавшего с крыши кирпича. Мог бы и не ходить возле стройки. Мог бы, и лечь пораньше. Тем не менее, это не отменяет факта тяжести век при срабатывании будильника утром.
Просыпаясь, независимо от продолжительности сна, мы запускаем цепь событий, влияющих на всё, что нас окружает. Правда, почему то на первый взгляд это выглядит, как самоубийство. Даже чашка растворимого кофе своей чернотой как бы напоминает тебе, что утро добрым не бывает. Особенно, когда живешь один.
Хотя, конечно, по утрам вообще не до каких-либо мыслей. Лишь бы встать и довести себя до ванной и кухни. После чего можно хоть новые галактики создавать.
Несмотря на утренний мороз, холода почти не чувствовалось. Видно плотный завтрак сделал свое дело. Вообще город рано утром похож на сюрреалистичную картину сумасшедшего художника. Почти пустые улицы в рассветном озарении восходящего солнца словно предрекали не слишком веселое будущее всем живущим. Редкие фигурки таких же, как я ранних прохожих только дополняли ощущение безысходности.
Пройдя мимо вечных милиционеров на входе в метрополитен и, спустившись в метро, я сразу сел в пустой вагон подъехавшей электрички.
Тем, кто ездил в метро рано утром или по ночам в метро наверняка известно непонятное чувство, которое охватывает тебя при виде залитых светом пустых вагонов. Я это чувство испытываю каждый день и, несмотря на ежедневные вояжи на работу, никак не могу привыкнуть к нему. Как вообще можно привыкнуть к необъяснимому чувству нереальности происходящего, пусть это всего лишь пустые вагоны метро? Даже добравшись до работы, я пребывал в легкой фрустрации от возникших в метро мыслей.
– Ты че, не проснулся? – голос начальника отдела кадров, а по совместительству и моего приятеля по работе, Тома, прервал мои мысли на пути выхода в астрал.– Привет говорю!
– А, извини, задумался. – я обнаружил себя сидящим уже возле рабочего компьютера, без куртки. Когда это я успел ее снять и повесить на вешалку? – Как дела?
– Да нормуль всё. О чем задумался? О той грудастой с новогоднего корпоратива? Интересно, откуда она? Кажется, чья то родственница. Кажись нашей главбухши.
Том меня всегда поражал тем, что мог в течение нескольких секунд самому себе задать риторический вопрос и тут же на него вполне адекватно ответить.
– Слушай, Том. А почему ты себя называешь Томом? Ты же по паспорту Тимур?
– Эээ, друг! По паспорту я вообще Тохтамышев. Ну, представь на минутку, подкатываю я к девуле под своей природной фамилии, а она такая – Ой, а это не ваш предок Москву сжег?
– Ну, а че? Хорошо же, если начнешь встречаться с образованной девушкой. Знает, кто сжег Москву в свое время. А учитывая, что, скорее всего дело будет происходить в славном хлебном городе Ташкенте, то, скорее всего, ржать будут над твоим именем, чем над фамилией. Любит наш народ великого Хромца.
– Вот! Поэтому «Том» – это самый оптимальный вариант. Дешево и сердито. Да еще и звучит необычно. Хотя в школе у меня была кликуха «Темурлань»
– Ну да, по кошачьей.
– По английский! – Том даже палец вверх поднял в знак значительности слов.
– Слышь, англичанин, – я подошел к электрическому чайнику. – Чай будешь?
– Конечно.
– А ниче, что сейчас не пять часов?
– Аполитично рассуждаешь, – Том уже схватился рукой за протянутую ему кружку с чаем. – Кстати, как там у тебя с личным фронтом?
– Затишье. Надеюсь перед бурей.
– А если серьезно? Я ведь знаю, что ты все еще страдаешь по…
– Она сделала свой выбор! – жестко прервал я его на полуслове. – Я ей помог. Я свое дело сделал. Дальше был ее выбор. И она его сделала.
– Ой, да хорош! Меньше пафоса и больше действий. Что ты такой великое сделал для нее, что мог бы ей предъявить в качестве претензий или обиды? Что ты сделал этакое, что не могли бы сделать другие?
– Ничего.
– Тогда какие к ней претензии?
– Никаких. Всё правильно сделала.
– Вот как с тобой разговаривать?! – Том от злости ударил кулаком по столу. – Неужели даже то, что она вышла замуж тебя не интересует?
– Не особо.
– Не за тебя вышла. Заметь.
– И что я должен теперь делать? Рыдать? Или может наоборот ржать от радости, что остался свободным?
– Свобода – это червь, грызущий тебя изнутри…
– Что, прости? – мне показалось, что сосед на верхней шконке что то во сне пробормотал.
Или не показалось.
За всё время нахождения в лагере Заскенхаузен я постоянно вижу предсмертные агонии. Люди часто просто сходили с ума от голода. Им чудились мирная жизнь и живые дети, смерть их мучителей и освобождение от мук. Или они просто смотрели на единственную лампочку, тускло светившую где то под потолком. Но впервые за всё время я услышал слова о свободе.
– Свобода – это червь, – повторил свои слова сосед ослабевшим от недоедания голосом. – Он пожирает тебя изнутри, выгрызая дыру размером с галактику. И туда, словно в преисподнюю проваливается весь наш внутренний мир.
– Как же так? – искренне удивился я. – Мы же все мечтаем о свободе, тем более в таком месте.
– Мы бредим свободой, но реализовать ее не можем. Именно поэтому она пожирает нас изнутри, требуя выхода наружу.
– Извините, уважаемый, – я удивленно заглянул на верхнюю полку. – А вы в миру кем были? Случайно не философом?
– Промышленником.
– Кем? – удивленно переспросил я.
– Предприниматель, – ответил он. – Фриц Тиссен. Если, конечно, это имя вам о чем-то говорит.
– Подождите, – я от удивления даже привстал. – Вы же один из тех промышленников, которые написали письмо Гинденбургу в поддержку Гитлера!
– И вот я здесь, – глухо рассмеялся он. – Я бы это назвал сарказмом судьбы, если бы не ежедневные смерти, которые я вижу.
– Так что же это, если не сарказм?
– Испытание.
– На что?
– На стойкость моих убеждений.
– То есть, вы хотите сказать, что всё правильно сделали, когда поддержали Гитлера?! – несмотря на слабость от постоянного голода я чуть не вскочил с нар. – Даже видя всё, что здесь творится?
– Именно поэтому я и считаю всё это испытанием для себя. Мои убеждения, пройдя через этот ад должны окрепнуть, или убить меня.
Тут наш разговор прервал окрик капо старосты барака, который давно поглядывал на нас недобрым взглядом.
– Хватит трепаться, ленивые свиньи!
Тиссен мгновенно замолчал, испугано посмотрев, куда-то в сторону, словно показывая своим видом, что всегда молчал.
– Долбанные немецкие крысы… – уже тихо пробормотал капо. – Из-за вас я стал палачом своих же родных.
Подождав, пока староста отойдет на приличное расстояние, бывший промышленник шепотом снова обратился ко мне:
– А вы кем были там, в жизни? Наверняка тоже голосовали за фюрера? Только не говорите, что вы австриец или прибалт. В нашем бараке только немцы.
Я растянулся на вонючей лежалой соломе, положив руки под голову.
– Я из Гамбурга.
– Коммунист? – испуганно прошипел Фриц.
– Нет, – улыбнулся я. – Но в Испании воевал в составе Интербригады. Именно поэтому я сюда и попал, как сочувствующий красным. Только не спрашивайте меня – убивал ли я там немцев. Я же вас не спрашиваю – сознаете ли вы, сколько граждан Германии загубили вы своим письмом.
– Я в оправдание себя могу только сказать, что не все они были немцами.
– Ну, да, – грустно вздохнул я. – Как и здесь в лагере находятся не только евреи, цыгане и славяне.
– Да, – вдруг гордо заявил Фриц. – Зато нас не используют на работах.
– То есть вы для этого привели Гитлера к власти? – усмехнулся я. – Чтобы сидеть в лагере и радоваться, что вас пытают меньше, чем других?
Наш разговор прервал приход офицера СС, который что-то приказал капо. Капо поспешно кивнул и побежал в нашу сторону.
– Эй, болтуны! Для вас есть работенка.
Однако тут же осекся, услышав окрик офицера. После чего, подойдя к нам, ткнул дубинкой в меня.
– Вставай! Сегодня твоя очередь убирать.
– Мы же раньше никогда не работали, – попытался я протестовать.
– Всё,
