Глава 55
КУЛЬТУРА ИНЬ
Песни Ямато!
Вы вырастаете из одного семени — сердца,
и разрастаетесь в мириады лепестков
речи — в мириады слов.
Ки-Но Цураюки
Вся компания собралась у Беатрис в честь приезда Паоло из Японии. Он ездил туда по поручению Уицрик, чтобы изучить религии страны восходящего солнца, тем более что уже давно увлекался японской поэзией, историей и культурой Японии вообще. Впечатлений было масса, Паоло с удовольствием принялся делиться ими со своими друзьями.
Беатрис взяла на себя роль заботливой хозяйки, что было редкостью для нее, обычно, такая роль была ей не по душе, но в честь приезда Паоло она старалась, как могла, благо остальные женщины были рады помочь. Они готовили закуски, пока мужчины за рюмочкой коньяка обсуждали поездку.
— Чтобы понять японцев, надо родиться японцем, мыслить по-японски, думать-по японски, — говорил Паоло.
— Япония настолько непостижима для нашего европейского разума? Но что же тогда ты сумел понять за столь короткий визит? — спросил Олег.
— Мне во многом помог мой друг, проживший в Японии восемь лет в одной чайной школе в Киото. За это время он сумел перестать быть европейцем, но японцем так и не стал.
— Ты нас заинтриговал, — сказала Леночка, ставя поднос с бутербродами. — Как же европейцы реагируют на эту, экзотическую для нас страну?
— И правда, — поддержала ее Уицрик, — не томи, не терпится услышать подробности.
Все, наконец, уселись в удобные кресла и стали слушать.
— Пожалуй, начну с вопроса Леночки. Самая первая реакция иностранца, приехавшего в Японию, — неимоверное восхищение, изумление, которое может длиться на первых порах, хотя все очень индивидуально, от года до пяти лет. Европейца поражает все, особенно утонченная философия, эстетика, высокоразвитая культура и необычная религия, вернее, синтез религий на основе синто. Потом этот период изумления и восхищения с неизбежностью переходит в свою противоположность — крайнее раздражение на уровне почти физической аллергии от всего японского, которое себя проявляет в высказываниях типа: японцы тупые, бессмысленные животные.
— Как?! — изумилась Лена и все остальные.
— Отдавая должное успехам в экономике, технологиях с одной стороны, с другой — европейцев охватывает отчаяние от невозможности адекватного диалога с японцами. Они говорят, что это люди, которые живут на раз и навсегда заданных рефлексах, и, чтобы заставить японца с тобой говорить, надо научить его, помочь переродиться в другой шкуре, европейской. В свою очередь, японец за границей — до сих пор предмет анекдотов, потому что, попав в чужую ситуацию, он теряет всю свою природную сообразительность, смекалку, как будто в инопланетной среде. С иностранцем, приехавшим в Японию, он тоже общается очень своеобразно. Иностранца обычно называют «человеком извне» — это тот же инопланетянин, с которым на человеческом языке, то есть на японском, разговаривать вообще невозможно. Японцы физически ощущают языковую преграду, которая отделяет их от всех остальных. Когда иностранец говорит «здравствуйте» по-японски, это ввергает их в полуобморочное состояние.
— Может, их коробит акцент?
— Наоборот, им неприятно слышать, когда иностранец безупречно говорит по-японски. Они считают, что это все равно что кошка говорила бы или робот, например. Это сложно объяснить. Понимаете, в японском языке присутствует физическая и духовная энергия слова. Кстати, они не разделяют физическое от духовного, как мы, это особенность их культуры.
— Как это? — удивилась Беатрис.
— Есть такой класс японских слов, их всего около тысячи, называемых «ямато» (это древнее название Японии), которые, в отличие от всех остальных слов, через ритуалы, через поэтические мистерии, где они обычно употребляются, приобрели в японском сознании вкус, цвет и даже запах. Они настолько концентрированы во всех смыслах, что включают как бы иную физиологию восприятия и действительно обладают физическим воздействием.
— Но в архаических обществах это не диковинка. В африканских племенах, например, вождь племени произносит племенное проклятие, после которого осужденный покорно ложится и умирает, — заметил Ольгерд. — Это та самая пресловутая магия слова, а скорей внушение или гипноз.
— Хорошо, постараюсь объяснить по-другому, — не сдавался Паоло. — Одному японскому старцу, Джоан Цзы, приснилось, что он бабочка, которая весело порхает над цветами. Ему очень понравился сон — такой яркий и удивительно реалистичный, будто все происходило наяву. Проснувшись, старец не смог ответить на глобальный философский вопрос в духе Дао: кто же он такой — старец Джоан Цзы, которому привиделось, что он бабочка, или бабочка, которой приснилось, что она Джоан Цзы? Так вот, объясните мне, почему он не смог ответить на вопрос, который для представителей нашей культуры покажется простым до банальности?
Все вдруг начали спорить, выдвигать свои версии. Беатрис вообще сказала, что она всегда чувствует себя немного бабочкой, беззаботно порхающей над житейскими проблемами, пока Паоло не прекратил этот спор:
— Что и требовалось доказать. В вас сработал европейский тип мышления: вы ищете ответ на вопрос, на который, в рамках японской культуры, ответа просто быть не может. Это один из вопросов, который провоцирует поток размышлений в духе Дао. Разве нам может прийти такое в голову? Надеюсь, я смог донести свою мысль.
— Они хоть сами себя могут понять? — ввернул шуточку Олег.
Паоло же вполне серьезно ответил:
— В твоем вопросе кроется больше смысла, чем ты думаешь. Да, японцы, особенно на этапе цивилизационного перелома, сами хотят осмыслить, кто они такие, куда они идут, каким путем. Проблема выбора исторического пути у японцев стоит не менее остро, чем в других народов и государств, а в ряде причин даже острее. А впрочем, чтобы хоть как-то приблизить вас к пониманию японского феномена, лучше начать с истоков, с вопроса, откуда они взялись.
— Понятное дело откуда, из Японии, — пошутил Олег.
— Японцы не являются аборигенами островов, на которых живут, и откуда пришли неизвестно.
Согласно древней легенде, первые японцы спустились с неба по кипарисовым деревьям, поэтому деревья для них священны, в них живут божества ками, впрочем как и в камнях, горах, ручьях — везде. А вот ученые выдвигают несколько теорий, одна из них — малайско-полинезийская, которая говорит о том, что народы, заселившие японские острова, пришли с юга. В мифологии этих групп народов, осевших на юге, боги приплывают из-за далекого горизонта. Архаические боги обитают там же, где и люди, но у них есть видимые и невидимые для людей зоны. Они появляются на праздники, например, где им устраивают пиршества и красочные церемонии. Другая группа — урало-алтайская, которая двигалась по шелковому пути и осела на японском архипелаге в то время, когда он был еще частью азиатского материка. Это было около 10 тыс. лет до н. э. Собственно, аборигены остались только в легендах и преданиях, не оставив почти никаких следов в культуре, лишь фрагментарно, отдельными элементами. А вот на севере проживают айны, осколки северных аборигенов, их также мало, как североамериканских индейцев, и живут они в резервациях, красочных для туризма, особой роли в культуре не играя. Они сродни народам Аляски и русского севера — чукчам, алеутам, эскимосам. Это не монголоидная группа народов. У них племенной тотем медведь, которому они по сей день приносят жертвы, посвящают пляски. Это культура резко отличается от японской.
До ІІІ века до н. э. предки японцев жили первобытно-общинным строем. С ІІІ в. до н. э. по ІІІ век н. э. произошло большое переселение на острова групп китайцев и корейцев из-за нестабильности на материке. Эти народы принесли с собой рисовое земледелие, керамику с глазуровкой, обработку металла. На острове Кюсю проживало энергичное, пассионарное, витальное племя, их главным божеством было Солнце — Аматэрасу Оомиками, что значит «великое божество, озаряющее небеса». Оно имеет женский род, в отличие от бога Ра в Египте или Даждьбога у словян, что говорит о матриархальных пережитках, где шаманки играли огромную роль в культуре.
— Во многих архаичных культурах женщины играют более высокую роль, чем мужчины, — дополнил Ольгерд. — В первобытном обществе культ женщины связан с тем, что она — главный гарант выживания, плюс детородная функция, более высокая способность к выживанию в физическом и психологическом плане. Шаманки легче входили в состояние транса в общении с духами. Я читал о шаманке Химеко, появившейся в китайских летописях, а для японцев древний Китай то же самое, что античная Греция по отношению к Риму. Древние китайские ученые с пренебрежением писали, что на восточных островах живет примитивный народец вальво с развитой шаманской практикой, и они упоминают Химеко, которая дурачит своих соплеменников массовыми сеансами магии. Для китайцев это был уже пройденный этап, у них за плечами конфуцианство и сложная государственная иерархия.
— Но с IV по VI век японцы создают прообраз раннеклассового государства. Этот процесс начинает ускоряться в VII веке под влиянием китайской культуры. Это монархия под управлением рода Сумераги, присвоившего себе сакральное происхождение от богини Солнца Аматэрасу, которая жалует наделы новому дворянству в зависимости от их положения в служебной иерархии. Просветители Японии VII века и правитель регент Сётоку Тайси создают конституцию из семнадцати статей — первый письменный документ государственного значения, в котором в смешанном типе находятся буддийские, конфуцианские, даосские положения и все разбавлено собственными, синтоистскими, представлениями. Это государство существует до конца XII века, потом императоры теряют власть, ее захватывает военно-феодальное правительство Бакуфу. Императоры оставили себе лишь функцию высших жрецов, потому что император, икигами — это «живое божество», прямой потомок богини солнца Аматэрасу.
— Таковым он являлся до 1945 года, когда под диктовку американской оккупационной администрации первым пунктом конституции записали, что император отныне не живой бог, а лишь символ исторической преемственности нации и национального единства. Для японцев это было гораздо большим шоком, чем бомбардировка Хиросимы и Нагасаки, потому что отказаться от ощущения священной сути императорской власти для них было непостижимо сложно. Было ощущение, что подрубили под корень древо, и оно с тех пор валяется в пыли и мерзости запустения.
— Мало того, когда император Хирохито в речи по радио о капитуляции Японии официально объявил, что он не бог, японцы испытали двойной шок. Страна впервые услышала голос своего божественного правителя — тот впервые обратился напрямую к своим подданным, но одновременно этот властелин Поднебесной заявил, что является простым смертным. Народ рыдал. Наступал конец света, волна самоубийств прокатилась по всей стране. Впервые на «землю богов» победоносно ступили иноземные захватчики, которые рьяно взялись за десакрализацию японского общества и его идеологии. Но, тем не менее, концепция икигама — «живого бога», бесследно не исчезла. Многие продолжают
55. Еще один шаг в психологию убеждения, «веры». Давно уже меня интересовал вопрос, не являются ли убеждения более опасными врагами истины, чем ложь. («Человеческое слишком человеческое» афоризмы 54 и 483.) На этот раз я ставлю решающий вопрос: существует ли вообще противоположение между ложью и убеждением? — Весь мир верит в это; но чему только не верит весь мир! — Всякое убеждение имеет свою историю, свои предварительные формы, свои попытки и заблуждения: оно становится убеждением после того, как долгое время не было им и еще более долгое время едва им было. Как? неужели и под этими эмбриональными формами убеждения не могла скрываться ложь? — Иногда необходима только перемена личностей: в сыне делается убеждением то, что в отце было еще ложью. — Ложью я называю: не желать видеть того, что видят, не желать видеть так, как видят, — неважно, при свидетелях или без свидетелей ложь имеет место. Самый обыкновенный род лжи тот, когда обманывают самих себя: обман других есть относительно уже исключительный случай. — В настоящее время это нежелание видеть то, что видят, и нежелание видеть так, как видят, есть почти первое условие для всех партийных в каком бы то ни было смысле: человек партии по необходимости лжец. Немецкая историография, например, убеждена, что Рим был деспотизмом, что германцы принесли в мир дух свободы: какое различие между этим убеждением и ложью? Следует ли удивляться тому, что инстинктивно все партии, равно как и немецкие историки, изрекают великие слова морали, что мораль чуть ли не потому еще продолжает существовать, что всякого рода человек партии нуждается в ней ежеминутно? — «Это наше убеждение: мы исповедуем его перед всем миром, мы живем и умираем за него — почтение перед всем, что имеет убеждение». — Нечто подобное слышал я даже из уст антисемитов. Напротив, господа! Антисемит совсем не будет оттого приличнее, что он лжет по принципу. Священники, которые в таких вещах тоньше и очень хорошо понимают возражение, лежащее в понятии убеждения, т. е. обоснованной, ввиду известных целей, лжи, позаимствовали от евреев благоразумие, подставивши сюда понятие «Бог», «воля Божья», «откровение Божье». Кант со своим категорическим императивом был на том же пути: в этом пункте его разум сделался практическим. — Есть вопросы, в которых человеку не предоставлено решение относительно истинности их или неистинности: все высшие вопросы, все высшие проблемы ценностей находятся по ту сторону человеческого разума... Коснуться границ разума — вот это прежде всего и есть философия... Для чего дал Бог человеку откровение? Разве Бог сделал что-нибудь лишнее? Человек не может знать сам собою, что есть добро и что зло, поэтому научил его Бог своей воле... Мораль: священник не лжет, — в тех вещах, о которых говорят священники, нет вопросов об «истинном и ложном», эти вещи совсем не позволяют лгать. Ибо, чтобы лгать, нужно быть в состоянии решать, что здесь истинно. Но этого как раз человек не может; священник здесь только рупор Бога. Такой жреческий силлогизм не является только еврейским или христианским: право на ложь и на благоразумие «откровения» принадлежит жрецу в его типе, будь то жрецы décadence или жрецы язычества. (Язычники — это все те из относящихся к жизни положительно, для которых Бог служит выражением великого Да по отношению ко всем вещам.) — «Закон», «воля Божья», «священная книга», «боговдохновение» — все это только слова для обозначения условий, при которых жрец идет к власти, которыми он поддерживает свою власть — эти понятия лежат в основании всех жреческих организаций, всех жреческих и жреческо-философских проявлений господства. «Святая ложь» обща Конфуцию, книге законов Ману, Магомету, христианской церкви; в ней нет недостатка и у Платона. «Истина здесь» — эти слова, где бы они ни слышались, означают: жрец лжет.
Фридрих Ницше. «Антихристианин. Проклятие христианству»