теперь это ваша синайская пустыня, – злобно прошептал капо. – По которой вам, гадам, ходить всю жизнь.
– Приказ господина начальника лагеря, – уже вслух продолжил староста. – Все красные и сочувствующие им левые с сегодняшнего дня используются на санитарных работах.
– Не тому вы говорите про пустыню, – грустно сказал я, вставая с нар. – Хотя я уж точно не буду ходить по ней 40 лет.
– Мне плевать! – злобно сплюнул капо. – Вы все немцы.
Я кое-как встал и направился к выходу. Голова кружилась от недоедания, хотя желудок уже давно привык к состоянию пустоты. Холод земляного пола проникал сквозь тонкую обветшалую обувь. Говорят, что если быстро пробежаться, то не почувствуешь ничего.
Но для этого нужны силы и сытость.
Опять еда… Сколько можно про нее думать? Заткнись уже! Не будет ничего кроме пустого супа и стограммового куска заплесневелого хлеба. И так будет до самой смерти. Пока Смерть не укроет меня своим покрывалом, избавив от мук, или наоборот сделав мучения вечными.
Иногда хорошо, что есть хоть какие-то мысли. Даже негативные отвлекают от ужасов лагеря. Хотя и привыкаешь со временем ко многим вещам, увиденным или прочувствованным собой, даже самым страшным. Тем не менее, к обреченности привыкнуть наверно нельзя. Или наоборот, только обреченность и дает чувство постоянного безразличия.
Капо вел меня в самый дальний участок лагеря. По пути я невольно разглядывал бараки, выстроенные, словно по линейке, замершие в ночной тишине. Полная луна освещала стены и крыши лагеря, усиливая чувство нереальности происходящего. А может, наоборот добавляя реалистичности искусственному ужасу войны.
Мы вышли за территорию лагеря, и подошли к Станции – месту, имеющему страшную славу у заключенных лагеря. Я понял, зачем я здесь.
Капо вручил мне большую лопату и подвел к открытой двери крематория
– Очищай за своими хозяевами… - мрачно без злобы в голосе он произнес.
Взяв лопату, я начал выгребать из печи пепел, просовывая инструмент, настолько насколько позволял черенок.
– Нет, так не пойдет, - механический голос капо прозвучал возле меня. – Лезь внутрь. Необходимо очистить полностью камеру.
Скользя по дну камеры, я залез внутрь. Руки почти сразу наткнулись на гору пепла, провалившись в нее почти полностью. Пальцы невольно нащупали, что-то твердое в этой большой горсти праха. В испуге я отдернул руки, поняв, на что именно я наткнулся. Несгоревшие кости. Это были они. Хотя я конечно же понимал с чем мне придется столкнуться здесь и был к этому готов.
Но не к тому, что меня тянули вниз.
Я почувствовал, как что-то схватилось за мои запястья и настойчиво тянуло, как бы приглашая к себе.
И я провалился в черноту, состоящую из боли, страданий, праха и костей. Горя было столько, что оно переполняло меня, вытесняя мой внутренний мир детским плачем и женскими рыданиями, криками боли и воплями отчаяния. Я не мог больше себя сдерживать. Слезы сами покатились из моих глаз против моей воли.
– Ты опять во сне плачешь. – меня растолкал сосед по палатке. – Если бы ты не был героем, то командиры давно тебя бы отправили назад в деревню к твоим бабам. Пусть они нянчатся с тобой. Мне уже надоело слушать каждую ночь твои всхлипывания!
– А ты опять ворчишь, как старая ведьма, объевшаяся мухоморов. – как все-таки неудобно спать все время в доспехах. Каждое утро ломит в спине после такого сна.
– Готов умереть сегодня за нашего конунга? – мрачно спросил сосед.
За последний месяц это уже третий сосед по палатке. Убивают их с завидной регулярностью. Поэтому я уже не стараюсь не то чтобы сдружиться, а даже запомнить их имена.
– Будь прокляты все эти конунги! – я сплюнул в земляной пол. – Все они посланцы бога смерти в этом мире.
– Тем не менее, ты считаешься лучшим орудием этих посланцев. – усмехнулся сосед. – Хотя и плаксивое орудие, какое то.
Я вышел из палатки, не обращая внимания на его ворчливость. Сегодня узнаем, кто из нас прав.
Утро перед битвой не похоже ни на одно предыдущее утро. Чушь, когда говорят, что люди чувствуют свою смерть. Если бы реально чувствовали, то никто никогда не стал бы воевать. Люди надеются, что любая война – это обычное испытание, из которого просто надо выйти с достоинством. И тогда награда будет ждать своего героя. Тебя, конечно, наградят, но скорее всего тебе это уже будет не нужно.
Я не люблю смотреть на приготовления других. Итак, понятно, что все готовятся к битве. Я знал по опыту, что лучше всего приготовиться с вечера. Острая секира необходима и ночью, на всякий непредвиденный случай.
Поэтому я прямиком отправился на речку.
Спустившись с холма, я присел на берегу тихой реки. Камышей почти не было. Вода тихо журчала и была чистой, словно текла из родника.
Я, скинув панцирь, умылся холодной водой. Неизвестно чем закончится день. Может быть, для меня он и не закончится никогда. В любом случае надо быть готовым предстать перед предками хотя бы с чистым лицом.
Однако мне не суждено было привести себя в порядок перед битвой.
Звук горна пронесся над лагерем.
Началось.
Откуда-то издалека послышался нарастающий шум. Я, надевая панцирь и застегивая на ходу ремни, прибежал к своей палатке.
– Их конница прорвала наш заслон и подошла вплотную к лагерю, – сосед уже был во всеоружии. – Их пока сдерживают отряды первой линии. Мы вливаемся в дружину конунга.
Я, не говоря ни слова, кивнул ему и, схватив секиру и меч, бросился к месту сбора. Там уже была в сборе почти вся дружина и влившиеся в нее отряды. Конунг, сидя на злобном коне, которого побаивались все конюшие, что то говорил войнам. Из-за звука близкой битвы и сильного ветра, который поднялся словно по приказу врагов, его слов не было слышно.
– О чем он говорит? – спросил я ближайшего от меня воина.
– Византийцы не стали ждать, пока мы нападем на них и первыми ударили. Хорошо, что конунг поставил в заслон берсерков. Они сдержали удар латной конницы. Но сами почти все полегли. Сейчас греков сдерживают только сторожевые полки.
– Значит, пора и нам либо самим встретиться с предками, либо обеспечить встречу греков с их предками.
Воин громко рассмеялся.
– Что ж, я лично готов.
– Я тоже готов.
Пользуясь суматохой боя, конунг вывел нас из лагеря в обход места сражения и быстрым шагом повел нас во фланг византийской коннице. Греческая конница уже полностью втянулась в бой со сторожевыми полками.
Удар наш был неожиданный для византийцев, а потому вдвойне страшен. Даже не смыкая строя, мы с разбега врезались в строй греков, сбив с ног коней с всадниками. Я на бегу, размахивая секирой, ударил по ближайшему латнику. Его конь даже сел на задние ноги от испуга. Это мне на миг позволило стащить закованного в доспехи всадника с лошади. Моя секира со страшным хлюпаньем вошла в голову грека. Ничего личного. Это война. Секира так и осталась в его голове. Вытащить ее не было времени. События развивались настолько стремительно, что промедление грозило смертью.
Я уже развернулся, чтобы ударить следующего, как тут же был сбит с ног всадником с закрытым забралом на шлеме. Я упал на землю, но успел вытащить меч из ножен и прикрыться щитом. Как раз вовремя. Последовал мощный удар копья, усиленный видно напором коня. Щит смягчил его, но был пробит насквозь. Я резко рывком, пока он не успел вытащить копье, повернул щит в сторону. Всадник не смог удержать копье в руке, выронил его. Конь встал на дыбы и всадник, не удержавшись в седле, мешком рухнул на землю. Мой расчет на то, что доспехи перевесят его, оказался верным и я, недолго думая, вскочил на ноги и вонзил меч в грудь грека. Убил я его или нет – у меня не было времени выяснять.
Византийцы дрогнули.
Отступающая конница напоролась на подходящую пехоту. Мы не стали ждать, пока они между собой разберутся и ударили по этой огромной смеси людей и лошадей. Без щита мне было удобнее драться. Я, забыв о времени и пространстве, рассыпал удары мечом, рубя всех, кто попадался под руку. Меч в бою жил уже своей жизнью, собирая кровавую дань с врагов, упиваясь своим могуществом. Крики, стоны, ржание, агония. Всё смешалось в единое целое, заполнив собой пространство и время. Мне казалось, что я попал в кроваво-грязный ливень, от которого никогда не отмыться. Мне казалось, что жизнь только и состоит из такого вот побоища между своими и чужими. Мне казалось, что это будет вечно и никогда не закончится.
Я даже не заметил, как битва подошла к концу, неустанно поражая мечом врагов, будто заговоренный.
– Всё, всё! – знакомый голос остановил меня. – Они разбиты. Можешь передохнуть.
Это был мой сосед по палатке. Ему удалось выжить в этой бойне, чему я, как ни странно, оказался рад.
– Ты молодец, герой! – похвалили он меня. – Тем не менее… Тебе пора на пир в Валгаллу. Извини.
– Что?... – недоуменно спросил я и тут же мое дыхание перехватило от острой боли.
Его кинжал, пробив ремни между пластинами панциря, вонзился в меня.
– Хватит ныть! Надоело!
Я открыл глаза.
– Ты что то сказала?
Я сидел перед телевизором в любимом кресле. Видно задремал.
– Так, ты что-то мне сказала? – переспросил я.
– Я сказала, хватит ныть, - ответила жена, сидевшая рядом на диване. – Ну, реально, сколько можно? Тоже мне, не признанный гений! Ну, не повысили тебе зарплату и что? Это не повод выносить мозг всем нам каждый день. Всякое бывает. Сегодня не повысили, так завтра может от тебя отстанут с поиском оборудования.
– И я тебя люблю, – в ответ усмехнулся я.
– Да иди ты.
– И как ты такую хрень можешь смотреть? – нанес я ответный удар.
По телевизору показывали индийский фильм с любовно-лирическо-умственно-отсталым сюжетом. По крайней мере, мне так показалось.
– Зато все счастливы и все любят друг друга, – парировала она.
– И не поспоришь.
Я встал и пошел на балкон покурить.
Открыв окно, я затянулся сигаретой. Легкий прохладный ветерок, наполненный ароматами деревьев, заполнил всё пространство балкона. Ташкентская летняя ночь прекрасна и неповторима. Она просто должна быть внесена в список нематериального мирового наследия ЮНЕСКО. Правда, чтобы вкусить всю ее прелесть, перед этим необходимо вкусить всю прелесть ташкентского летнего дня. И не важно, что на дворе май месяц. В Средней Азии лето начинается в конце апреля.
Я курил и рассматривал звезды в ночном небосводе. Они тускло мерцали в темноте городского неба. Наверно это и есть обычное человеческое счастье – небо, звезды и человек, искренне желающий быть рядом с тобой хотя бы на это мгновенье. Всё просто.
– Звездами любуешься? – ее голос прозвучал за моей спиной.
– Пытаюсь, - не оборачиваясь, я ответил. – Сама же знаешь, что в городе ни одного созвездия не увидишь.
– Ты в школу ходил насчет сына, мечтатель? – без злобы в голосе насмешливо спросила она.
– Вообще-то это твоя обязанность, женщина.
– Моя обязанность ходить в школу закончилась, когда я получила аттестат. И вообще, его классный руководитель именно отца просила прийти.
– И что он натворил? Отцов учителя рассматривают, как спецназ ВДВ.
– Она считает, что наш сын попал под влияние сатанистов.
– Ого! Где это она сатанистов в Ташкенте нашла то?
– Я же ему говорила, чтобы он не надевал на субботник ту футболку. Это же надо
